Подземелье Иркаллы (СИ) - "Alexandra Catherine" - Страница 26

Фавн вошёл на крыльцо и постучал в плотно закрытую дверь. Доски угрожающе выли и трещали под его массивными копытами. Акме, облокотившись о высохшие перила, огляделась и смутно улыбнулась, ибо край этот был благодатен. Густые леса да крутые утёсы зараколахонских гор вокруг надёжно укрывали Верну от вражеских войск. Дома, большие и маленькие, то кучкой, то в отдалении друг от друга расположились по округе. Песней разливался детский смех, ворчание соседей, неугомонный лай собак, мычание коров, скрип телег, резвый звон кузниц. Где-то рубили дрова или в четыре руки пилили стволы.

Вот по широкой дороге проехала пустая телега, с запряжённой в неё старой клячей. Впереди сгорбился мужик, дёргающий поводья, а позади, болтая ножками, сидела маленькая девочка в коричневом платье со светлым передником и с аппетитом жевала большой печатный пряник. Завидев Акме, девочка внимательно и серьёзно поглядела на неё, не переставая за обе щеки уплетать лакомство. Полные белые щеки её так и прыгали, а выпученные глаза оглядывали округу. После она вдруг показала девушке язык, демонстративно откусила кусок пряника и отвернулась.

Акме усмехнулась, тихо, спокойно. Цесперий обернулся к ней, внимательно на неё посмотрел, а дверь тем временем открылась.

— Ох, целитель… — улыбнулась древняя сгорбленная старушка в тёмном платье с высоким, наглухо застёгнутым воротом, светлым передником. На голове был чепец, а из-под него выбивались тонкие седые пряди.

Улыбаясь, она скалила беззубый рот, выставляя напоказ свои розовые челюсти. Но при этом сморщенное, изборождённое глубокими рытвинами морщин лицо её озарялось добрым, золотистым сиянием.

— Доброе утро, Эспея, — отозвался Цесперий.

— Входи-входи, — воскликнула она, скрипя старческим голосом. — Целитель пришёл… облегчит страдания мои…

— Я не один, Эспея, — сказал фавн, пропуская Акме вперёд. — Это Акме Рин. Отныне она будет помогать мне…

— Пленница Мирослава, — с неведомым удовольствием проговорила старая Эспея, внимательно оглядев девушку близорукими глазами.

— По обыкновению своему ты как всегда в курсе всех дел Верны, — улыбнулся Цесперий, а Акме неприятно содрогнули её слова.

Маленький домик состоял лишь из одной большой комнаты, которая служила Эспее и спальней, и гостиной, и трапезной; да и из небольшого закутка, — кухни и ванной комнаты. Между двумя маленькими окошками расположилось ветхое бюро, к удивлению Акме, заваленное книгами, свитками да обломками перьев.

— Эспея пишет романы, — пояснил Цесперий с одобрением в своём глубоком голосе.

— Мирослав обещался добиться их публикации после моей смерти, — проскрипела Эспея, усаживаясь на свою беспорядочную кровать.

— Почему не желаешь сейчас?

— А по что мне слава сейчас? Пусть после меня что-то да останется.

— Как чувствуешь себя?

— Да как мне себя чувствовать в мои-то годы?.. Все спина да ноги. И сердце порою как зайдётся, будто смерть в дверь стучится…

— Травы мои принимала?..

Акме грустно глядела на Эспею, старчески раскачивающуюся на своей шаткой кровати взад-вперёд. Домик был окутан сладковато-затхлым ароматом старости и близости смерти. Она будто витала над домом, то ниже спускаясь, то вновь поднимаясь ввысь. Она ждала Эспею, а Эспея ждала её, грустно поглядывая то на свои рукописи, то на узловатые руки.

Цесперий уселся на стул перед старушкой, закрыл глаза и прижал огромную красивую ладонь свою к сморщенному лбу Эспеи. Просидев так несколько секунд, фавн открыл глаза, в которых мелькнула печаль.

— Акме, поди нагрей воды, — распорядился тот не слишком любезным тоном.

— Печь уже растоплена, — улыбнулась Эспея.

Акме вспомнился дядя, но, прогнав грустные воспоминания, она отправилась в кухню, нашла все необходимое и поставила воду греться. Вернувшись к ним, девушка увидела, как Цесперий выкладывает на маленький прикроватный столик крошечные мешочки, туго завязанные толстой серой ниткой.

Девушка с любопытством начала наблюдать за действиями фавна.

— Я видел тебя во сне, Эспея, — певуче обронил Цесперий, и в комнате повисла мертвенная тишина.

Старушка понимающе улыбнулась. Черты сморщенного лица её разгладились, уголки сжатых губ приподнялись.

— Стало быть, время пришло, — спокойно произнесла та, снисходительно разглядывая маленькие мешочки на столе. — Уж давно следовало мне за мужем отправиться. Но судьба распорядилась иначе.

— Раствори это в горячей воде, — не глядя на Акме, Цесперий протянул девушке скляночку с жидкостью молочного цвета и мешочек с порошком серого цвета.

Девушка подождала, пока нагреется вода, откупорила склянку, узнала раствор, вылила в пиалу, но запах серого порошка не разобрала. Высыпав и его, Акме всё тщательно перемешала, подошла к Эспее и передала ей пиалу.

— Не простых кровей ты, барышня, — улыбалась старушка, внимательно разглядывая её. — Чья ты дочь?

— Одного барона, — последовал ответ.

— Ах, это дворянская кровь!.. И щедро наградила она тебя.

— Чем же наградила она меня, сударыня? — тихо, грустно и устало осведомилась Акме, понуро опуская голову.

— Велика судьба твоя. По печальным и измученным глазам твоим вижу. Немалого нагляделись они, немалого испытала душа твоя. Крепись же, ещё больше испытать предстоит.

«Судьба моя — сгинуть в горах Зараколахона, вероятно», — подумалось девушке, и она поднялась, не желая более выдерживать взгляд этой любопытной старухи.

Цесперий быстро закончил с нею. Оставив ей лекарственные порошки, фавн и его спутница простились и незамедлительно её покинули, отправившись до следующего дома.

— Что это за серый порошок, что ты дал ей? Я не узнала его.

— Цветы эти растут лишь на склонах Зараколахона, да на восточной границе с Заземельем, — отвечал Цесперий. — Цветок этот называется Львиным по строению соцветия.

— Вы сказали, что видели Эспею во сне. Что это значит?

Цесперий произнёс:

— Ты, Акме, девица учёная. Полагаю, в Орне ты историю изучала. Посему должна знать о некоторых особенностях фавнов, пусть даже они стали мифом.

— Они грезят во сне, — отвечала Акме, вспоминая Провидицу.

— Верно. Помимо того, что любовь наша к окружающей нас природе даровала нам несметные знания о полезных свойствах растений, что с самого детства делает нас если не целителями, то отменными знатоками трав. Но мы ещё и не лишены пророческого дара. Чей-то дар сильнее, чей-то слабее. И не все мы одинаковы по своим способностям. По обыкновению своему во сне я вижу тех, кто умрёт в скором времени. Или слышу голоса. Они говорят со мною и, порою, говорят о том, что будет. И это сбывается.

— Но как ты, фавн, оказался в Архее? — приглушённо воскликнула Акме. — Ведь вы покинули эти земли триста лет назад и никогда не возвращались. Ты один в Зараколахоне? Или поблизости, сокрытый от людских глаз, есть Авалар?

Цесперий ответил:

— Нет, я один. А зараколахонцы куда воинственнее, любопытнее, смелее и безрассуднее, чем думаете вы все, выходцы из других государств. Я плохо помню Авалар. Помню лишь, что это большое, тихое, тайное государство прячется в дремучих лесах у подножия гор по ту сторону Заземелья. Помню лишь, что я и отец пасли овец высоко в горах уже несколько дней. Отец заснул, я же заблудился, а вскоре меня нашли какие-то люди. То были из Архея пришедшие зараколахонцы. Они обращались со мною, с ребёнком с рогами да козьими копытцами, довольно жестоко. Помню лишь, что много дней пересекали мы вечный скалистый лес. Всюду нас сопровождали метели, было холодно да голодно. В Верне я долгое время был придворной игрушкой тогдашнего правителя, но во мне открылись целительские да прорицательские способности, а Верна привыкла ко мне. И я стал её неотъемлемой частью.

— Сколько же лет тебе, Цесперий?

— Восемьдесят. Век фавнов дольше века людского.

— Неужто совсем не помнишь ты, где находится Авалар? — разочарованно выдохнула Акме.

— Нет. Я был совсем ребёнком. Я едва ли помню лицо своего отца. Но зачем тебе Авалар? — усмехался тот, будто знал все ответы на вопросы. — Никак туда собралась?