На исходе лета - Хорвуд Уильям - Страница 55

— Никому не рассказывайте об этом, а также о том, что я сейчас скажу. Скоро я вас покину и отправлюсь туда, куда должен идти. Вы оба пойдете со мной, и одна проделает со мной весь путь, а второй лишь немного проводит нас в путешествие, о котором узнает весь кротовий мир. Мэйуид, это ты должен будешь вернуться. Твоя миссия касается Триффана, так как ты должен будешь повести его в последний раз.

— Увижу ли я Мэйуида после этого? — испуганно спросила Сликит.

Бичен покачал головой:

— Время, отпущенное вам в Данктоне, — вот все, что у вас есть. Сегодня вы слышали Безмолвие, вы видели свет, и вам не нужно будет никакого общества, кроме вашего собственного. То время, что осталось, подготовит вас к расставанию, которое скоро предстоит.

— Но кому же я буду так нужна, что мне придется покинуть Мэйуида? — спросила Сликит, глядя на Камень.

— Ты будешь нужна детям Триффана. И мне. Ты будешь нужна многим.

— Но… — начала Сликит.

Однако Бичен взглянул на нее, и она умолкла.

— Не рассказывайте никому о Звуке Устрашения, который вы победили, и о том, что я вам сказал. Ни один крот, даже сам Триффан, пока что вас не поймет. А теперь… нам пора в Бэрроу-Вэйл. Отведите меня туда, потому что сейчас я почувствовал слабость и нуждаюсь в вашей помощи. Проводите меня туда, а потом оставайтесь наедине, пока для каждого из вас не придет время выполнить его последнюю миссию.

— Когда это будет? — спросила Сликит.

— Когда начнут облетать листья с буков в этом Высоком Лесу и осень возвестит о приходе самой темной зимы для кротовьего мира.

Высоко наверху в ночи зашелестел ветер в ветвях буков, и на поляну упало несколько листьев, слишком рано сменивших зеленый цвет на бурый.

Мэйуид и Сликит повернулись к Бичену и при белом свете луны увидели, что шкура у него влажная от пота, глаза полны страха и он смертельно устал. Тогда они вместе отошли от Камня и повели Бичена вниз по склону в Бэрроу-Вэйл.

Глава пятнадцатая

Тревожное открытие Маррама, что грайки усилили патрулирование подземного перехода и, возможно, собираются снова вторгнуться в Данктонский Лес, ничуть не удивило бы большую часть кротовьего мира.

Волшебное спокойствие данктонского лета, благодаря которому Бичен не спеша обучался истинам общины и Камня, показалось бы несбыточной мечтой кротам, жившим в других системах.

Задолго до того, как первые осенние листья упали к лапам Бичена на поляне возле Камня той августовской ночью, словно предупреждая о наступлении беды, она уже надвигалась с севера. А вместе с ней — и новое ужасное имя, которое передавалось из уст в уста.

Люцерн.

Да, это он. Сын великой Хенбейн. Вскоре станет Господином Слова, если уже не стал. О да, Хранители его приняли. При нем кое-что изменится… — говорила молва.

Это имя наводило ужас на последователей Камня, которых элдрены, поставленные Словом править в системах, либо не замечали, либо прижимали — в зависимости от собственного рвения. «Перемены» при Люцерне означали новые преследования, еще более жестокие, чем прежде. Гораздо более жестокие.

А тех последователей Слова, которые хотели спокойной жизни и пользовались привилегиями за прошлые заслуги, это грозное имя заставляло время от времени преследовать тех, кто верил в Камень. Таким образом эти лентяи доказывали свое рвение.

Но малочисленным фанатикам Слова, которые не всегда пользовались влиянием в своих системах, это имя давало надежду на «справедливые» приговоры: на вакханалию Искуплений, захват власти и восстановление пошатнувшегося величия Слова.

«Господин Люцерн, твоему делу посвящу я свою жизнь, тебе одному, благословенный Господин, дарованный всем нам Словом…»

Вот так шептали это имя фанатики, и его нес вперед авангард молодых сидимов, которые в то лето быстро надвигались на кротовий мир с севера, переходя от одной системы к другой, где начинали свое беспощадное дело…

Но прежде чем мы, удрученные и безутешные, последуем за сидимами Люцерна, чтобы с ужасом наблюдать за делом их рук, давайте присмотримся к тому, что стояло за кампанией молодого Господина, имеющей целью навсегда утвердить власть Слова и выкорчевать веру в Камень.

Не следует сомневаться, что наследственность наделила Люцерна талантом властвовать, который еще более развило обучение. Крот этот не был обычным кротом, не был заурядным злом, не был тенью, которая тает под лучами восходящего солнца и навсегда стирается из памяти.

Это была тлетворная зараза, которая навсегда погрузила бы кротовий мир во мрак, превратив в зловонную клоаку, откуда навсегда исчез бы свет любви и веры. Это была тьма, в которую не проникал свет Камня. Она явилась на землю в виде крота. Это был материализованный Звук Устрашения.

Именно таким злом был Люцерн.

Нам повезло, так как у нас есть записи Терца, сделанные в те времена. Изо дня в день он скрупулезно записывал все решения и действия нового правителя Верна, которого часто называли «Господин», хотя он еще не вступил в должность. Но фактически он уже был Господином.

Как мы видели, восхождение Люцерна к власти соответствовало плану, возникшему у Руна, когда Хенбейн ждала потомства, а Рун догадался, что дни его сочтены.

Руну и в голову не приходило, что он погибнет от когтей Хенбейн. Скорее всего он просто хотел выбрать лучшего из ее малышей и, самолично воспитав, осуществить свою навязчивую идею и утолить тщеславие. Рун надеялся, что у него хватит времени, чтобы направить своего избранника на путь, ведущий к власти. Он не мог предугадать свой конец, но строил планы, чтобы не уйти преждевременно. Терц призван был осуществить эти планы.

Когда Рун нашел Терца и наделил его почти неограниченной властью, то продемонстрировал тем самым свою гениальность. У него был редкий дар открывать и приручать тех, кого можно было использовать для своих целей, а это нелегко для любого предводителя кротов, творит ли он добро или зло. Блистательный подданный должен отдать всего себя, свой ум и энергию и пожертвовать всем для высшей цели своего хозяина.

Чарлок, мать Хенбейн, сумела воспитать дочь таким образом, чтобы она стала всесильной и подчинялась только своему отцу Руну; Уид умел шпионить за Хенбейн и в то же время быть ей преданным; Рекин, этот великий ум, направлявший действия ее армии, умел не поддаваться чарам Хенбейн, одновременно помогая ей держать в узде гвардейцев, которые нужны были ему самому.

Рун умел не только верно распознать силу кротов, но и почувствовать тот момент, когда они начинали слабеть. Тогда они теряли свою ценность в его глазах и он отбирал у них власть. Так, он устроил, что Рекин получил отставку. И так же безошибочно Рун рассчитал, когда следует отозвать Хенбейн обратно в Верн. А в Верне, по правде сказать, он намеренно допустил ее союз с Триффаном. Считал ли он, что их семье не помешает свежая кровь? Или инстинктивно понимал, какой сокрушительный крах потерпит могущество Камня, если крот, который возглавит последнюю атаку Слова на Камень, будет потомком великого Триффана из Данктона, самой благородной из Семи Древних Систем?

Из записок Терца мы знаем, что Рун действительно намеревался выбрать одного из детенышей Хенбейн и сделать его Господином.

Хотя Рун умер, когда дети Хенбейн еще не успели вырасти, он так удачно назначил Терца Двенадцатым Хранителем, что план его попал в умелые и безжалостные лапы. Даже когда Хенбейн избавилась от отца, убив его, она, сама того не ведая, поддалась Терцу — то есть самому Руну. Слово могло торжествовать в тот день, когда с ней остался один Люцерн. Терц, который так набил лапу в искусстве убеждать, даже улыбался при мысли о том, как легко можно управлять Люцерном и растлевать его, подчиняя влиянию Слова.

Но должно быть, еще больше радовался он удиви-, тельному уму и амбициям Люцерна, находя в них подтверждение мудрости и божественности Слова, а также самого Руна.

Божественность? Руна? Да, именно такова была цель Руна: божественность. Развратить само развращающее Слово и поставить его на службу себе и всей своей родне на веки вечные. Утвердить себя в роли Отца всех грядущих Господ, которые станут создателями вечного золотого века Слова. Таким образом, его семя будет бессмертно и священно на все времена. Ни один крот не может жить вечно, но Рун хотел жить в других и таким образом добиться того, что не удалось даже Сцирпасу, — стать святым Слова.