Принцессы оазиса (ЛП) - Бекитт Лора - Страница 4

— Я спросила, с чем приходила к ней та белая; пригрозила, что не уйду, пока она не ответит. Джан долго смотрела на меня, а потом промолвила, что это не важно. Главное заключается в другом: эта женщина принесет племени большое несчастье! — взволнованно произнесла Халима и добавила: — Недаром у нее были такие странные глаза, а муж следовал ее желаниям, как слепой за поводырем! А когда я упрекнула Джан в том, что она допустила такое, та ответила, что это судьба и ничего нельзя было изменить.

Мужчина попытался овладеть собой. В конце концов, любая женщина обделена умом — даже та, которую читают мудрой старухой.

— Мне кажется, Джан ошибается. Белые ушли и никогда не вернутся! И она не сказала, что они станут плохо относиться к Байсан. Они богаты, а богатые люди способны купить все что угодно. Даже счастье. Мы получили от них большие деньги. Пусть хранятся, как приданое для Анджум. Я хочу, чтобы она тоже была счастлива.

Прошло немного времени, и стало ясно, что Байсан бесследно исчезла. Арджум никому не говорила, что ее унес джинн. Когда кто-то спрашивал, куда подевалась сестра, отвечала, что не знает. История с джинном осталась ее маленькой тайной.

Она слишком рано постигла одиночество, познала чувство утраты. Иногда она неподвижно стояла на краю оазиса и словно чего-то ждала. Какого-то объяснения или знака. С ней происходило что-то странное: знакомая с детства, полная солнца и простора картина разрывала ей сердце.

Анджум вспоминала, как они с сестрой ловили шустрых ящерок с лоснящейся кожей, желтым брюшком, крапчатой спинкой и изящной вытянутой головкой. Строили дня них загоны и домики, а потом выпускали. Как с визгом убегали от извивающихся на песке змей. Как хохотали над неутомимыми шустрыми феньками с их огромными смешными ушами и терпеливо наблюдали за страшными с виду варанами.

В оазисе они возились с маленьким ягненком, придумывая для него имя и тайком повязывая ему на шею ленточки. Они всегда были вместе, испытывали одинаковые желания, и, случалось, одна говорила то, что только что хотела сказать другая.

Гамаль и Халима не вспоминали о Байсан, по крайней мере, вслух, и девочка думала, что пески способны поглотить не только мертвые тела, но и живую человеческую память. Возможно, когда-нибудь она тоже забудет то, о чем позабыли родители, но сейчас Анджум так не казалось. А еще она задавала себе вопрос: будет ли Байсан помнить о ней, тосковать и желать, чтобы они встретились?

Рассвет бросал на город розоватые отблески, тогда как небо над головой было окрашено в аметистовый цвет. Первые солнечные лучи освещали черепичные крыши домов, согревали лениво дремавших у порогов собак.

Просыпались улицы, базары, кофейни; сладковатый дым смешивался с мелкой белой пылью, летевшей из пустыни. Были слышны крики птиц, рев ишаков, разговоры ранних торговцев и скрип цепей норий 2 .

Город был поделен на две части: европейскую и арабскую. Как водится, французы присвоили себе все, что считали нужным присвоить: ту часть укреплений, что возвышалась над портом, все достаточно плоские с удобными подступами участки земли.

Европейцы отремонтировали форт, перестроили мол, расширили порт и произвели раздел мечетей, превратив часть из них в христианские церкви. Они оставили у себя в руках и под неусыпным оком всю гражданскую и религиозную администрацию. То было превосходство силы, а не культуры или разума.

Большинство французов не понимали и опасались арабов, истинных детей своей страны. Тех, кто не знал усталости в этом изнуряющем климате, обходился горстью фиников и несколькими глотками воды, тогда как европейцев без конца мучила жажда.

Вот и сейчас, когда майор представлял стакан, до краев наполненный чистой прохладной водой, его горло сжимали спазмы. Хотя было еще довольно рано и не слишком жарко, Фернан уже опустошил свою флягу.

Франсуаза ни о чем не просила и ни на что не жаловалась. Так бывало всегда, когда она пребывала в своем мире. В этом случае она ничего не замечала и могла вытерпеть все что угодно.

Проснувшаяся девочка обводила окружающий мир недоуменным взглядом. Ее рот изумленно приоткрылся; через несколько мгновений она заплакала, а потом принялась вырываться и истошно орать.

Ночью, когда Фернан вез Байсан в седле, она ни разу не очнулась. По-видимому, она привыкла к покачиванию «корабля пустыни», который не раз перевозил с места на место родителей, ее саму и их нехитрый скарб.

Майор заговорил с девочкой по-арабски, но это не подействовало. Оставалось поскорее добраться до дома и попытаться успокоить ее там.

Особняк, в котором жили Фернан Рандель и его жена, стоял на берегу, откуда открывался великолепный вид на бескрайние водные просторы. Дом окружали высокие, казавшиеся почти черными кипарисы, в саду цвели бугенвиллеи с ярко-пурпурными и медово-желтыми цветами, были высажены магнолии, алоэ и кустарники мирта.

Франсуаза заявила, что девочку надо вымыть, но при виде ванны с водой Байсан испуганно закричала.

— Они почти не моются водой, — сказал Фернан. — В пустыне ее слишком мало.

— Тогда чем?

Майор усмехнулся.

— Иногда — верблюжьей мочой…

— Какой ужас! Она не может оставаться такой грязной! — возмутилась Франсуаза.

— Не трогай ее. Пусть немного привыкнет.

Девочку заперли в одной из комнат. Она продолжала плакать и ничего не ела. Франсуаза начала нервничать. Чтобы как-то отвлечься, она писала на листках «Жозефина», «Мадлена», «Клотильда». Она выбирала имя, французское имя для арабской девочки, которую собиралась удочерить.

Около полудня плач прекратился. Осторожно заглянув в комнату, Фернан увидел, что маленькая дикарка спит, свернувшись клубочком в углу. Он подумал, что, пожалуй, легче было бы приручить какого-нибудь звереныша.

Франсуаза ушла к себе, и ее не было слышно. Наступило время короткой передышки.

Вернувшись в зал, майор опустился в кресло и закрыл лицо руками — то был привычный, отгораживающий от действительности жест.

Он не двигался и, казалось, не дышал. Он вспоминал свою жизнь.

Когда Фернан Рандель приехал в эту страну, он не то чтобы питал какие-то особые надежды или его обуревали необыкновенные мечты, однако его душе было свойственно все, что бывает свойственно ей в пору ранней молодости.

Во Франции для него не существовало будущего, потому что он был сиротой и воспитывался в приюте за счет императорской казны. Помыкавшись пару лет, он записался в армию и был отправлен в Северную Африку.

Военная служба на негостеприимной чужбине сулила хотя бы жалованье, обмундирование, питание и какие-то смутные перспективы.

Несмотря ни на что, Фернан не испытывал страха перед будущим. Он спокойно относился к лишениям и трудностям и знал, что в этой жизни можно полагаться только на собственные силы.

Вопреки ожиданиям, город, где стоял его полк, поразил молодого человека своей красотой. Площади украшали изящные пальмы, чьи похожие на изумрудные веера листья трепетали на жарком ветру. Сверкающие белизной ряды домов спускались с горы до самого моря, подобно застывшему пенному потоку.

Арабские кварталы были узкими, темными, замкнутыми глухими каменными стенами. Хижины — с низкими дверями, порой без окон, лишь кое-где — с решетчатыми балконами и крохотными садиками с парой виноградных лоз и засыхающими смоковницами.

Предоставленное Фернану жилье оказалось не лучше. Узкая ветхая лестница без перил вела в крохотную комнату, пол которой всегда покрывал песок, сколько его ни выметай, а дверной проем был завешен старой попоной. Здесь не стояло другой мебели, кроме двух брезентовых кроватей (Фернана и его соседа), где подушки заменяли набитые ячменем торбы, и ящиков, один из которых служил столом, а второй — стулом.