Щебечущая машина - Сеймур Ричард - Страница 16

Подобные склонности к саморазрушению наглядно объяснил основатель сети клиник по лечению от зависимостей Аллен Карр. Он сравнил зависимость с сарраценией, насекомоядным растением. Ароматом своего нектара цветок приманивает насекомых и мелких животных. Оказавшись внутри, живое существо видит внизу наивкуснейший сахарный сироп, но, спохватившись, понимает, что стенки растения слишком вязкие и скользкие, чтобы выбраться наружу. С огромной скоростью насекомое сползает вниз, в свою жидкую могилу. К тому времени, как оно понимает, что источник наслаждения – всего лишь мираж, бежать уже поздно. Насекомое становится жертвой пищеварительных ферментов. У Карра была жесткая подача, но с помощью одного из самых мощных методов внушения он освобождал своих клиентов от зависимости. Однако именно так и выглядит темная сторона аддикции с точки зрения большинства из нас – нечто заманивает человека в ловушку, обещая ему удовольствие.

Проблема в том, что даже широкая информированность об опасностях зависимости не в силах ее предотвратить. Мы ведь все прекрасно понимаем, что социальные сети вызывают зависимость, но это не мешает им процветать. Чем сильнее они ломают наши жизни, тем лучше функционируют. И все же мы не сдаемся. Частично объяснение кроется в том, каким образом аддикция управляет нашим вниманием. Платформы, как и игровые автоматы, весьма умело выдают проигрыши за выигрыши. Они работают по принципу «холодного чтения» или других «психологических» трюков: мы зацикливаемся на приятных «ударах судьбы» и полностью игнорируем досадные «промахи». Мы впадаем в эйфорию от победы и совершенно забываем о стоимости игры и о тех возможностях, которые теряем, начав игру. И если вдруг пагубная привычка грозит разрушить жизнь, человек просто убеждает себя, что однажды он сорвет куш и все наладится. Но оправдывать такое поведение – не значит объяснить его причины. Это значит пытаться рационально объяснить поведение, которое может оказаться нерациональным.

В целом распространение зависимости можно было бы объяснить «психосоциальным расстройством», но как адаптивная стратегия такая теория никуда не годится. Зависимость вполне очевидно разрушает людей. И тут встает тревожный вопрос: а не является ли саморазрушение, каким-то непостижимым образом, целью? Что если мы ныряем в саррацению в том числе и потому, что ждем медленной смерти? Что если, к примеру, изображения смерти и болезней на пачке сигарет – это реклама? Естественно, все это неосознанно. Героиновые наркоманы всегда пытаются еще раз поймать кайф, полученный от самой первой дозы. Заядлые игроки живут ради тех сумасшедших моментов, когда им кажется, что выбранная тактика вот-вот сработает и они сорвут куш. Но если бы только дофаминовые петли удерживали человека в предвкушении следующей удачи, сложно было бы объяснить, почему случайные моменты неудовольствия делают социальные сети даже более привлекательными. Платформы относятся к нам с презрением, но при этом подогревают наш интерес.

Одна из метрик для такого опыта называется The Ratio. Если ответы на твой твит значительно превышают количество лайков и ретвитов, значит, ты играл и проиграл. Написанное тобой было настолько возмутительным, настолько ужасным, что на тебя обрушился поток резкой негативной критики со стороны аудитории. В качестве ярких примеров можно привести директоров корпораций, политиков и знаменитостей, вынужденных находиться в сети в силу своей профессии и с каждым ужасным постом нажимающих кнопку саморазрушения. Но речь не о тех твитах, в которых на мгновение нарушаются хорошие отношения с общественностью, а о тех, в которых образованные пользователи оказываются вовлеченными в жуткие, унизительные, самоубийственные склоки со своими подписчиками.

Возьмем, например, Мэри Бирд, кембриджского историка, у которой есть аккаунт в Twitter, где она размещает милые селфи, левоцентристские рассуждения и общается со своими фанатами. Все пошло прахом после того, как Бирд публично высказалась относительно вопиющих заявлений сотрудников благотворительной организации «Оксфам» об изнасилованиях и сексуальной эксплуатации детей на Гаити. С оговоркой, что с этим нельзя мириться, она открыто размышляла, насколько легко было бы «развивать “цивилизованные” ценности в зонах бедствия». Прогрессивные подписчики Бирд были шокированы. Казалось, она считала допустимым поведение насильников. Многие недоумевали: а говорила ли бы она так, если жертвами оказались белые? Скорее всего, Бирд не вкладывала в свои слова никакого расистского подтекста, но поразительно то, что для размещения она выбрала именно эту платформу. И, возможно, не менее важно то, насколько обыденным было это решение. Twitter хорош для остроумных шуточек. За счет краткости и лаконичности твитов любое сообщение в этой сети воспринимается как однозначное мнение. Именно по этой причине Twitter – не самое лучшее место для праздного размещения провокационных тезисов.

На Бирд обрушилась лавина коротких убийственных комментариев. Разочарованные подписчики объявили о своем недовольстве. Спустя определенное число критических замечаний точность критики уже была не важна. Негативная реакция аудитории – это не проявление ответственности. И это не политическая педагогика, какими бы благородными или садистскими мотивами ни руководствовались ее участники. Никто ничему не учится, разве только тому, как общаться с машиной. Это дисциплинарная порка, совершаемая из благих побуждений. Twitter демократизировал наказания – и это с их стороны еще одна уловка, вызывающая зависимость.

Вместо того, чтобы с ужасом покинуть социальную сеть и вообще пересмотреть весь свой подход к этому вопросу, Бирд как зачарованная продолжала писать. Как и многие другие, она несколько часов кряду пыталась повысить ставку, дать отпор, извлечь пользу из эмоционального потрясения от атаки и управлять им. К концу дня, защищаясь, она разместила в сети свою фотографию со слезами на глазах, как бы говоря: «На самом деле я совсем не гнусная сторонница колониальной системы, какой вы меня выставляете». Как и следовало ожидать, такое заявление только подстегнуло пользователей, добавив к обвинениям «белые слезы» и «белую уязвимость». Дабы уклониться от политической ответственности, Бирд попыталась выставить себя обиженной, но в масштабах человеческого горя ее обида ничтожна. (К тому же (шепотом) быть оскорбленным приятно, но недостаточно.)

Несмотря ни на что Бирд не ушла – такое своего рода цифровое самовредительство. Зеркало, некогда восхвалявшее, теперь называло ее негодяйкой, и возразить ему было невозможно. Многим онлайн-мазохистам приходится заводить анонимные аккаунты, где они травят и изводят себя – в сообществе инцелов (incel – «словослияние» от англ. involuntary celibates – «невольно воздерживающиеся (от секса)») такая практика известна как «блэкпиллинг». В Щебечущей машине подобные усилия ни к чему. Надо просто продолжать игру и ждать. Приходите ради медового одобрения, оставайтесь в трепетном ожидании виртуальной смерти.

На крючке нас держит так называемая вариативность «наград»: то, что Джарон Ланье называет кнутом и пряником. Щебечущая машина обеспечивает нас как положительными, так и отрицательными подкреплениями, а зависимость вызывается за счет непредсказуемости ответной реакции системы. Шаблонность, повседневность наград может нам наскучить, тогда как непостоянство, внезапная изменчивость ресурса по отношению к нам вносит определенную интригу.

Подобно капризному любовнику, машина держит нас в эмоциональной зависимости и неопределенности: никогда не знаешь, чем заслужить ее благосклонность. Более того, разработчики приложений все чаще создают системы искусственного интеллекта с машинным обучением, чтобы узнать у нас самих, как лучше и эффективнее рандомизировать награды и наказания. Выглядит как насильственные отношения. И в самом деле, так же, как отношения людей могут быть «токсичными» или «нездоровыми», можно услышать про «токсичность Twitter».