Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 28

Кремль вымер и я позволил себе добежать до своего нового дома, перепрыгивая ямы и бугры, не встретив ни одного встречного-поперечного. Только возле самой избы я притормозил. Обойдя вокруг, я посчитал шаги: по фасаду шестьдесят четыре, по торцу — пятьдесят восемь.

С волнением открыв замок первого этажа и войдя во внутрь, я прошёл по небольшому коридору с двумя дверями по обе стороны. Открыв правую я увидел проходную комнату, а в ней прямо ещё дверь. Справа имелись узкие прозрачные окна. Угловая комната имела дверь на левой стене. Далее шли три тоже проходные комнаты, оканчивающиеся санузлом: отхожим местом, и мыльней, имевшей выход в большой почти квадратный зал с четырьмя колоннами.

Обойдя зал по периметру, я насчитал в нём восемьдесят метров.

С противоположной стороны здания имелось зеркальное отражение из такого же количества комнат, оканчивающихся мыльней и туалетом. То есть всего в здании было десять жилых помещений с восемью печными изразцовыми колонками, располагавшимися на стыках комнат и зала. Печные колонки мылен имели встроенные водяные котлы.

В правой анфиладе комнат имелись признаки жилья. В угловой комнате стоял обеденный стол со стульями. Во второй комнате стояла доска, обтянутая кожей и исписанная непонятными меловыми знаками. Третья была спальней, ибо имела лежанку с периной. В четвёртой — лежали какие-то вещи и стояли сундуки. Пятая была санузлом. Где-то глубоко в конической дырке «унитаза» журчала вода, рядом стоял наполненный водой бочонок, а в нём плавал деревянный ковш. Опробовав приспособление в виде трона, я вышел в зал с колоннами.

— Ничего себе! — сказал я. — Дворец, мля! Тут только балы да приёмы проводить. Для кого это строилось?

Пол зала был устелен несколькими коврами. Кирпичные стены — оштукатурены и побелены, потолок перекрыт балками и тоже оштукатурен по дереву и побелен. Всё выглядело чистым, ухоженным, новым. Не став рыться в чужих вещах, я вышел на улицу, закрыл двери на замок и открыл двери подклети. Там всё было ещё интересней.

Помещение не имело внутренних стеновых перегородок, только внешние. Стояли кирпичные колонны, на колоннах лежали каменные балки, на балках настелен деревянный пол. Четыре «зальные» колонны начинались отсюда. По над стеной противоположной входу имелся «платяной» шкаф, закрывавший «унитаз». С такой конструкцией санузлов я уже был знаком по царскому дворцу. Их там было по штуки четыре на каждом этаже.

На нескольких печах всё ещё стояли котлы, в котлах, судя по вкусу, находился раствор селитры. По стенам, с одной стороны, стояли мешки с натриевой селитрой и поташем, с другой, вероятно, с калийной селитрой. Пороха здесь не было.

В одном углу имелся вход в подвал. Оказалось, что он занимает такую же площадь, как и зал на первом этаже, но делился кирпичными внутренними перегородками на небольшие камеры, закрываемые тяжёлыми дубовыми дверями с засовами. Тюрьма, что ли, — подумал я. — Или каземат, в смысле, — место для хранения казны. Везде было сухо.

В том месте, где опускались канализационные трубы проходила более толстая керамическая труба, вероятно соединённая с речным водоводом, выносящим стоки в отстойник за пределами Слободы, который я видел, путешествуя по округе. Такие, собирающие кремлёвское дерьмо отстойники, имелись и в Москве. Причём в столице в это время уже имелась и дождевая «ливнёвка», не соединявшаяся с канализацией. Именно из отстойников ямчужные мастера брали основной компонент для получения калиевой селитры.

Тут, наверное, тоже имелась и ливнёвка, сливавшая дождевую воду с улиц в крепостные рвы, потому, что Слобода, несмотря на строительство новых зданий, казалась старше Московского Кремля лет на пятьдесят. Вообще-то Слобода сильно напоминала Кремль, но не тот, что я видел сейчас, а другой, ещё не построенный. Мне даже подумалось, что Слобода была своеобразным полигоном, для отработки строительных замыслов. Например здесь уже стоял храм с крышей в виде шатра. И он был довольно таки старым. А считалось, что первый храм с шатровой крышей построен в Коломенском. А тот храм выглядит явно «моложе». Мы проезжали Коломенское с отцом, когда ехали из Рязани.

Вернувшись наверх, я всё-таки не удержался и покопался в чужих вещах и нашёл много интересного. Во-первых — три книги по алхимии, написанные, слава Богу, на латыни, во-вторых — пишущие принадлежности, в третьих — какие-то порошки и микстуры, в четвёртых достаточно много приличных вещей на вырост и обуви почти моего размера. Странная была комплекция у мастера-алхимика, — подумал я. В маленьком сундучке лежали письма и две грамоты. Одна была написана, скорее всего, на каком-то германском и я его прочитать не смог. Вторая — подорожная из Москвы в Слободу, подписанная дьяком посольского приказа

В сундуках спальной комнаты лежали несколько комплектов постельного белья, одеял, подушек и перин.

Проверив противоположную спальню, тоже самое с обнаружил и там.

1 — Ямчуг — селитра. От слова «яма», где её производили из человеческих экскрементов.

Можно было стелить постель и пользоваться, что я и сделал. Жить на половине мертвеца, мне, почему-то не хотелось. Там даже постель осталась разобранной и со смятыми следами на простынях от тела. Может он там и окочурился?

Я сам себе постелил постель и почувствовав, что устал, прилёг на перину. Через пять минут к окутавшей меня перине присоединился такой же мягкий сон.

Разбудило меня щекочущее нос перо. Я некоторое время морщился, но спеша шевелиться и прерывать сон, потом пару раз попытался убрать перо от носа, но не нашёл его, чихнул, открыл глаза и увидел улыбающееся лицо царевича.

— Аха-ха! — захохотал он, сгибаясь и хлопая себя по коленям, обтянутым в тонкие «лосины» и торчащие из пузырящихся «шортов», привезённых русскими послами из Англии.

Царю дарить одежду было не принято, а царским детям — да, сколько угодно.

— Ты во что вырядился? Что за жабьи пузыри?

Царевич «надулся», улыбка превратилась в поджатые губы, касающиеся сморщенного носика.

— Ну тебя! Не дражнись! Мамка не отпускала к тебе на улицу, если я не одену.

— А отцу понравилось?

— Тятя не видел, он с англицким послом разговоры разговаривает.

— О! А который теперь час?

— Вечерню отстояли.

— О, мля! — выругался я. — Надо же! Заспал! Перина эта!

Царевич снова засмеялся.

— А говорил, спать не будешь.

— Находился тут по комнатам. Видел, какие хоромы?

— Видел. Пока тебя нашёл, чуть не заблудился. В перине-то тебя не видно.

Я с трудом выбрался из высокой постели. Ну, да, царевич со своего мелкого роста, мог меня и не разглядеть.

— Слушай, — воскликнул он. — Там книги какие-то чудные! Вроде на латыни писаны, но о чём написано не разумею. Пойдём посмотрим?

— Пошли, только отолью сначала, — сказал я.

В туалете царевич пронаблюдал, как я сделал нужное малое дело, как слил «это дело» ковшом воды, как набрал в ковш и налил воду в медный таз, как сполоснул в тазу ладони.

— Ты прямо, как мой батюшка. Тот тоже руки раз за разом моет. Даже после посольских грамот. Только таз у него стоит серебряный, и целовальник кувшином сливает на руки, а другой целовальник рушник подаёт, для вытирания.

— У меня целовальника нет. Да и не нужен он мне. Сделаю тут самолейку. Сама вода будет литься, когда захочу. Поможешь?

У царевича «вспыхнули» любопытством глаза.

— Помогу. А сейчас пошли к книгам, а?

Пройдя в зал, мы, став в центре, погукали в нём, прислушиваясь к эху, а я ни с того ни с сего вдруг вытянул чистым детским голосом:

— А-а-а-а-а-а-ве-е мари-и-и-и-ия! Гра-а-а-а-а-ация пле-е-ена!

— Ни хрена себе! — изумлённо выругался царевич. — Ты пуще нашего кремлёвского певчего тянешь. Спой ещё раз.

Я, удивляясь сам себе, ибо не пел от слова «ни разу», и слова-то только сейчас «вспомнил». Понимая, что внутренний «демон» подшутил надо мной, выставив перед царевичем, я поморщился, но решил, что хуже уже не будет. Да и самому стало интересно, что получится. Откашлявшись, я запел «Аве Мария» сначала и пропел.