Сильные - Олди Генри Лайон - Страница 54

Каждые четыре шага Нюргун окутывался облаком выдыхаемого пара. Для него сегодня всё было впервые: кони, люди, камни. В горе́ он даже камней не видел: только железо! Да он и железа-то не видал – сколько я помнил, глаза Нюргуна вечно были закрыты. На снег он смотрел, как завороженный. На небо. А облаками – теми, что под ногами – пренебрегал. Держат? И ладно, бежим дальше. Когда облачная гряда под босыми ступнями сменилась тропой, Нюргун и бровью не повел.

Тропа и тропа, не лучше облаков.

Голубенькое ничего, блестевшее по краям тропы, сменилось подмерзшими склонами. Сосны и пихты в пушистых шапках заглядывали в черный, неласково журчащий ручей. Примеряли зимние наряды: мне к лицу? А мне? Самые капризные красавицы вздрагивали от порывов верхового ветра, сбрасывали горностаевые опушки, кутались в искрящиеся облачка.

Деревья целиком захватили внимание Нюргуна. Разумеется, он сразу же поскользнулся на обледенелом валуне. Тут вам Средний мир, а не Восьмые небеса, тут под ноги смотреть надо! Грохнулся бедняга знатно. Он сидел голой задницей на снегу, обиженно моргал: «Как же так, брат? Не люблю!» – и скулил побитой собакой. Не прерывая скулёж, он сунул в рот большой палец левой ноги – зашиб об валун.

Я придержал Мотылька. Нет, подумал я. Нельзя его к дяде Сарыну! Я ведь поначалу как хотел? Поселимся рядышком, Баранчай нам юрту поставит. Будем соседями. Люди из улуса нас, боотуров, поить будут, кормить, одевать. Дядя Сарын мудрыми советами до конца дней обеспечит. Нюргуна уму-разуму обучим, куда он денется. А мы улус защитим, если что, вместе с Зайчиком. Нюргун вон какой здоровенный! Да и я, в общем, ничего. Это я для Уота слабак, а кого другого на раз уделаю! Уже уделывал, были случаи.

По-боотурски я думал. Как балбес, по выражению дяди Сарына.

Нюргун, причмокивая, сосал пострадавший палец. Защитник! Мало ли, что ему в башку взбредет? А у дяди Сарына семья: жена, дети. Слуги, хозяйство. Зашибет Нюргун кого-нибудь – объясняй потом, что он не нарочно. Ну да, не нарочно, а покойнику от этого легче? Нет, нельзя его к Сарыну. К нам, на Седьмое небо, тоже нельзя – это я давно понял. У родителей даже спрашивать не стал. Мама расплачется, отец промолчит. Ну, куда теперь? Алаата[50]! Строил планы, строил, ломал голову, и все, что настроил – прахом по́ ветру.

Опекун, называется!

Умсур человеком перекинулась; Мюльдюн по пояс из облака высунулся. Я их и обрадовал:

– К Сарыну не едем!

– Почему? – удивился Мюльдюн.

– Куда его – к Сарыну?

– Угу.

– Что угу?!

– Никуда его к Сарыну.

Умсур молчала. Соглашалась.

– Отдельно жить будем, – видали бы вы, какой я стал решительный. А увидали бы, не поверили, и правильно. Я сам не верил. – Вдвоем. Юрту поставим. Мюльдюн, поможешь с юртой?

Как юрты ставят, я знал. Сам, правда, ни разу не ставил. Боюсь, Мюльдюн – тоже. Может, Умсур колдовством подсобит?

– Угу.

– Что угу?!

– Помогу. Есть тут одно место.

– Подходящее?

– Угу.

– Одежда теплая понадобится. Утварь всякая: котлы, горшки, миски…

– Привезем, – кивнула Умсур.

– Еда на первое время. Потом мы охотиться будем.

– Хорошо.

– Где твое место, Мюльдюн?

– Не мое, твое. Давай за нами.

Понял Нюргун наш разговор, не понял – уламывать его не пришлось. Едва я махнул ему рукой – вставай, мол! – как он с прежней резвостью побежал рядом с Мотыльком. Под ноги, правда, теперь смотрел так, что чуть дырки в тропе не провертел. Может, не все так плохо? Вот, учится потихоньку…

Редколесье сгустилось, превратилось в тайгу. Весело похрустывал наст под копытами Мотылька и пятками Нюргуна. В низине намело от души, схватилось коркой поверху. Нюргуну плевать, а мне сделалось зябко. В начале зимы всегда так, утешал я себя. Теплее от утешений не становилось. Пока мы еще доберемся, пока юрту поставим, огонь в очаге разведем… Может, лучше сразу костер разложить? Да побольше? А потом уже юрту ставить?

Мы перевалили через сопку, похожую на загривок вечно голодной нянюшки Бёгё-Люкэн, продрались сквозь колючую щетину сосен, и впереди открылся просторный алас, окруженный целым табунком сопок и гор повыше. Впрочем, до аласа мы не доехали. Сосны разбежались в стороны, открыв широченную поляну величиной с наше общинное поле.

– Приехали! – Мюльдюн выбрался из облака.

На поляне стоял дом. Юрта? Нет, самый настоящий дом! В точности такой, как у нас на Седьмом небе, или как у дяди Сарына. Ну, да вы, небось, помните:

Возле дома нас поджидал здоровенный черный адьярай.

– Мастер Кытай! Как я рад вас видеть!

Я полез к кузнецу обниматься, но вовремя спохватился:

– Да расширится ваша голова!

Мастер Кытай улыбался, блестел железными зубами. Было видно, что он подготовился к встрече: вон, даже ржавчину с зубов счистил. И приоделся: на волчью доху ужасающих размеров, небось, целая стая пошла. Соболья шапка о трех хвостах, сапоги из лосиной шкуры с меховыми отворотами. Знакомый фартук тоже никуда не делся: его Кытай Бахсы нацепил поверх дохи. Улыбался кузнец мне, а смотрел на Нюргуна. Ой, как же он смотрел! И облизывался длиннющим багровым языком – точь-в‑точь как его доченька Куо-Куо!

Семейное это у них, что ли?

– Ваша работа?!

Дом сверкал на солнце. Дом подмигивал окнами, прозрачней горного хрусталя. Он только что дверь не спешил перед нами отворить: заходите, гости дорогие! Крыша, крыльцо, карнизы – снега нигде не было. От постройки тянуло ощутимым теплом. Дом будто испекли в земляной печи, или вытащили из пылающего горна.

– Чья же еще? Нравится?

– Очень! А кто здесь живет?

– Да ты и живешь, парень. С этим красавцем.

Умсур захохотала. Даже Мюльдюн – чудо из чудес! – ухмыльнулся. Мне хотелось их убить, а может, обнять и расплакаться.

– Умсур! Мюльдюн! Мастер Кытай!

– Ну? – в три глотки.

– А я, балбес, – юрта, котлы, припасы…

И тут меня аж пот прошиб:

– Алатан-улатан! Эй, Мюльдюн, что это?!

Перед нами ворочалось ездовое облако. Если не знать – и не скажешь, что неживое! Оно встряхнулось, как пес, выбравшийся из воды. Белые колючие брызги полетели во все стороны. Кажется, пес решил, что все еще мокрый: тряска и не думала прекращаться. Напротив, она усилилась. Облако скакало зайцем, подпрыгивало на локоть вверх, собиралось в плотный комок, падало, растекалось киселем по земле.

– Ой-бой! – кричало оно. – Ой-боой!

Голос у облака был девичий. Очень знакомый был голос.

– У-ю-юй! Аай-аайбын!

– Стоять! – рявкнул Мюльдюн.

– Я ничего не трогала! – откликнулось облако. – Оно само!

– Стоять!

– Я стою! Нет, я сижу!

– Да не ты, тупица! Стоять!

– Ыый-ыыйбын!

Облако угомонилось. Когда самый зоркий охотник не смог бы разглядеть в нем и намека на попрыгучесть, Мюльдюн с угрозой велел:

– Выходи!

– Не выйду!

– Выходи!

– А вот и выйду!

– Бегом!

– А вот и да! И только тронь меня! Только тронь!

В боку облака возникла прореха. Расширилась, открывая дорогу, и малышка Айталын стрелой вылетела наружу. Глаза ее сверкали, словно у боотура, рвущегося в бой. В правой руке моя младшая сестра держала увесистый дорожный мешок, а в левой – шишку пихты. В лоб, подумал я. Не знаю, кому, но точно в лоб. И еще это: «дурак!»

– Дурак!

Дураком оказался Мюльдюн, ему же досталась и шишка.

– Папа? – спросил я. – Мама?

– Сбежала? – Мюльдюн потер лоб. – Спряталась?

Клянусь, в первый миг я едва не поверил, что в облаке прячутся родители. Сейчас они выйдут, и вся семья будет в сборе. А что? А ничего. Первый миг прошел, прошел и второй, и стало ясно, что кроме малышки Айталын никого ждать не приходится. Папа на любимой веранде, мама на кухне; мы здесь.