Невидимые знаки (ЛП) - Винтерс Пэппер - Страница 67

— Откуда ты знаешь о консультациях? Зачем тебе знать об этом?

Он пожал плечами, с напускным безразличием, но его стиснутые зубы намекали на острые воспоминания.

— Мои родители ходили к консультанту по вопросам брака. Я подслушал, как они выполняли домашние задания и «делились своими переживаниями», чтобы снова стать счастливыми.

Воспоминания об Амелии и Дункане Эверморе не подходили под описание напряженной пары. Но никто доподлинно не знал, как устроена чужая жизнь.

Пиппа судорожно вдохнула, ее глаза наполнились слезами.

— Я скучаю по ним.

Моя рука тут же протянулась и прижала ее к себе.

— Тебе можно по ним скучать.

Она вытерла нос тыльной стороной ладони.

— Когда это перестанет приносить боль?

Мое сердце разбилось.

— Никто не может тебе этого сказать, Пип. Это дело времени.

Она уставилась на песок, ее маленькие плечи дрожали.

— Так как это работает? — Голос Гэллоуэя покрывал мою душу, изящно становясь на мою сторону в споре. — Что именно мы должны делать?

Я подняла голову.

Его взгляд был прикован к Пиппе, на его лице читались отчаяние и беспомощность. Как бы он ни притворялся, что его не трогают дети, он обожал маленькую Пиппу. И то, что она горевала, а он ничего не мог с этим поделать... приводило его в бешенство.

Знание того, что у него была такая способность любить, приводило в бешенство меня.

Почему я снова держусь от него подальше?

Почему я спала одна, когда могла спать с ним? Почему я наказывала себя отсутствием контакта, когда могла прикасаться к нему, когда хотела?

Моя причина все меньше и меньше казалась решающим фактором и все больше и больше напоминала досадную помеху.

Я прочистила горло, заставляя свое шальное сердце успокоиться.

— Я покажу тебе.

Гэллоуэй наклонил голову.

— Что покажешь?

— Волшебное смывание наших забот.

Коннор резко застонал, но не ушел. При всем своем «я слишком крут для этого», он был еще достаточно молод, чтобы ценить единение и совместную деятельность.

Я вижу тебя насквозь, Коннор.

Шагнув вперед, я держала трость, готовая писать. Все замолчали, как будто я и вправду могла наколдовать заклинание.

Я бы хотела, чтобы у меня это получилось.

Я бы хотела, чтобы у меня была волшебная палочка, с помощью которой я могла бы создать лодку и уплыть. Или пожелать самолет, чтобы улететь домой. Или сорвать с неба телефонный сигнал и позвать на помощь.

Я хотела увидеть Мэделин. Я хотела обнять (тут должна быть кличка кота). Я хотела купить контрацептивы, чтобы прыгать на Гэллоуэе и не бояться.

Но я не была ведьмой, и это была не та магия.

Пригнувшись, чтобы заглянуть в глаза Пиппы, я прошептала:

— Чего ты боишься больше всего?

Она вздрогнула.

Гэллоуэй прорычал:

— Ты действительно думаешь, что это хороший вопрос?

Я заставила его замолчать. Я сомневалась, но это помогло мне. Если это поможет Пиппе, то я готова рискнуть.

Пиппа взглянула на брата, безмолвно прося о помощи.

Коннор развел руками, но его лицо было ободряющим.

— Продолжай, Пип. Чего ты боишься больше всего?

Она шаркала пальцами ног по влажному песку.

— Ты не будешь смеяться надо мной?

Коннор показал на свою грудь.

— Я? Нет, обещаю. Вот те крест! Засмеюсь — умру.

Пиппа вздрогнула при слове «умру». Я не сомневалась, что эти четыре буквы были для нее безвозвратно испорчены.

Наконец, она наполнила свои легкие и объявила:

— Я боюсь спать.

Все дернулись.

Спать.

Темнота, в которой мы нуждались и которую любили, стала ее личным демоном.

Я помнила ужас Пиппы, когда мы засыпали и не просыпались, как ее родители. Но я не знала, что она все еще страдает. Материнский инстинкт хотел сказать ей, чтобы она не боялась. Что сон — одна из самых безопасных вещей, которые может сделать человек. Я хотела напомнить ей о красоте сна и омоложении, которое дает лучшая дрема на солнечном лугу.

Но это было не для меня. Это должна была помнить она.

— Ты очень смелая, раз призналась в этом. — Я поцеловал ее в лоб. — Теперь я хочу, чтобы ты написала это на песке.

— Почему?

— Увидишь.

— Я не знаю, как пишется слово «спать».

— Я помогу тебе.

Мы вместе выводили на мокром пляже корявую надпись. Предложение ожило перед нами: Я боюсь спать.

Я также добавила строчку: но после этой ночи мне больше не нужно бояться.

Как только было дописано последнее слово, Пиппа отпустила трость, и я попросила Коннора подойти ближе.

Он подошел, хотя и неохотно.

— Теперь твоя очередь. — Я передала ему нашу импровизированную ручку. — Чего ты боишься больше всего?

Он зашевелился на месте.

— Эээ... что я больше не смогу играть в теннис из-за запястья.

Я хотела спросить о его теннисном прошлом. Он упоминал, что играл во время нашего заключения на острове. Мы даже пытались играть в крикет, используя палки для калитки и бревно для биты. Мне нравилось узнавать о нем, потому что это оживляло его, в то время как Гэллоуэй оставался в тени, не желая делиться информацией.

Прав ли был Коннор, когда беспокоился? При выполнении заданий в лагере его запястье казалось сильным и пригодным для использования. Но кто знал, правильно ли срослись кости — так же, как мы никогда не узнаем о ноге Гэллоуэя.

Отойдя в сторону, я махнула рукой на песок под предложением Пиппы.

— Хорошо. Записывай.

Бросив на меня косой взгляд, он не торопился, вычерчивая на чистом песке неровные буквы. Закончив, он ткнул палкой в Гэллоуэя и удалился.

Я затаила дыхание, когда пальцы Гэллоуэя сжались вокруг дерева. Я понятия не имела, будет ли он подыгрывать мне. Это было свидетельством того, как далеко он готов зайти, чтобы никто не узнал, кто он на самом деле.

Когда секунды превратились в долгие мгновения, у меня вспотели ладони. Я открыла рот, чтобы оправдать его, но внезапно он рванулся вперед и сунул палку мне в руки.

— Я не смогу пригнуться достаточно низко, чтобы писать. — Его взгляд тлел. — Тебе придется написать это за меня.

Я замерла, проклиная то, как простая фраза разделила меня.

— Хорошо...

Стоя под написанным признанием Коннора, я ждала.

Гэллоуэй не спешил, прежде чем пробормотать:

— Я боюсь, что никогда не смогу извиниться перед теми, кто больше всего этого заслуживает.

Загадочный ответ еще долго звучал в моей голове после того, как я нацарапала его.

За что и перед кем он должен был извиниться? Почему он не мог открыться мне и поделиться тем, что его гложет?

— Твоя очередь. — Пиппа потянула меня за запястье. — Чего ты боишься больше всего, Стелли?

Я прикусила губу. Так много всего.

Я боюсь, что хочу мужчину по неправильным причинам.

Я боюсь, что никогда не выберусь с этого острова.

Боюсь, что я не хочу уезжать с этого острова.

Я боюсь, что не знаю, кто я.

Боюсь, мне не нравится, кем я становлюсь.

Так много вариантов, но я выбрала тот, что ближе всего к сердцу. Вздохнув, я написала свой страх ниже остальных. Я боюсь, что потеряю свой голос, а когда он пропадет... я никогда не смогу его вернуть.

Это означало так много вещей и было таким же загадочным, как и у Гэллоуэя. Это означало, что я боюсь потерять свой хребет и не иметь мужества преследовать то, чего я хочу. Это означало, что я боюсь, что мои способности к написанию песен и музыки иссякнут под солнцем ФиГэл.

Гэллоуэй поймал мой взгляд, но ничего не сказал.

Мы все стояли там, читая четыре песочных признания.

Коннор нарушил молчание.

— И что теперь?

— Теперь мы ложимся спать.

— А?

— Утром увидишь. Поверь мне. — Ущипнув Пиппу за щеку, я добавила: — В конце концов, это волшебство.

Мы все повернулись, чтобы вернуться в лагерь, но в последнюю секунду Гэллоуэй, ковыляя, вернулся и написал последнюю строчку на песке. Оказалось, что он мог сделать это сам, тускло нацарапав свой дополнительный страх.