Осколки света - Харрис Джоанн - Страница 8

Тебе нравится, правда, Берни? Приятно ведь. Потому что нельзя.

Я снова потянулась стряхнуть сахар с губ. Вкус смородинового джема еще не померк. Теперь в воздухе витал запах «Линкса» и застарелого пота; я чувствовала шершавые, липкие от сахара и сливок ладони, потом мужчина в один присест проглотил пончик, и я уловила слабое недоумение; он резко обернулся и уставился на меня, будто я ткнула его в спину пальцем.

Я опустила глаза на тарелку и притворилась, что доливаю чай. Иллюзия рассеялась (только это была отнюдь не иллюзия!). «Дом» снова погрузился во тьму. Зато противный голосок в голове взвился до крика:

Плохая! Плохая! Ты же обещала больше так не делать!

Стыд покалывал меня крошечными иглами, как бисеринки пота на коже во время прилива. Внутренний критик был прав: я достала из укромного уголка запечатанную коробку, которую открывать не следовало. А внутри нее хранился сегодняшний сон: запах стоячей воды, холодное дыхание ночного воздуха, гул вдалеке, приглушенный песней Нене Черри…

Ты заглянула внутрь. Отразила его зеркально. Как мистера Д…

Тридцать лет назад! Я была совсем ребенком. И вообще, не помню такого…

На самом деле помню. Каждую подробность. Эту коробку мне запечатать не удалось, я лишь спрятала ее подальше. Зрелость и кровь заставили забыть тайны моего детства. Горькие дары природы. Женщины всегда были связаны с кровью. Кровь мудрая, греховная, запретная, пролитая. Кровь то первобытная, то обвиняющая, то омерзительная, то возбуждающая любопытство, ужас, стыд, похоть – а порой обещание чего-то большего. Чего-то сильнее женской зрелости. Чего-то утраченного – до сегодняшнего дня. Чего-то похожего на силу.

Суббота, 26 марта

Люди похожи на дома. Для чужих глаз предназначены фасады в мягком свете фонарей и аккуратные сады. Фотографии родных на стене. Зеркало над каминной полкой. Мы тщательно выбираем, что показывать другим. А вот происходящее за закрытыми дверями, когда гости ушли, – уже тайна. Конечно, не все и не всегда. Иногда мы пускаем внутрь друзей. Тех, кому безоговорочно верим. Иногда разрешаем им осмотреться. Иногда даже пристраиваем для них комнаты. И все же в кое-какие места хода нет никому. Чердаки со старой мебелью. Забитые хламом подвалы. Заваленные рухлядью лазы. Там мы прячем свои тайны. Иногда – хотя нет, весьма часто – мы и сами хотим о них забыть.

Чтобы понять случившееся в «Буфетной Присциллы», пришлось вернуться далеко-далеко назад, в почти забытое место. У меня таких много. Накопились за годы. Многие остались глубоко внизу, в подвале дома, где с тех пор достроили много этажей. В детстве мой дом был размером как раз для ребенка. И совсем простым. Никаких чердаков и подвалов. Никаких лабиринтов, где поджидают чудовища. Играть в «домик» было проще простого. Никаких запретных комнат, треснувших зеркал, мертвых зон. А игру в «домик» девочки начинают сызмальства. Самое привычное занятие. Заглядываешь к другу в гости, переставляешь мебель. Одалживаешь игрушки, забавы, жизни. С этого мы с Кэти и начали. С безобидной детской игры. Уже потом она превратилась в нечто иное, а вначале все было просто. Мы построили свою крепость из подушек. И чудесный игрушечный домик в пастельных тонах.

У маленькой Кэти было круглое личико, черные волосы и воображаемый друг по прозвищу Мурлыка. Причем мы его не выдумали, а видели своими глазами. Наши мамы дружили. Мы знали друг друга с рождения и вместе играли на каникулах. Менялись одеждой, заканчивали друг за дружкой предложения. «Домик» нам казался столь же привычным, как игра в школу или стакан молока в садике. Никаких объяснений не требовалось. Мы играли в «домик» с глубокого детства. Были как две горошины в стручке. Люди принимали нас за сестер. Тогда мы всем делились. Я – сказками на ночь, она – воображаемым другом. Меняли вкус моего молочного батончика на вкус ее «опальчика», а мою брокколи с сыром – на ее яблочный пирог. И мне так нравилось в домике Кэти! Больше, чем в своем. Там было безопасно и спокойно. Казалось, ничего плохого не случится. Я мечтала навсегда остаться в нем вместе с крылатыми сказочными пони, заколдованными замками, секретиками и Мурлыкой.

Мы дружили с детского сада. В начальной школе тоже остались неразлучны. По-прежнему менялись одеждой. Делились друг с другом успехами. Всегда сидели за одной партой, а по дороге домой держались за руки. И хотя в чем-то мы сильно отличались – она была хорошенькой, а я простушкой, она занималась спортом, а я залпом проглатывала книги, – мы дополняли друг друга, а не соперничали. В то время нас постоянно выручала наша особая игра. Мы помогали друг другу на уроках, разговаривали, не открывая ртов. Было весело, и к тому же нас никогда не наказывали за болтовню в классе. А если мне или Кэти не нравилась еда в кафетерии, мы меняли вкус на что-нибудь другое, и буфетчицы ничего не замечали.

Вдруг на нашу голову свалился новенький, Адам Прайс. Да так внезапно, как зажженная петарда в рождественском носке. Наша уютная маленькая школа не была готова к появлению Адама – и меньше всего мы с Кэти, увлеченные своей особой игрой.

То был наш первый год в «Чейпл-Лейн». Кэти почти исполнилось восемь, а до моего дня рождения оставалось полгода. Стоял декабрь, вокруг лежал чудесный снег – такой видишь только в кино или в детстве. Все пришли в школу в зимних сапожках, шарфах и вязаных шапках и взяли с собой сменку, чтобы не натаскать снега на подошвах. Никто не ожидал новенького, ведь четверть подходила к концу, но в понедельник, за две недели до новогодних каникул, наша учительница миссис Уайт привела его в класс. Адам показался мне маленьким, но крепким, волосы и ресницы у него были тонкие и светлые, как блестящая нить, а исхудалое задиристое лицо сразу напомнило мне парк «Солнечный берег» и ряды щербатых от гальки домов в районе, который мы прозвали «Белым городом».

В этом возрасте мы мало понимали, что такое бедность. Однако при одном взгляде на новенького нам стало неловко. То ли одежда не по размеру нас смущала, то ли форма его рта, то ли произношение… А может, беспрерывно исходящие от него волны гнева. Под конец четверти он не успел бы завести друзей, даже если бы хотел. Зато миссис Уайт сказала: Адам может застесняться, поэтому нам стоит быть к нему добрее. Конечно, нам всем хотелось узнать о нем побольше.

Адам ничуть не стеснялся. Он был из мальчишек, которых маленький рост и костлявость делают особенно задиристыми. Он сердито на всех таращился, ругался, пинал парту и в первый же день затеял драку с Мэтью Суини – крупным, бестолковым мальчиком, который тихонько лепил снеговика: Адам заскучал и рассердился, что его не пригласили. Когда миссис Уайт вмешалась, кровь Мэтью капала на снег, оставляя цепочку красных пятен. Адам, стоявший на улице без пальто, от холода побледнел сильнее обычного. Миссис Уайт поначалу решила, что Мэтью его подначивал, зато мы сразу поняли: Адам Прайс – бомба замедленного действия, и, как его ни чурайся, рано или поздно мы с Кэти ему попадемся.

Кэти не повезло первой. На ее месте могла оказаться и я. И все же ему подвернулась Кэти, которая отлично со всеми ладила. У нас в кабинете стояла коробка с костюмами и реквизитом. Мы с Кэти ее обожали, но всегда по очереди делились с другими ребятами. В ту большую перемену мы ушли в школьную костюмерку – нарядиться пиратами. И вдруг я почувствовала взгляд Адама.

Он провел в нашей школе чуть больше недели и за это время порядочно нас достал: вечно устраивал драки, кричал и ругался. Мы приносили в школу пеналы, а у Адама даже не было карандашей, ранца или носового платка. У него текло из носа, и он до красноты натирал верхнюю губу рукавом, а если чего-то хотел, то просто брал без спроса. Сейчас-то я понимаю: Адам был травмированным, несчастным ребенком – наверное, над ним издевались дома, но тогда я видела лишь противного грязного мальчишку, который ругался нехорошими словами и забирал себе все игрушки из коробки.