Град обреченный (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 12

— Как до тверских земель дойдем, то еще денег раздобуду — меня знают, ссудят серебро. По рублю каждому твоему ратнику выйдет, да твоему сотнику двойная плата, тебе, боярин, сам пять рублей положу. Это очень большие деньги, никто из богатых купцов столько не заплатит…

— Хорошо, уговорил ты меня, речистый, согласен — деньги и нам нужны. Поиздержались в дороге, пока к единоверцам добирались. Да пороховое зелье прикупить нужно, свинец опять.

После сознательно затянутой паузы кивнул головой Воеводин, теперь он знал все, что нужно. Получалось к полной выгоде — доставив новгородское серебро тверскому князю, в котором тот нуждался, они получали приличный шанс на вполне официальную «легализацию» в этом мире.

— Зелья у меня нет, но у тверичей купить можно — бочонок-другой раздобуду. А свинец имеется, немного — на две большие гривны веса. Но купить можно будет, как в тверские земли придем.

— Надеюсь, что не обманешь нас, Мефодий.

— Что-ты, боярин, вот тебе крест, — своеземец истово перекрестился, достал гайтан с серебреным крестиком, поцеловал. — Верь мне, все без обману, боярин. Как прибудем, расплачусь — задаток дам. Ехать недолго, еще полчаса и на месте будем, а там всех приветят…

Река Тверца — в ее устье Тверь и находится…

Самые благостные дни для ночевки на свежем воздухе, жаль что последние — всякий кровожадный гнус чуть позже появится, и житья никому не даст на этих болотах. Места здешние Пашка знал хорошо, и на этом островке бывал не раз, трава тут хорошо растет. Отделен от леса небольшой протокой, через которую сейчас были переброшены мостки на бревнах — в его времени была гать, гораздо топче стало, берега совсем заросли, болотина — а тут рыба вовсю плескается, и крупная. Действительно, правильно говорят, что цивилизация природу совершенно изгадила, за прошедшие сутки он в этом убедился собственными глазами.

Теми самыми, которые выжег у другого человека…

— Как я мог, как я мог⁈

Воспоминание обожгло душу, Пашка с трудом сдержал тошноту, подкатившую в горло. Вчера пришлось выстрелить в человека первый раз в жизни, и он видел, к чему это привело. Вначале просто стрельнул, почти наугад, потом стал перезаряжать длинноствольный пистоль, от волнения руки ходуном ходили. Насыпал пороха на полку, закрыл ее, потом достал из сумки бумажный патрон. Скусил, высыпал весь порох внутрь крупнокалиберного ствола (большой палец легко входил), но волнение тут сыграло с ним злую шутку — ведь никогда до этого парню не приходилось стрелять с такого самопала. Скомкал бумагу в пыж, забил его шомполом, и лишь затем бросил в дуло пулю, похожую на наперсток. Стоял у самого окна, стараясь разглядеть что происходит, и тут перед ним неожиданно появилась бородатая морда с прищуренными глазами. Он непроизвольно отшатнулся — из щербатого рта, где гнилые, почерневшие зубы порядком выбиты, «полились» слова, из которых только «выблядок» был знакомым. И кривоватая сабля — ее острием мужик попытался попасть ему в живот. Спас тот самый шаг, на который он отступил — нет, не в страхе, он его не испытывал, от неожиданности…

— Ты меня спас, уберег — а то бы убили сегодня.

Пашка погладил холодную сталь пистолета, даже в сумерках увидел на деревянном ложе царапину, оставленную клинком — еле заметную, а вот на самом стволе почему-то никаких следов не разглядел, хотя именно им отбил удар. А дальше время будто замедлилось, словно по кадрам стали съемку показывать. Он вскинул ствол и тут увидел свинцовую пулю, что из него выпала. Наклоняться, поднимать ее было поздно — убьют в эту секунду же, он не сколько понял это, ощутил. И пальцы левой руки оттянули курок, откинулось огниво, открылась полка, показав насыпанный в нее порох. И неожиданно для себя потянул спусковой крючок — пирит в зажиме щелкнул по огниву, сноп искр упал вниз. И вспышка произошла в ту секунду, когда он чуть ли не ткнул стволом в бородатую морду…

— Ух-ты, уй…

Теперь тошноту он не сдержал, бросил все, отбежал к кустам, на ветвях набухала листва, наклонился — и съеденная перловая каша с мясом стала удобрением. Рвало его долго и капитально — страшно снова унюхать запах обожженного, даже горелого человеческого мяса. Это он запомнит до конца жизни — как из ствола вырвался огненный вихрь, как ударил по лицу московита. И жуткий нечеловеческий вопль, что потом раздался, и на такой высокой ноте, что сердце в груди чуть не замерло.

«Москвич» упал, забился, прижимая ладони к обожженному лицу. Выл, не переставая, то громче, то тише, хрипел, порой страшно ругался, и теперь Пашка хорошо понимал его речь — ему обещали долгую и очень мучительную смерть, описывая способы казни, которой предадут. Никогда не подумал бы, что в старину могут ругаться совсем так же, как в его времени. Вот только угрозы были вполне реальными, в том не приходилось сомневаться. Так и сидел парень в углу, ошарашенно мотая головой, не обращая внимания ни на выстрелы, ни на взрыв, ни на внезапно наступившую тишину. Пришел в себя, только когда вопли на той стороне бревенчатой стены прекратились, и перешли в тихие протяжные стоны.

Пашка тут же выглянул, но соблюдал осторожность. Подвигло его на это как любопытство, так и громкие голоса реконструкторов, торжествующих победу над неприятелем. Реальную победу, отнюдь не игровую — запах смерти присутствовал везде, он был физически ощутим, и настолько стойким, что его чувствовали все участники этого страшного «действа», как потом сами мужики признавались.

Выглянул, и услышал зловещие слова — «а глазонек у тебя нет, борода многогрешная — за меня славно потрудились». И тут на Пашку посмотрел подошедший «бутырец», в руке которого была шпага — со стального клинка капала на землю багряная кровь. Взгляд был страшным, насмешливым и «пустым» — будто сама смерть из глаз смотрела. В два кхеканья реконструктор добил «москвича», дважды пырнув тело острием — стоны прекратились и тот затих, уже навечно. Второй раз Пашка увидел его тело, уже занесенное в дом — тот перед уходом подожгли сами местные, что пришли с телегами, и черный дым вскоре превратился в столб…

— Вот, глотни чая, поможет. Да, меня Серегой зовут, а то я тебя знаю, а ты меня нет. Не переживай, так по первому разу всегда бывает, потом потихоньку привыкаешь, сердце будто в камень превращается.

Холодный чай действительно помог, вернувшийся от кустиков Пашка понемногу пришел в себя. А вот мужика, что ему помог, он боялся — хорошо видел, как тот совершенно хладнокровно переколол мертвых и немногих живых «москвичей». А сейчас у этого убийцы взгляд совершенно нормальный, человеческий что ли, обычный — взглянешь, и никогда не подумаешь, что этот Серега на такие вещи, что в уме не укладываются, способен.

— Я ведь такой как ты был, когда друга своего закадычного, в мешок собирал. В засаду попали, его с брони скинуло, а когда вернулись, «духи» его на кусочки разделали. Вот с той поры я «бородатым», любым, кто меня убить пытаются, «подход» свой имею. А раз пока жив, то им не повезло, значит. Мы тут по фестивалям ездили, а тут раз и все — «игры закончены», паря. Теперь реальность пошла, а жизнь штука серьезная, если ты не убьешь, то тебя самого непременно завалят. Вот такая нехитрая философия, братишка…

«Афганец» усмехнулся, извлек из пачки сигарету — прикрывая огонек зажигалки, закурил. Пыхнул дымком, и с доброй улыбкой, по-настоящему доброй, без всякой насмешки или фальши, посмотрел на Пашку — пламя костра хорошо освещало его лицо.

— Ты хорошо держался, не скулил, не подвел, и хватка есть. А теперь послушай меня — в этом мире все намного проще, чем у нас там — человеку нет нужды зверя в себе сдерживать. Хотя условности, конечно, соблюдать нужно. Тут девка одна вертелась, на тебя посматривала. Завтра с утра я сделаю так, что ее к тебе на телегу усажу. Ты ее поспрашивай, что к чему, и как тут живут. Нам любая информация впрок пойдет. Но не увлекайся — исподволь спрашивай — девчонке тут явно не сладко живется, а нам информатор нужен, как и верный человечек. Да и обстирывать народ надобно — «Воевода» потому и попросил тебя за ней присмотреть. Дело ведь молодое… Ты это чего, баб что ли не пробовал?