Дикий мед - Мэйджер Энн - Страница 1

• 1/26
• Следующая

Трепетное волнение охватило Хани <Хани (honey — англ.) — мед, медок. — Прим. ред.>, когда она робко поднималась по ступенькам из розового мрамора. Чудный весенний вечер дышал свежестью. Такие вечера характерны для высокогорья в пределах Сан-Франциско, где на склонах холмов расположены превосходные дома.

Теплый воздух, как всегда, был напоен запахом жасмина. Яркие звезды высыпали на темно-индиговом небосклоне. Красота ночи и окрестности идеально подходили для съемок фильма, но более всего, пожалуй, отражали тот стиль жизни, к которому стремился ее отец.

Хани замешкалась перед массивной входной дверью в особняк, чувствуя некоторую неловкость.

Дрожащими пальцами она коснулась дверного звонка и отпрянула, когда раздался оглушительный трезвон.

Еще не поздно было ретироваться.

Тринадцать лет назад она убегала от невыносимой тирании отца. Это ее слова. Она вышла замуж за вольнодумца и не искала материального благополучия, что, несомненно, вызвало бы одобрение матери.

Ну а теперь, когда Майк умер, Хани все больше соглашалась с тем, что их совместная жизнь была скорее вызовом отцу. И примирение с ним — лишь одна из ступенек в процессе обретения самой себя.

Она позвонила еще раз.

Дверь открыла низкорослая японка в безупречно белом халатике. И, конечно же, ее не узнала.

Хани следовало бы учесть, что экономка новая.

— Я Сесилия Родри… Сесилия Уатт. Дочь мистера Уатта.

Лицо экономки слегка побледнело, но на нем не отразилось никакого удивления по поводу услышанного. Ее не озадачило и то, что дочь мистера Уатта недостаточно элегантна и стройна, что она не столь красива и вообще внешне далека от совершенства.

Дверь приоткрылась пошире.

— Входите, пожалуйста.

Хани прошла мимо исполненной в смелой сюрреалистической манере фрески, которую ее мать нарисовала в последние дни своего несчастливого замужества, и попала в богато украшенную белую комнату с белыми подушками на диванчиках и белыми стенами с зеркалами в позолоченных рамах.

Она помнила, что отец не нуждался в преданности окружавших его людей. Помощники приходят и уходят. Он был женат трижды; ее мать — вторая его жена. Оба его ребенка покинули дом.

Холодная, неуютная гостиная, казалось, бесстыдно похвалялась своей роскошью.

Эта комната скорее походила на декорации какой-нибудь классической оперы, нежели на место жизни обыкновенных людей. На какое-то мгновение Хани представила, как комната выглядела в пору ее детства, как была наполнена теплотой и яркими красками.

Из-за высоких окон и превосходной освещенности она идеально подходила для большой студии; этим и воспользовалась ее мать. Хани помнила запах красок и скипидара, беспорядок колоритных мазков на хаотически расставленных холстах. Она к ее старший брат Рейвен любили наблюдать, как работала мать; здесь, в студии, они укрывались от несносного отца.

Появилась ее молодая мачеха. Эстелла была так же безупречна и шикарна, как и декорированная ею комната. Ее имя, имя одной из прославленных светских львиц, часто упоминалось в светской хронике, читать которую Хани не очень-то любила, разве что проглядывала из любопытства.

На Эстелле было белое платье из набивного шелка и массивная золотая цепочка. Она умела подать себя так, что выделялась бы и в зале, переполненном знаменитостями.

— Ах, Сесилия, душенька… Какая.., неожиданность. — Голос у Эстеллы был грубоватым и неприветливым. — Садись. Будь как дома.

— Комната, дом — все преобразилось, — проговорила Хани, чувствуя себя своенравной цыганкой среди сковывающей элегантности.

— Делаю, что в моих силах, — послышался холодный, несколько раздраженный голос.

— Дом раньше не был так ухожен.

— Да, приходится за всем следить, — Эстелла провела пурпурным ноготком по золотистому позументу подушки, будто стряхивая невидимую пыль. — Как ты знаешь, твой отец любит, чтобы во всем был порядок. — Она бросила взгляд сначала на обвислые поля зеленой шляпы падчерицы, затем на плохо отглаженные блузку и шорты и наконец на поношенные парусиновые тапочки.

— Да, — машинально подтвердила Хани. — Потому-то он и женился на вас.

— Спасибо, — молвила Эстелла, продолжая рассматривать пришедшую. — Тебе не идет прятать волосы. Или украшать шляпу такими крупными цветами.

— Я.., я знаю, что поправилась фунтов на десять.., с тех пор как умер Майк. Каждый день обещаю себе сесть на диету.

— Аэробика поможет.

— Да, конечно. Скоро учебный год кончается трудно найти свободное время.

— Тебе не стоит заставлять себя преподавать.

Хани нервно заерзала.

— Да, наверное.

— Ну, конечно. Твоя бесценная независимость…

Ты сама воспитываешь Марио и можешь всем нам доказать, что не нуждаешься в посторонней помощи. Впрочем, Марио мог бы пожить и у своей бабушки.

При упоминании о ее приемном сыне Хани насупилась.

— Она не понимает его.

— Ну да, ты у него единственная…

— Эстелла…

— Мы бы могли вместе пройтись по магазинам.

Я советую тебе приобрести кое-что приличное из одежды.

— То, что я вряд ли смогу купить.

— Я могла бы помочь и в этом.

— Нет. — Хани взглянула на видневшиеся из фойе яркие зеленые и красные краски. — Я признательна, что вы оставили мамину фреску.

— Твоя мать была замечательной художницей.

Фреска довольно известна.

Довольно известна — так вот почему фреска осталась.

Однажды отец заметил Хани, что ее мать на первое место ставит искусство, а потом его. Ее занятиям он придавал мало значения до тех пор, пока она не сделала себе имя.

— Неужто вам не наскучило ублажать его, следить за порядком в его домах, устраивать вечера? спросила Хани.

— Возможно, если бы я была талантливой художницей или прирожденной учительницей… Эстелла начала отрывать нижние лепестки цветка. — Женщине в моем положении не нужно делать карьеру — У женщин с деньгами тоже могут быть разные потребности.

— Конечно, как дочери своей матери тебе это должно быть хорошо известно.

— Знаю, Эстелла, что я вам здесь ни к чему.

— Только из-за того, что ты всегда расстраиваешь отца своей колючестью и несговорчивостью, своим притворством, будто заботишься о благе ближних.

Хани вскочила с кушетки.

— Колючая! Несговорчивая! Это я-то?

— Прости, мне не следовало так говорить.

Хани опять села.

— Видишь ли, у Хантера своя жизнь. Ему нет дела до твоей борьбы. — Эстелла выглядела обеспокоенной.

— Что случилось?

— Опять сердце подвело. На него столько навалилось в последнее время.

— У меня тоже много забот, но я не могу так больше: живем в одном городе и даже по телефону не разговариваем. О своем отце я узнаю из газет.

— Тебе раньше нужно было обо всем этом думать.

— Но мне хотелось построить свою жизнь. Эстелла, вы позволите мне его повидать или нет?

Как только Эстелла ушла, Хани поднялась и начала мерить шагами комнату, не решаясь взглянуть на свое отражение в зеркалах с золочеными рамами, потому что они непременно бы подчеркнули многие недостатки ее хиппового костюма и, конечно же, фигуры.

Колючая? Ну, только не она! Разве не она всю свою жизнь выказывала доброту к другим, боролась за права обездоленных? Несговорчивая? Ничего подобного. Всякая строптивость осталась в прошлом!

Хани подошла к приоткрытым окнам и расслышала доносившийся со стороны бассейна раздосадованный голос отца.

Отец взглянул в ее сторону. Его приятное загорелое лицо было пасмурным, как в тот день, когда они поссорились и она убежала. Она приветливо помахала рукой.

При виде ее он, кажется, нахмурился еще больше, глаза недобро потемнели, лицо напряглось.

У нее перехватило дыхание. Нужно было наконец осознать, что совершенно безнадежно ждать от него прощения.

Он неторопливо положил на стол переносной телефон и нерешительно сделал шаг в ее сторону.

• 1/26
• Следующая