Котенок. Книга 3 (СИ) - Федин Андрей - Страница 13

— Что там? — повторил вопрос Новиков.

Я дёрнул плечом. Кивнул на окно. Сменил хват на гитарном грифе — взял музыкальный инструмент, будто копьё. Планки ладов царапнули мне ладонь. Я улыбнулся и подумал, что теперь уж точно отомщу им.

— Мне кажется… у него ружьё, — сказал я.

Ствол автомата отклонился от моей груди. Дуло взглянуло на зашторенное окно. Новиков вновь попятился к баррикаде из столов. «Ещё на два шага отдалился от гранат», — отметил я.

— Снайпер, — произнёс солдат.

Его голос дрогнул. Я услышал, как Новиков выругался. Смотрел на мушку АКМ — она застыла, не двигалась. Моё сердце рухнуло вниз — будто завершило отсчёт. Я задержал дыхание. Сделал короткий шаг и метнул гитару: резко, без замаха, корпусом вперёд — будто бросил уродливый дротик. Взвыли на лету струны. Покачнулись на окне шторы. Мой взгляд встретился с глазами Новикова. Я стиснул челюсти и ринулся вперёд. На ходу увидел, как солдат дёрнулся. Услышал грохот удара: Новиков ловко махнул автоматом, отбросил мой снаряд прикладом. Струны обиженно взвизгнули. Гитара с треском врезалась в стену. «Получилось!» — мелькнула мысль. Обувь не подвела: подошвы не скользнули по плиткам пола. Я успел: Новиков не повернул ствол. Тот всё ещё смотрел на окно, кода я задел бедром учительский стол. «Гранаты!» — подумал я. Но не взглянул на «лимонки» — двумя руками схватил автомат.

Увидел блеск глаз своего противника. Услышал скрежет его зубов. Почувствовал мощный толчок, но не разжал пальцы. Я упирался ногами в пол, теснил Новикова к баррикаде из столов. Давил ему автоматом на грудь. Преграждал солдату путь мне за спину: туда, где лежали гранаты. Подсечка не получилась: противник убрал ногу. И попытался повалить меня. Он оказался неожиданно тяжёлым. Я крякнул, попятился. Нацелил колено в пах — промахнулся. Почувствовал удар в голень, скривился от боли. Но пальцы не разжал. Лишь пошатнулся. Устоял на ногах. Новиков рванул автомат. Я снова шагнул вперёд. И вздрогнул: услышал выстрел. По ушам словно саданули кувалдой. Комната вокруг меня наполнилась протяжным звоном. Я видел, как Новиков шевелил губами, но не слышал его слов. С лица соскользнули очки — мир утратил чёткие очертания. А в памяти всплыли слова Бори Корчагина: «Капец Котёнку…»

Поединок между мной и Новиковым завершился с появлением полковника Кравцова (я опознал Наташиного отца даже без очков: подобных широкоплечих одноклассников у меня в Рудогорске не было). Я заметил возникшую справа от меня массивную фигуру, увидел метнувшуюся к голове моего противника тень. Звук удара не услышал: его поглотил звон. Видел, как Новиков резко мотнул головой. Почувствовал, что давление на автомат исчезло. Я отступил на шаг. Светловолосый солдат ударился о стену, чиркнул по ней плечом — осел на пол. Я приоткрыл рот — звон в ушах не стих. Прижал автомат к груди, рассматривал безвольно распластавшуюся у моих ног человеческую фигуру. Лицо солдата не разглядел. Но понял, что Новиков жив; потому что полковник перевернул его на живот, завёл руки военнослужащего за спину и защелкнул на них наручники.

Кравцов отобрал у меня АКМ. Я не без труда разжал пальцы — выпустил автомат. Посмотрел на неподвижного Новикова, на массивную фигуру полковника. Взглянул на вскочивших со своих мест школьников (не видел их лиц). Почудилось вдруг, что я взвалил себе на плечи пятидесятикилограммовый мешок с песком. Ноги дрогнули, подогнулись в коленях. Я выдохнул и опустился на пол. Прижался спиной к холодной стене. Слушал звон, смотрел на силуэты суетившихся десятиклассников. Ощущал, как дрожали мои руки. Но чувствовал, что успокоилось сердце: оно стучало в груди неторопливо, будто с ленцой. Отметил, что не скандирую мысленно «Песнь о Буревестнике»: буря прошла стороной. Пожалел вдруг, что не опишу свои нынешние ощущения в книге. Потому что там главный герой не почувствует себя победителем; хотя он ощутит в финале не только боль от ран, но и усталость.

«Не первая книга и не последняя, — подумал я. — В моей профессии и такой опыт пригодится». Видел, как со стороны выстроенной вдоль стены баррикады появились человеческие фигуры. Двигались они уверенно, стремительно. «Звонарёва тоже обезвредили, — подумал я. — Иначе Кравцов не открыл бы дверь». Заметил, как вновь прибывшие подняли с пола Новикова. Один из мужчин (в каске и в бронежилете) склонился надо мной, что-то спросил. Я не расслышал сквозь звон в ушах его слова. Но ответил, что не ранен, что со мной всё в полном порядке: я просто очень устал. С ответом я угадал — мужчина оставил меня в покое. Один за другим мимо меня прошли одноклассники. Не слышал, что они мне говорили (если что-то говорили, конечно). Рядом со мной никто из них не задержался. Но школьники трижды пнули мою ногу. Не задели — они именно ударили меня по голени: я хорошо это прочувствовал.

Пошарил рукой по полу, нашёл свои очки. Не увидел на оправе треснувшую от удара Громова дужку. Не обнаружил и линзу в сломанной правой рамке (заподозрил, что оправа пострадала не только от падения — на неё ещё и наступили). «В этот раз очки прожили на три месяца дольше, — подумал я. — И не утонули, а пали в бою». Поднёс сохранившееся стекло к глазу (словно пенсне), сквозь него осмотрел кабинет. Увидел шаривших по углам кабинета «москвичей». Не заметил на сдвинутом к окну учительском столе гранат. Не нашёл взглядом ни одноклассников, ни полковника Кравцова. Зато увидел около окна гитару директора школы. Вспомнил, как она затрещала при падении. Покачал головой. Но не осмотрел музыкальный инструмент: ко мне вновь подошли люди в касках. Они решительно подняли меня с земли, поставили на ноги. Под руки (будто в стельку пьяного) торопливо повели к выходу.

Я неуклюже переставлял ноги (те слегка заплетались); говорил, что пойду сам — меня не слушали. Вырваться я не пытался. Сжимал в руке павшие смертью храбрых очки. В школьном коридоре моё тело, словно бандероль, передали милиционерам: тем, что сегодня уже не раз водили меня под «лапки». Стражи порядка доставили меня не в директорский кабинет, а к дежурившим на первом этаже медикам. Те расспросили меня о самочувствии (я слышал звуки их голосов, но не различал слова). Заглянули в мои глаза и в уши. Не нашли там ничего страшного, оставили меня в покое. И лишь тогда ко мне подошёл Михаил Андреевич Снежин. Я взглянул на него сквозь грязную линзу — заметил мешки под глазами и покрасневшие веки. Почувствовал, что от директора школы пахло табачным дымом. Полковник несильно похлопал меня по плечу, вздохнул и устало улыбнулся.

Я не услышал — прочел по его губам: Михаил Андреевич сообщил, что на улице около школы меня дожидалась мама.

Ни капитан Райчук, ни приезжий «москвич» мною сегодня больше не заинтересовались. Маму в школу не пропустили. Почти четверть часа я простоял около гардероба. Видел, как увели Новикова и Звонарёва (не заметил на солдатах ран). Взглядом через грязное стекло очков проводил своих одноклассников — ни один из них со мной не попрощался. Порадовался, когда разобрал слова Снежки: классная руководительница выпроваживала меня домой. Отметил, что звон в ушах стал значительно тише.

Я посмотрел Галине Николаевне в глаза. Подумал: «К слепоте мне только глухоты не хватало». Слушал классную руководительницу — глуповато улыбался: радовался, что речь учительницы литературы больше не распадалась на бессвязные звуки. Говорил сам — слова эхом отзывались у меня в голове, будто я разговаривал внутри большого пустого бидона. Но даже это эхо радовало: оно частично заглушало звон и говорило о том, что встреча с «солдатами» для меня прошла почти без потерь.

Единственной «потерей» стали сломанные очки. Пришёл к выводу: в этом году им суждено было «умереть». Домой я пошёл, когда вернул свой дипломат. Там лежали запасные очки, вновь превратившие меня в нормального зрячего человека (решил: смотреть через одну линзу было сродни подглядыванию в замочную скважину). Вытерпел в школьном дворе мамин тщательный осмотр. Заверил родительницу: кровь на одежде не моя. Сказал, что я не пострадал и даже «почти не испугался».