Несбывшаяся весна - Арсеньева Елена - Страница 57

• Предыдущая
• 57/93
• Следующая

По узкоколейке до Энска от Большака ходит один поезд с четырьмя вагонами. Он так и зовется – «четверка». Уходит в семь утра, тащится, останавливаясь у каждого столба, в каждом селе, прибывает в Энск в девять часов, стоит день на запасных путях, а в шесть вечера отправляется обратно. Спустя два часа он в Большаке. Если кому в Энск нужно попасть по службе, или в магазин, или на базар, или в больницу – вполне удобно. Машинист и кочегар на этом крохотном составе работают одни и те же, сменщиков у них нет. А что сменяться-то? Работа не пыльная: утром в Энск, вечером из Энска… целый день свободен, можно и поезд досмотреть, и свои дела поделать… а уж письмо бросить в почтовый ящик при вокзале – вообще нечего делать!

Бессмысленно спрашивать Пантюхина-старшего, не просил ли он кого-нибудь опустить письмо в почтовый ящик в Энске. Письмо писал не он, а кто-то другой. Возможно, кто-то другой и попросил машиниста или кочегара довезти письмо до Энска. Это вряд ли вызвало бы подозрения: таким образом письмо хоть на денек, а дойдет быстрей.

И все же Полякову не давала покоя мысль: Пантюхин-старший ответа от племянника не должен был получить! А получил он его в результате какого-то, как выразился Храмов, сбоя.

В чем же этот сбой имел место быть?

Поляков попросил узнать две вещи. Первое: каким образом пересылалась в Большак почта (не пресса, а письма или посылки) – с сопровождающим, в закрытых, запечатанных мешках или как-то иначе, и второе: не болел ли кто-то из паровозной бригады 23 августа.

Оказалось, что никаких сопровождающих для перевозки почты в Большак в природе не существует. Или машинист «четверки», или кочегар перед отправлением заходят на железнодорожный почтамт и там забирают почту для большаковцев. Как правило, это просто пачка писем или извещений на получение посылок или переводов, небрежно перевязанная веревочкой. А порою никто ничего вообще не перевязывает. Посылки – те да, увязаны в мешки. Но посылки в Большак приходят редко, раз в месяц, а то и в два. Переводы – тоже редкость, чтобы получить их, нужно ехать в Энск. Писем немного. То одно, то пять, то десять, когда как. Взял машинист или кочегар пачку в Энске, отдал ее на почте в Большаке, а все ли письма отдал или одно в карман сунул, об этом никто и никогда не узнает.

Машинист или кочегар?..

Вскоре выяснилось, что это был, скорее всего, кочегар, потому что именно он не вышел на работу 23 августа. Машинист взял подручного из другой паровозной бригады и почту в энском железнодорожном узле связи забирал сам, хотя обычно это с большой охотой делал именно кочегар.

Фамилия кочегара была Аболс, звали его Карлис. По национальности он был латыш, однако всю жизнь прожил в Энске, даже и родился тут от родителей-латышей, эвакуированных в Энск еще в годы империалистической, осенью 14-го года. Таких здесь было немало, многие из них в 37-м угодили в агенты самых разных разведок мира – в воображении следователей, как правило. Был репрессирован старший Аболс, Марис. Он умер в лагере через год. А Карлис Аболс и в самом деле теперь стал агентом чужой разведки. Но до 37-го года жизнь его складывалась вполне обыкновенно. Жил, учился, работал, женился… Жена его, впрочем, была русская, откуда-то из южных царицынских степей. Познакомились они в Энске, где Карлис Аболс учился в железнодорожном институте. Молоденькая Анфиса Тарабаева приезжала торговать красной рыбой домашнего улова, соления и копчения. Стерлядь-то в Волге близ Энска водилась, а вот настоящая осетрина[10] – нет, потому расторговывалась Анфиса быстро, а потом бегала по вечеринкам и посиделкам вместе с сестрой Фросей, которая училась в Энске на телефонистку. Познакомившись с красивым, молчаливым Карлисом, Анфиса перестала торговать рыбой и тоже поступила в техникум, тоже стала телефонисткой. Потом Карлиса забрали в армию. В 1939 году советские войска вошли в Прибалтику. Карлис побывал на родине, но остаться в Латвии не захотел – вернулся в Энск. Мать поговаривала о возвращении в Ригу. А тут война! Аболсов, да и всех еще не тронутых прежде прибалтов, начали тягать в органы на допросы, кого и в фильтрационные лагеря отправили. Попала в лагерь и мать Карлиса. Сам он попросился снова в армию, в действующую армию, и его взяли. Не то, конечно, угодил бы за колючую проволоку. Однако до фронта Карлис не добрался: эшелон призывников был разбомблен, едва отъехал от Энска. Многие погибли. С перебитой ногой, с обожженным лицом, Карлис Аболс вернулся домой и, отлежав в госпитале, устроился работать по той единственной специальности, которая ему, латышу, сыну репрессированных родителей, была открыта, – он стал кочегаром «четверки». Забыт Энск, забыт институт инженеров железнодорожного транспорта. Аболс жил в Большаке, жена работала на станции телефонисткой.

И Поляков понял, что этих людей он, скорее всего, и ищет. Вдобавок жили они на улице имени Лампочки Ильича… В Большаке, чуть ли не в первом после Энска городе области, провели в 35-м году электричество, поставили в квартирах счетчики, а одну из улиц назвали в честь великого события. И Аболс, очевидно, именно поэтому взял такую кличку – Счетчик. Чтоб голову не ломать!

Сложный ларчик, как бывает очень часто, открывался просто.

Когда завербовали Аболса? В Риге в 39-м году? Или раньше, когда кто-то из прежних знакомых родителей приезжал в Энск? Может быть, именно в 35-м? Или позже, уже после начала войны, когда у Аболса уже начали копиться непримиримые обиды на Советскую власть – его собственные, не только родительские? Это еще предстояло выяснить, но главное сейчас – не его старые, а теперешние связи.

Поляков нарочно съездил на вокзал к приходу «четверки» и, смешавшись с толпой, смог близко рассмотреть кочегара. Стало понятно, почему Аболс не пошел сам узнавать о судьбе Бродяги в больницу. Ему не удалось бы остаться незамеченным – с его-то сильно хромающей походкой, с обожженным лицом, покрытым тонкой пленкой глянцево-розовой кожи. Он предпочел очень обходной, вернее, очень объездной путь, который обеспечивал ему безопасность. Однако задание осталось невыполненным.

Это наводило на некоторые размышления. Похоже, Аболс не склонен очертя голову бросаться в авантюры. Он семь, а то и восемь раз отмерит, один раз отрежет. Он очень беспокоится о своей безопасности. Да, да, «объезд» был продуман безупречно. Несчастная случайность подвела.

Вот, наверное, негодовал он: стоило один день пропустить, а Пантюхин возьми и именно в тот день отправь свое письмо! Да и пропуск произошел по причине случайной, нелепей и придумать трудно: Аболс споткнулся на крыльце и упал, ударившись головой, да так, что потерял сознание и пролежал без памяти несколько часов, пока жена не пришла с работы. «Четверка» ушла в Энск без него. И письмо пришло без него, и было получено Пантюхиным, хотя этого не должно было произойти…

На другой день, несмотря на то что врач подозревал сотрясение мозга и предлагал больничный, Аболс все же вышел на работу. Да поздно было!

Постепенно Поляков приходил к мысли, что Аболс не просто так задержался именно в Большаке – маленьком городе, где все знали друг друга и ни одно новое лицо не могло остаться незамеченным. Как раз поэтому! Следить за ним здесь было невероятно трудно. Даже элементарное ведение по улице моментально выдавало преследователя. Аболс, конечно, постоянно был насторожен… Точно такой же настороженной и замкнутой оказалась его жена, маленькая полная женщина с гладкими, неестественно черными волосами и четкими, мелкими чертами когда-то очень красивого, а теперь слишком уж недоброго, замкнутого лица. Все ее отношение к жизни видно было в очерке ее узких, сурово поджатых губ. Почему-то женщины с поджатыми, узкими губами внушали Полякову если не страх, то глубокую неприязнь. И, взглянув на губы Анфисы Аболс, на ее непреклонно нахмуренные брови, он подумал, что еще неизвестно, кто в этой паре руководит другим, кто вообще в доме хозяин. В любом случае она прекрасно осведомлена о делах мужа и, конечно, работает вместе с ним.

• Предыдущая
• 57/93
• Следующая