Град обреченный (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 25

Нынешняя Старица Пашку не впечатлила — ожидал увидеть крепостные стены Успенского монастыря, «визитной карточки» города, да куда там. Да чаще Городком ее именовали, хотя являлась обычной большой деревней, из бревенчатых изб и теремов, прикрытой земляным валом с частоколом и приземистыми башнями. И, пожалуй, только в последние дни парень перестал вспоминать покинутое ими всеми время, до которого уже никогда не добраться, может быть, во сне только — но таких он еще никогда не видел, хотя и жаждал. Но непременно будут, в этом он не сомневался.

Только прислонил голову к подушке, так проваливался в сон, и просыпался с рассветом — не по привычке, будила сенная девка Марфа, рябая и маленького росточка, злая и насмешливая, с жидкими волосами, заплетенными в косичку, постоянно спрятанную под платком. Да и спал он теперь на перине, а не на лавке как все, и под одеялом пуховым, а не прикрытый какой-нибудь овчиной. И в хоромах боярских ему отвели горницу отдельную, со стенкой печи, которую уже не топили. А по ту сторону спаленка была, с периной. И кормили на убой — только в постные дни скоромного на стол не ставили. Да и одет будто князь — вместо малинового кафтана и застиранного «треника» ходил в местном «прикиде», что могли позволить знатные люди.

Впрочем, таковым он стал по княжьему повелению, вопреки своему желанию — за ним постоянно ходил здоровенный «холоп» Прошка, с саблей на боку — один из вернейших княжьих людей. Повсюду таскался — до кузницы и по огородам, даже до отхожего места сопровождал, не оставляя без присмотра ни на секунду. Видимо, приказ у него был категоричный на это, да и не один он был, еще двое присматривали, время от времени подменяясь — те вообще неулыбчивые и видом страхолюдины. Думал, что немые, но нет, как оказалось вполне внятно говорили по-своему, когда кто-то ему поперечить вздумал. А таковые в первые дни находились, непонимающие, почему на посев нужно крупные зерна отбирать, а не те что «худые». И огороды иначе вскапывать нужно, удобрять землю обязательно, взрыхливать. И особенно инвентарь железный надобен, а то тут все из дерева норовили сделать…

— Ох, устал я, — пробормотал Пашка, растянувшись на перине, и чувствуя полною слабость в теле. Прошка его в бане всегда сам парил, орудуя веником как опытный инквизитор. А нынче вообще отходил так, что сил не было встать с полки. Так его уже вымытого и отпаренного холоп окатил водичкой, завернул как ребенка в домотканую простыню льняную, и отнес на руках в горенку, положил на перину. И хотел парень подумать, что ему завтра успеть нужно сделать, но не заметил, как в сон провалился…

Тяжкий мужицкий труд — соха-кормилица.

— «Князь», ладно, я по жизни такой неугомонный, ничего не поделаешь — служба. Но никогда бы не подумал, что ты, профессор, призванный «сеять разумное, доброе и вечное», таким прожженным авантюристом и циником окажешься. Это надо же — самозванцем стал, в князья «вписался», да еще себе земельку под удел «отжал» в две тысячи квадратных верст…

— В одну тысячу, по карте сами с тобой измеряли, — совершенно хладнокровно произнес Воеводин, он уже перестал удивляться происходящими с ним метаморфозами. Если бы раньше о том ему сказали, не поверил, что будет спокойно убивать людей, пусть самих желающих его умертвить, и искать себе достойное «место под солнцем», как-то по-бандитски. Видимо, внутренние «тормоза» отказали, и он пошел по пути тех, кто вначале девяностых годов себе состояние сделали и власти добились, наплевав на совесть и мораль.

— Другая тысяча верст уже не наших земель будет, хотя формально вроде как мои. Учти, две трети Сухого Дола «кашинцам» принадлежит, что на службу московского князя «отъехали». Обманул нас тверской князь, классически «кинул». Поступил как новгородцы — даровал то, что фактически не является его полной собственностью, и в любой момент может быть оспорено. Если мы имеем дело с прохиндеями, то не грех с ними также поступать. Какой мерой меряете, такой и вам отмерят.

Угрызений совести Андрей Владимирович не испытывал, как и страха разоблачения. Да и чего бояться уже — и так они все у московского князя в списках личных врагов будут «почетное место» занимать. Искать их будут долго и тщательно, и не стоит сомневаться, что сыск в этом времени умеют вести. Так что меры конспирации они приняли неотложные — все бороды отращивают, «табу» наложено — все молчать будут о произошедшем. И в людных городах не показываться, ведь там шпионов Ивана Московского много, руку его «черные люди» держат по неведению — своих бояр ненавидят, не понимая, что московские ничем не лучше, скорее хуже. Одежду тоже сменили, благо у князя Михаила Борисовича сундуки полные оказались. Мушкеты и шпаги припрятали, как и пистолеты, теперь оружие будет вынуто на «свет» только при самых крайних обстоятельствах.

— Ты прав — с волками жить, по-волчьи выть, — флегматично отозвался полковник. — И с серебром прав полностью — слишком велик и тяжел куш, он бы нас раздавил. Верно говорят — бери ношу по себе, а то раздавить может. А вот с княжеством своим верно удумал — «задаток» нам выдали. Одно сомненье — а отдаст ли Кашин тверской князь, как обещал?

— Тут не о честности думать надо, а о выгоде. Отдать Кашин и получить пять княжеств — приемлемый вариант, али нет для правителя?

— Какие пять? Считать не умеешь, Андрей Владимирович? Ржеву Михайло поделит с Новгородом, Волоцкое княжество получит, и Торжок — и это в самом выгодном для него варианте.

— И Кашин с Бежецким Верхом — я удельным князем стану, но его вассалом, «братом молодшим». Причем ненадолго — жены и детей у меня нет, так что после смерти «вымороченные» владения ему и отойдут. Ты не смотри, что он молод — правитель должен быть расчетливым, особенно тогда, когда у него шансы на успех дела значительно выросли, с нулевых до примерно тридцати процентов, пусть одной трети округленно.

— Так мало…

— Непозволительно много, Василий Алексеевич. Шесть лет тому назад четыре тысячи москвичей в бою при реке Шелони разбили примерно втрое большее число новгородцев. И легко это сделали!

— Почему примерно — противника точно подсчитать не смогли?

— Я по летописям знаю — там вообще сорок тысяч писали, хотя в Новгороде сейчас пять тысяч дворов всего, округленно восемь душ на двор. Но летописцы врать горазды — сорокатысячное войско вся новгородская земля не соберет, а живет там сейчас всего полмиллиона, может тысяч шестьсот, но никак не больше. И сейчас время не тотальных мобилизаций — «служилые» примерно два-три процента составляют, с учетом ратников ополчения. А у тверского князя того меньше — у него почти все «кашинцы» и четверть тверичей под Москву «подписались».

Андрей Владимирович отпил кваса из кружки, отер лицо рушником — в предбаннике было прохладно, сидеть хорошо после парилки и охлаждаться. Они почти добрались до Новгорода, остался всего переход, так что сделали дневку — «пришельцы из будущего» еле в седлах держались, хотя воде пообвыкли. Шли окружными тропами, не выходя на торные дороги до Вышнего Волочка — велик был риск на москвичей нарваться, которые в южных пятинах вели себя как дома. Ощущалось, что война скоро нагрянет, население с нескрываемым страхом или наоборот, злорадно скаля зубы, ожидало прихода войск Ивана Московского.

— Упорные столичные ребята, хваткие — вот только мушкетных пуль явно не ожидали, — полковник тоже отирался, достал из портсигара сигарету и закурил. Теперь они все тщательно скрывали от местных свои «перекуры» — оставлять такой «след» себе дороже. Так что днем реконструкторы терпели, и лишь вечером, и под утро затягивались сигаретой, и так что голова от затяжки кружилась. Отвыкнуть было тяжело, привыкли, и сейчас берегли оставшиеся пачки — ведь на фестиваль редко кто взял блок, многие прихватили по несколько пачек и сейчас сильно жалели. Так что ввели лимит, жестко ограничив употребление — пара сигарет в день. По расчетам выходило, что дотянут до начала сентября, а там все — Колумб в Америку только через пятнадцать лет поплывет. Оставалась надежда на Пашку — паренек их всех заверил, что табак вырасти сможет. Обещал, что мешки тщательно вытряхнет, а там посмотрит, что получится.