И аз воздам - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 4

– Извините, мне этот адрес назвали, перепутали, должно быть. – Как к этой женщине обращаться, чтобы такой огромный дом иметь в Петербурге, нужно быть очень богатым человеком, и она сказала, что дом ее, а не мужа. Вдова?

– Заходите, Петр Христианович, все правильно вам сказали, я сдаю второй этаж дома нашему пииту. Дмитрию Ивановичу. – Женщина оттолкнула легонько ливрейного товарища и протянула руку для поцелуя.

До последнего времени уже четыре месяца почти находясь в этом времени Брехту почти не приходилось ручек целовать. Придется привыкать. Рука была пухленькая и ароматная, так пахнуло чем-то южным.

– У Дмитрия Ивановича сейчас дочь Александра Ивановича – Наташенька. Он вас приглашал?

– Нет. Хотел побыть в месте, где скончался наш великий полководец… – Петр даже не заметил, как голос сорвался, ветер холодный, должно быть.

– Конечно, Петр Христианович. Инесса проводит. А потом обязательно ко мне, почаевничаем, Аркадия Ивановича вспомним, а то и помянем. Он частенько рассказывал, как вы с ним генерала польского Ежи Грабовского пленяли под Варшавой в Праге ихней. – Вдова протянула руку, и на свет из тени выпорхнула еще одна обитательница дома, подала даме в чепце платок, которым та сразу и воспользовалась, промокнув глаза и нос.

А Брехт вспомнил. Вот этот кусок памяти от Витгенштейна ему достался. Точно, он в 1794 году вместе со своим командиром полковником Фоминым во время атаки на предместья Варшавы Праги был свидетелем гибели генерал-поручика Ежи Грабовского. Только там все было наоборот. Генерал тогда командовал русским или точнее российским подразделением добровольцев, набранных из белорусов – литовцев. А в плен они тоже вместе с Фоминым взяли генерала Грабовского при захвате Вильно, обороной которого и руководил генерал-поручик, командуя литовской дивизией. Что-то не вязалось в рассказе бывшего его командира полковника Фомина жене с тем, что произошло на самом деле. И там еще непонятная история была с гибелью командира корпуса польского генерал-лейтенанта Антония Хлевинского и последующими событиями. Казна польского корпуса исчезла. А Ежи Грабовский погиб на глазах Витгенштейна в ноябре 1794 года, уже принеся присягу на верность русскому генералу Николаю Репнину. Казна? На какие деньги мелкопоместный полковник купил огромный дом в Санкт-Петербурге?

Нет. Не надо. Зачем ворошить прошлое? Сам собирается получить стартовый капитал за счет поляков.

– Конечно. Почаевничаем. – Граф щелкнул каблуками. Получилось. Пол паркетный, навощенный, скользкий.

– Инесса, проводи Петра Христиановича к Дмитрию Ивановичу.

– С удовольствием, Марфа Васильевна. – Инесса опять вышла из тени.

Немка? Красивая, высокая, бледная только, еще и специально, наверное, пудрами и белилами всякими намазанная, как у покойника лицо. Загара бы южного девушке и топик с шортами. Н-да… Зато грудь почти вся на виду. Плечи открыты, и платье непонятно на чем висит, почти не закрывая высокую и полную грудь. Тоже белилами закрашенную. Мраморный такой бюст получается. Чуть бы еще его бюстгальтером приподнять. Может, его изобрести надо? Брехт оценивающе глянул на провожатую, улыбающуюся ему. А ведь не получится к ней лифчик приделать. Плечи полностью открыты, бретельки смешно будут смотреться. А если придумывать без бретелек вариант, то технологии сейчас не те, где взять резину и пластмассу? И главный аргумент против изобретения бюстгальтера еще есть. Граф Витгенштейн войдет в историю как спаситель Петербурга. Нормально. А вот граф Витгенштейн спаситель Петербурга и изобретатель лифчика – это ни в какие ворота. Придется дамам Петербурга обойтись.

– Марфа Васильевна, я не прощаюсь, на обратном пути обязательно у вас задержусь, повспоминаем за чаем и помянем Аркадия Ивановича.

– Пойдемте, ваше сиятельство, – Инесса указала рукой на следующую комнату, там большую ее часть занимала парадная лестница с золочеными балясинами.

Инесса шла впереди и даже оглянулась один раз, проверяя, очевидно, не заблудился ли генерал. Отстал и потерял ее из виду, как в густом лесу. Комната метров пять на пять и лестница, где тут блудить. И вдруг, когда они уже почти подошли к лестнице, женщина бросилась ему на шею и впилась губами в его губы.

– Где ты был столько времени?

Ну, твою же налево! Ну, нечестно так! Верните воспоминания графа. Вот про Инессу, например. Хорошие, должно быть, воспоминания. Вон, какая страстная девица. И фигурка… Н-да, а граф-то ходок. Даже завидно.

– Царская немилость…

Обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода Хвостов Дмитрий Иванович был человеком почти отталкивающей внешности. Длинный подбородок, нос тоже длинный с горбинкой, но если графу Витгенштейну почти такой же нос придавал мужественности и изюминки к внешности, то чуть более крючковатый нос обер-прокурора вместе с нависшими над подбородком щеками и полная безусость делали «родственника» Суворова некрасивой хищной птицей. Добавить стоит всклокоченные чуть седые волосы – как-нибудь так рисуют бабок-ёжек. И высокие кустистые, странно изогнутые брови в картину вписывались, будто он ими удивляется обеими сразу. При этом это был честный, добрый человек. И до кучи еще и поэт. Сейчас, не обернувшись на вошедших в комнату Витгенштейна и Инессу, он стоял, опершись о бюро, с разложенными на нем в беспорядке бумагами и писчими принадлежностями, смотрел в потолок, стоя вполоборота к окну, и читал басню.

Сидящие у противоположной стены дамы жиденько зааплодировали. Одна была дочерью Суворова, вторая племянницей, а самая старая, должно быть, сестрой. Три родственницы.

– Отлично, Дмитрий Иванович. У вас получилось лучше самого Эзопа. – Тоже похлопала в ладоши Инесса.

Пиит обернулся и увидел вошедших.

– Граф, рад, что вы заглянули. Сейчас подадут жженку. Привык я к ней, с Александром Васильевичем по миру скитаясь. И вас угощу, родственник любил ею греться в походах.

Ну вот и этот Витгенштейна знает. Сейчас начнет общих знакомых вспоминать, а Петр Христианович их не помнит. Засада очередная.

– Не откажусь, сыро и ветрено на улице, – чуть поклонился Брехт.

– Как вам новая басня моя? – и рожа такая довольная, ожидающая похвалы.

У Крылова лучше получится. Человечнее. И рифмы лучше. Тут явно суворовский лаконизм присутствует и его же манера обрубать предложения, не растекаться «мыслью по древу».

– Дмитрий Иванович, вот представьте, через сто лет будут в школе изучать ваши басни дети, прочтут эту и будут друг у друга спрашивать: «Кто такая Каталани?» Ваши басни и стихи легко это столетие преодолеют, а вот про тетку эту никто и не вспомнит. Может, стоит убрать это имя и заменить на что-то другое: