Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы - Котлярский Марк - Страница 41

Он немного помолчал и снова наставил на нее, как прицел, свой дергающийся от ненависти зрачок:

— Все трое умерли насильственной смертью. Цветаева совершила насилие над собой, вернув Богу свой билет. Анну Франк расстреляли нацисты-она вообще ничего не успела совершить в жизни, а Ганди убил террорист — того самого Ганди, который хотел повести мир к избавлению. Но за этим избавлением по Ганди на самом деле кроется куда более страшный мир, чем тот, что открывается на полустанке, когда возвращают билет Господу.

Яростно ответствовала она:

— Слова, слова, слова!

Словно в такт этому тройному повтору, зачастил дождь, стучал в окно, обливался крупными слезами.

— Да, ты права, — говорил он, — со словами у меня уже давно нелады… Не хочется повторять истрепанные, изношенные другими слова-а придумать новые не могу. И не нужно слов никаких, не нужно! Если сердцем ты ничего не почувствовала — то никакие слова и не помогут… Словами ведь можно прекрасно прикрыть полное отсутствие чувств, полное пустосердечие и безразличие, слова плутуют и плутают в потемках нашего подсознания, создавая очень часто искаженную картину реальности…

И снова ударил гром; на сей раз он был так близко, что, казалось, еще немного, и стекла выскочат из рам.

С очередным ударом она вдруг закричала, обращаясь к нему:

— Я возвращаю билет твоему Богу!

Он крикнул еще яростнее в ответ:

— А я не собираюсь его отдавать!

— Жаль, что я не киллер и не могу застрелить тебя! — она буквально кинулась к окну, будто желая впитать в себя всю силу разбушевавшейся стихии.

Он саркастически усмехнулся и встал напротив нее:

— Жаль, что я не пират и не могу вздернуть тебя на рее! Хотя ты могла бы с удовольствием повеситься и сама и прямо сейчас! Дура!

— Мразь! — крикнула она. И застыла, как соляной столб, потому что в этот момент вне себя от ярости он вытащил из брюк пистолет и несколько раз, не целясь, выстрелил в нее, при этом упорно повторяя: «Дура! Дура! Дура!». В его глазах полыхало мутное желтое пламя, словно он вершил неведомое правосудие.

Она покачнулась и упала, схватившись за бок, на котором расплывалось кровавое пятно.

— Уходи, — сказала она, морщась от боли, — уходи, я не хочу, чтобы тебя кто-то здесь видел… Я — сама это сделала, понимаешь, сама?! Дай мне сюда пистолет, вытри рукоятку платком и уходи, не медля, слышишь?! Пуля, может быть, и дура, но вот только ты не совсем молодец…

Отбросив пистолет в сторону, он навис, как распятие, над распростертым на полу телом:

— Я тебя в последний раз спрашиваю…

Едва шевеля губами, она перебила его:

— Нет, дорогой… Если я говорю «нет»-это значит «нет»…

На первом плане — радостная встреча в аэропорту: камера фиксирует радостные лица встречающих, приветливые возгласы:

— Здравствуйте, здравствуйте…

— Знакомьтесь, пожалуйста, это…

— Да-да, очень приятно…

— Позвольте вам помочь с чемоданом? Боже, как вы тащили эту тяжесть?

— Как будем размещаться?

— У нас две машины…

— Правда, багаж занимает много места…

— Не переживайте, два человека возьмут такси и все будет в порядке…

… Собственно, прилетевших четверо — две женщины и два мужчины, и все они, похоже, связаны каким-то профессиональным видом деятельности. Во всяком случае, двое из них держат в руках зачехленные гитары — Гера, худощавый брюнет, слегка припадающий на правую ногу, и Сева — стремительная женщина лет сорока пяти, по всей видимости, в молодости злоупотреблявшая легкой атлетикой и плаванием, чему свидетельствуют фирменная фигура с упругими, чуть развернутыми вперед плечами и пружинящая походка. Следом шествуют, о чем-то живо беседуя, жестоковыйный жуир Арик и Саня — совершенно не соотносящаяся со столь простеньким именем особа, в недалеком прошлом, кстати, доктор наук, специалист по ядер-ной физике.

Встречающих, как ни странно, тоже четверо: вежливый, немногословный, несколько романтический Роман и его строгая, сухая супруга Римма; субтильная, щебечущая Веточка, веточку трепетную напоминающая или синичку, щебечущую на ветке, а может, и то, и другое; наконец, Дита-рыжая, нескладная, но обаятельная женщина с нежным лицом подростка, одетая во все красное — красные брюки элегантного пошива, красную блузку, узковатую, но нарядную, допускающую даже некую вольность толкования; шею Диты перехватывает красный прозрачный платочек, а в ушах пылают рябиновые капельки сережек.

Итак, первым планом пролетает встреча наших героев; в двух машинах с багажом убывают шестеро, а двое-Арик и Дита-чуть позже берут такси, следуя по заранее намеченному маршруту.

В течение последующих дней события развиваются самым приятным образом, принося невероятные сюрпризы и признательные очарования. Вспоминается к месту расшитый золотом афоризм о роскоши человеческого общения, душещипательные щипки гитарных струн располагают к небывалой откровенности и зажигательному гостеприимству.

В одной из застольных бесед вдруг выясняется, что у Риммы и Геры — общие корни, Сева не отходит от Веточки, жадно выспрашивая у последней подробности ее небывалой жизни, а у Арика и Диты в соответствии с законом жанра развивается роман, исполненный легкого и щемящего чувства.

Так проходит время, в котором есть место и подвигу общения, и трудовым сценическим будням вышеозначенной четверки, и это-по-прежнему первый план, преимущественно «крупняк», как выражаются на своем жаргоне деятели кино и телевидения.

Что же касается нашего видения ситуации, то оно постепенно переходит в видение, оказывается введением, прелюдией к тому, что называется вторым планом; там очертания не столь ясны и отчетливы, там размыта грань между светом и тьмой, там возбухают и лопаются пузыри земли, зловещее подсознание выползает из подполья, там воздух сперт, уворован и дыхание затруднено; там идиллия первого пленительного плана теряет свою целостность, уступая место мистической правде факта.

Две четверки — прилетевшая и встретившая — по-прежнему тешатся роскошью кошерного общения, но возникает — вначале неявно и шепотом, затем все тревожней — неистовый и упрямый мотив разлада.

Вначале высвечивается чертова чересполосица чинных супругов Ромы и Риммы, казалось, близких не только как муж и жена, но и как Ромул и Рем: однажды, попав к ним домой, гости застают их утопающую в роскоши квартиру в ужасном состоянии. Бычки разбрелись по всем комнатам и даже вдавлены в стены, везде и всюду батареи пустых бутылок — от дорогих, лоснящихся от самодовольства коньяков до паленых водок; видок же самих хозяев вызывает вероятное сомнение в их адекватности происходящему. Рома, молчун и эстет, всегда одевавший костюмы от Версаче, облачен в рваные шорты и футболку, изменившую свой цвет от смеси соуса, горчицы и пролитого пива; что же касается Риммы, то она занимается тем, что периодически швыряет об пол полые бутылки и поносит Рому на чем свет стоит, хотя сама стоит на ногах с трудом.

Однако причина столь экстравагантного запоя выясняется позже-пока же выясняется, что запои происходят примерно раз в два-три месяца и длятся с неделю, а то и больше.

Богатые люди, швырявшие деньги в дорогих ресторанах, делающие дорогие подарки приехавшей четверке, Рома и Римма могли бы, наверное, потратить деньги на то, чтобы избавиться от алкогольной зависимости.

Могли бы.

Но они не хотят: для них сие — единственно верный способ заглушить боль от случившейся несколько лет назад трагедии: их единственный сын, которому не исполнилось и восемнадцати лет, погиб в автокатастрофе.

Второй план поворачивается к нам неожиданной стороной, и субтильная Веточка, этот божий одуванчик, готовый взлететь от ласкового порыва ветерка, на поверку оказывается женщиной с железной хваткой. И там, где профессиональная деятельность гостей пересекается с ее интересами, блюдет свои интересы с цепкостью цербера, проявляя завидные для ее возраста прыть и расчет.