Всемирная история искусств - Гнедич Петр Петрович - Страница 82

Наконец, убедившись в невозможности носить такое безобразие, снова решились взяться за корсет, и талия спустилась на свое обычное место.

ХIX столетие упростило мужской костюм, хотя и низвело его до степени крайне некрасивой одежды. Только на парадных придворных балах еще является блеск и роскошь прошлого столетия: чулки, башмаки и шитые золотом камзолы. К шестидесятым годам совершенно исчезли цветные сюртуки и фраки, а новое их возрождение едва ли привьется. Дамские моды не менее подвержены изменениям, как и прежде, варьируясь каждое пятилетие. Необычайные кринолины шестидесятых годов, напоминавшие блаженную эпоху проповедей аббатов, исчезли, вероятно, только временно. Отличительной чертой направления мод XIX века нужно считать большую свободу, чем когда-нибудь, в стиле. Блестящие портные-художники (Лаферьер и Ворт) нередко заимствуют мотивы и детали из костюмов отдельных национальностей, — даже древних египтян. Вопрос же о целесообразности одежды оставлен в стороне и в положительном смысле, конечно, никогда решен не будет ввиду опять-таки того принципа, что с красотой человеческий глаз примирится скорее, чем с удобством.

Искренним искусством могут назваться те эстетические формы, в которые невольно и бессознательно облеклись и религия, и философия, и весь дух века с полным отражением культуры. Такое жизненное, естественное проявление художественных принципов мы видели и в Египте, и в Греции, и в Италии в эпоху Возрождения.

Искусство здесь может быть названо вполне искренним, потому что в него не примешивалось посторонних элементов, потому что оно самостоятельно создавалось, составляя полную гармонию и с нравственными, и с климатическими условиями. Когда обширное Римское государство приняло в свои границы множество мелких народностей, чуждые элементы вошли в состав его искусства и этим нарушили единство, которое могло развиться при сознательном единичном росте народа.

Средние века создают совершенно особенный, специальный принцип в искусстве, имеющий в основе чисто клерикальный характер; век Возрождения открыл для человечества обширные горизонты, эстетическое чувство воспитывалось на изучении великих классических образцов, и базисом могучего торжественного католицизма явилось античное искусство. Блеск итальянской школы затмил все, что было создано до нее в живописи. На севере обнаружилось движение протестующее, сильный индивидуальный характер фламандцев явился крупным противовесом Италии, и создалась новая художественная могучая школа. Если мы вспомним тонких, изящных, высокопарных художников эпохи Людовика XIV, Лебрена и других, — мы увидим, что их творения вылились непосредственно из самой обстановки блестящего двора, с его кружевными и шелковыми платьями, шпагами и ярким колоритом кардинальских костюмов. Художники несколько более поздней французской эпохи, например Буше, служат опять-таки полными выразителями вычурного, но ласкающего мягкими линиями стиля рококо. Французская революция спутала все понятия. Художники, растерявшись, не желая непосредственно брать традиции предыдущего поколения и не имея под собой почвы, обратились снова к классицизму, не сумев найти в нем того спокойствия и чистоты духа, которыми он был полон. Жак Луи Давид и вся школа его последователей хотя рабски подражали римлянам, но в них замечалось какое-то неистовство, столь ярко пробившееся в народном духе Франции в конце прошлого столетия. Все искусство нынешнего столетия, непосредственно воспринявшее образцы от Жака Луи Давида и предшествовавшей школы, раздробилось на массу мелочных подражаний, теряя постепенно из-под ног почву, не находя обособляющего идеала. Современное искусство не есть выразитель нашей жизни. Все, чем мы себя окружаем, — это не та художественная обстановка, которая невольно, в силу, так сказать, фатальных условий, обставляла в неизвестном характере дом римлянина, индуса, фараона и даже маркизы Помпадур. Наносный стиль, не имеющий, в сущности, никакого отношения к нашей жизни, нынче в такой моде. Ложноантичные постройки, которыми запружены некоторые города Германии и наш Петербург, являются и анахронизмом, и нелепостью. Мы создали музеи, в которых скопили систематические, расставленные по каталогам предметы, отдали, по выражению Ларошфуко, ту дань благоговения гению, какую только может воздать бессилие. Бесконечно длинный и сухой ряд картин на наших выставках, — эти, по выражению одного писателя, кладбища искусства, уж, конечно, не есть точное отражение века. Постройки нового характера, вызванные современной промышленностью, дали действительно новый архитектонический и довольно бледный элемент. Архитектура железнодорожных дебаркадеров, колоссальных всемирных выставок, огромных складов, рынков и бесконечных висячих мостов, конечно, не могла явиться подражательной, так как принцип стройки был совершенно нов; в этих постройках с огромными сводами главным материалом явились уже не дерево и камень, а железо.

Орнамент колонны, купол доведены были до самой утилитарной простоты, лучшими представителями которой явились американцы. Здания, потребовавшие капитального строительства, были возведены ими в стилях возрождения или готическом. Наши отечественные архитекторы, как, например, Моннигетти и Гартман, делали попытки возродить древнерусский стиль хотя бы в деревянных постройках. В постройках театров (Венского оперного, Большой Парижской оперы) зодчие старались соединить внешнюю красоту с внутренним смыслом, причем каждая деталь должна была сама говорить за свое назначение, это повело к прелестной выработке подробностей и отсутствию гармонии в целом. У нас архитектор Константин Тон, смешивая стили древнехристианских храмов, силился дать новый тип церкви, что и разрешал более или менее удачно. Прекрасное во многих отношениях, но — лишенное масштаба, мрачное здание Исаакия Далматского, построенное Августом Монферраном, не могло никого удовлетворить. К. Тон, стараясь выработать храм чисто православного характера и возведя церкви Благовещения, Введения и лейб-егерского полка в Петербурге, заключил свою деятельность огромным сооружением храма Христа Спасителя в Москве. Внутренность собора, быть может, и отвечает потребностям православного молельщика, так как орнамент его действительно превосходен, но, к сожалению, живопись пошла в такой разлад с общим характером обрисовки стен, что получилась дисгармония.

Преемником традиции Давида у французов был Жан Огюст Доминик Энгр, отличавшийся энергией, и вдохновением, и доктринерскими традициями, и слепым подражанием Рафаэлю, — это был противовес мюнхенской школе, глубоко почитаемой любителями сухой, условной манеры; диаметрально противоположным ему художником, увлекающимся прелестью яркого колорита натуры, игры света и тени, явился Делакруа, не заботившийся ни об академии, ни о стиле, ни о рисунке, ставивший на первый план поэзию и колорит, он был враг отживших классических принципов и, побывав в Африке, вынес оттуда впечатления света, чуждые его сотоварищам. Орас Верне сравнивается многими с Александром Дюма-отцом, он брался за все, касался всего не без таланта, но чрезвычайно поверхностно, более восприимчиво, чем серьезно. Гораздо благороднее и идеальнее исторические композиции Поля Делароша, который может быть поставлен наряду с лучшими историческими живописцами нашего века.

Из жанристов современной Франции можно указать на Эрнеста Месонье, напоминающего прелестной чистотой, красками и тонкой экспрессией лучших представителей фламандской школы. Нежность красок, глубочайшее знание рисунка, превосходная трактовка исторического сюжета могли бы сделать его вещи лучшими историческими произведениями XIX века, не будь они настолько миниатюрны, во всяком случае его «Отступление Наполеона I», «Чтение у Дидро», «Наполеон III у Сольферино» останутся навсегда гордостью французской школы живописи. Гюстав Курбе, снискавший тоже большую популярность, отличается качествами, противоположными таланту Месонье; его жанры колоссальных размеров, реализм его изображения приводил в восторг Прудона своей оригинальностью. Курбе был прекрасный портретист и даже недурно справлялся с пейзажем. Нельзя не вспомнить также о молодом, глубоко талантливом Генрихе Реньо, убитом в 1870-м при осаде Парижа, портрет генерала Прима составил его славу, но он умер прежде, чем талант его достиг своего полного развития. Следует упомянуть о Жюле Гупиле, авторе прелестных этюдов эпохи революции и Первой империи. Жаке, ученик Бугера, прославился своей картиной «Грезы». Де Невиль известен превосходными батальными картинами. Веттер славится своими крохотными, замечательно написанными картинами. Шарль Франсуа Добиньи — один из первых пейзажистов в Европе. Монжино, Бретон, Бодри, Жером — эти имена честь и гордость французской нации.