Последние часы. Книга III. Терновая цепь - Клэр Кассандра - Страница 28

– Вы, должно быть, ошиблись. Я…

– Non. Je sais ce que je sais. Vous n’avez pas le droit d’entrer, – сурово произнес швейцар. «Я знаю то, что знаю. Вы не имеете права входить сюда».

– Что происходит? – спросил по-французски Мэтью, подойдя к ним. – Вы не хотите нас впускать?

Страж что-то ответил, и они начали переговариваться так быстро, что Корделия с трудом могла уловить суть. Охранник по-прежнему упорствовал; Мэтью объяснял ему, что это какая-то ошибка, что ее приняли за кого-то другого. Корделия была Сумеречным охотником с незапятнанной репутацией. Но швейцар лишь качал головой. «Я знаю то, что знаю», – повторял он.

Корделия стиснула руки, чтобы не было заметно, как они дрожат.

– Мне нужно только поговорить с мадам Доротеей, – вмешалась она в спор. – Может быть, вы согласитесь передать ей записку…

– Сегодня ее здесь нет. – Какой-то молодой человек на входе указал на афишу, приколотую к двери; действительно, имени мадам Доротеи на ней не было. Сегодняшним «гвоздем программы» являлся заклинатель змей. – Мне очень жаль разочаровывать прекрасную mademoiselle.

Прежде чем войти, он прикоснулся к полям шляпы, и Корделия заметила, что его глаза в лунном свете отливают золотом. Оборотень.

– Послушайте-ка, – начал Мэтью, намереваясь продолжить спор с швейцаром и театрально размахивая тростью. Корделии показалось, что в глубине души он наслаждается сценой. Она прикоснулась к его плечу.

– Перестань, – произнесла она. – Если ее здесь нет, нам все равно нечего делать в кабаре. Пойдем, Мэтью.

Паладин. Это слово звучало в ушах Корделии еще долгое время после того, как они с Мэтью сели обратно в фиакр. Карета уже покинула Монмартр, но Корделия живо представляла, как стоит у входа в кабаре, слышала голос швейцара, преградившего ей дорогу. «Я знаю то, что знаю. Вы не имеете права входить сюда».

«Потому что ты похожа на яблоко, такое красивое, но изнутри источенное червем, – произнес какой-то голосок у нее в голове. – Потому что теперь ты – собственность Лилит, Матери Демонов. Потому что ты проклята, и все из-за своей глупости. Людям следует держаться от тебя подальше».

Она вспомнила слова Алистера: «Наши страхи имеют свойство становиться реальными, Лейли».

– Корделия? – Озабоченный голос Мэтью доносился откуда-то издалека. – Корделия, поговори со мной, прошу тебя.

Она хотела повернуть голову, взглянуть ему в лицо, но ее окутал черный туман, и она не видела и не слышала ничего, кроме разочарованных лиц и суровых, обвиняющих голосов. Ей показалось, что время повернуло вспять, что она в Лондоне, снова переживает тот час, когда ее сердце разбилось на тысячу осколков, и отчаяние заставило ее холодной зимней ночью бежать из дома в одном платье. Невыносимое чувство потери, жестокого разочарования в себе самой и в своей жизни обрушилось на нее, подобно лавине. Она подняла руки, словно это могло защитить ее.

– Карета… останови карету, – услышала она собственный голос. – Мне нечем дышать… Мэтью…

Окно открылось, повеяло холодом. Мэтью постучал кучеру, крикнул что-то по-французски. Лошади резко остановились, и фиакр покачнулся. Корделия толкнула дверь и спрыгнула на мостовую, едва не запутавшись в подоле тяжелого бархатного платья. Она услышала голос Мэтью, потом его торопливые шаги. «Ne vous inquiétez pas. Tout va bien». «Ничего страшного, все в порядке». Он догнал ее в тот момент, когда она ухватилась за фонарный столб, чтобы не упасть.

– Корделия. – Он осторожно обнял ее, пока она пыталась перевести дыхание. – Все хорошо. Ты не сделала ничего дурного, дорогая…

Он внезапно замолчал, как будто сожалея о невольно вырвавшемся ласковом слове. Но Корделии было уже все равно. Она возразила:

– Не надо меня успокаивать. Я по собственной воле стала ее паладином. Все узнают об этом – если даже швейцару в кабаре об этом известно, скоро весь Лондон будет говорить…

– Ничего подобного, – твердо произнес Мэтью. – Допустим, в Нижнем Мире ходят какие-то слухи, но они совершенно не обязательно разойдутся среди Сумеречных охотников. Ты сама видела, как мало интересует нефилимов болтовня вампиров и оборотней. Корделия, дыши глубже.

Корделия сделала над собой усилие и вдохнула холодный воздух. Еще раз, и еще. Точки, мелькавшие перед глазами, постепенно исчезли.

– Я не смогу хранить эту тайну вечно, Мэтью. Мне очень хорошо здесь с тобой, но рано или поздно придется вернуться…

– Придется, – вздохнул он. Его голос показался ей усталым. – Я не хочу сейчас думать о будущем, но это не означает, что я о нем забыл. Будущее наступит, от него никуда не денешься. Зачем спешить ему навстречу?

Она печально усмехнулась.

– Неужели оно так ужасно, наше будущее?

– Может быть, и нет, – ответил он, – но я не вижу в нем ни Парижа, ни нас с тобой в Париже. Иди сюда, взгляни.

Она взяла протянутую руку, и он повел ее на середину моста Александра III – город спал, и на мосту не было ни экипажей, ни пешеходов. Она различила очертания золотого купола Дома инвалидов на левом берегу Сены. На правом берегу возвышались выставочные павильоны, Большой и Малый дворцы, освещенные сотнями электрических ламп. Волшебный лунный свет заливал город, и мост мерцал, как огромный слиток белого золота, перекинутый через реку. Позолоченные бронзовые статуи пегасов смотрели на пешеходов с высоких каменных столбов. Река сверкала, словно ковер, расшитый алмазами, и звезды отражались в ее волнах.

Они с Мэтью стояли, держась за руки, и смотрели на воду. Сена пронзала сердце Парижа, как серебряная стрела, – точно так же Темза разделяла Лондон на две части.

– Мы приехали сюда не только для того, чтобы забыть, – заговорил Мэтью, – но и затем, чтобы вспомнить. Вспомнить, что в мире существуют и всегда будут существовать добро и красота. Наши ошибки не смогут отнять у нас то хорошее и прекрасное, что нас окружает. Ничто не сможет. Добро и красота вечны.

Корделия сжала его руку, чувствуя тепло сквозь перчатки.

– Мэтью, ты слышишь сам себя? Если ты веришь в то, что говоришь, то вспомни: к тебе это тоже относится. Ничто не сможет лишить тебя того хорошего, что есть у тебя в жизни. В том числе любви твоих друзей и родных. Они всегда будут любить тебя.

Мэтью наклонился к ней. Они стояли совсем близко друг к другу; Корделия знала, что со стороны они похожи на любовников, которые ищут укромный уголок. Но ей было безразлично, что о ней подумают. Она видела боль на лице Мэтью, в его темно-зеленых глазах. Юноша начал было:

– Как ты думаешь, Джеймс…

И умолк. Никто из них не упоминал имени Джеймса со дня отъезда из Лондона. Мэтью быстро заговорил:

– Может быть, вернемся в отель пешком? Мне кажется, нам нужно проветрить головы.

Они спустились к воде по каменной лестнице. Вдоль набережной Сены тянулся причал, вымощенный булыжником. Днем здесь обычно удили рыбу; сейчас же на причале никого не было, лишь пришвартованные лодки слегка покачивались на волнах. По каменным плитам сновали мыши, разыскивая пропитание, и Корделия вслух пожалела о том, что у нее нет с собой хлеба. Мэтью возразил, что французские мыши, скорее всего, ужасные снобы и едят только французские сыры.

Корделия улыбнулась. Ни остроты Мэтью, ни виды Парижа, ни разумные рассуждения – увы, ничто не могло ее утешить. Она с содроганием думала о том, что произойдет, когда мать узнает о ее договоре с Лилит. Когда об этом узнают в Анклаве. Когда об этом станет известно Уиллу и Тессе. После этого они недолго останутся ее свекром и свекровью, но тем не менее их мнение почему-то было очень важно для нее.

И еще Люси. Сильнее всего пострадает от этого Люси. Они уже столько лет собирались стать парабатаями; и вот теперь ей придется бросить подругу, оставить без поддержки в бою, без сестры и защитницы. И она думала: было бы лучше, если бы они никогда не встречались – тогда у нее, Корделии, была бы иная жизнь, другая сестра-парабатай, другие возможности.