Несбывшаяся весна - Арсеньева Елена - Страница 36
- Предыдущая
- 36/93
- Следующая
Читая сводку, Поляков чувствовал себя как человек, идущий по тонкому, тончайшему, чуть-чуть схватившемуся льду. Этот лед был – его вновь возникшая любовь к Родине, к России, – слабый такой ледок, еле затянувший, еле скрывший былую ненависть. Такие случаи, вроде драки из-за шерстяных отрезов, заставляли лед не просто трескаться, но и вовсе исчезать, а его, Полякова, – проваливаться в прежнюю темную бездну, из которой, раз провалившись, он мог и не вынырнуть, потому что она тянула, она была знакома и привычна…
Случай с новорожденным несколько воскресил его. Ведь очень может быть, он жизнь ребеночку спас. А что вы думаете? В такой ветреный, хоть и жаркий, весенний день, без воды, без пеленок, с полуживой и слишком молоденькой мамашей, которая явно не знала, что делать и как быть… Куда только ее муж смотрел, что отправил девчонку на сносях одну бродить по городу! Поляков, будь у него беременная жена, дохаживающая последний срок, глаз бы с нее не спускал. То есть посадил бы под замок и не выпускал из дому, а сам звонил бы каждые полчаса домой, пока не родился бы ребенок…
Тут Поляков сообразил, что ему вряд ли светит обзавестись женой на сносях, это раз, а два – это то, что муж той женщины, конечно, на фронте, оттого и не следит за каждым ее шагом, не запирает на замок и не звонит каждые четверть часа. И тем не менее у него есть теперь сын. А может, дочь… Поляков сообразил, что даже не знает, мальчик или девочка этот ребенок, которого он теперь воспринимал как своего крестника.
А впрочем, неважно, кто он. Его можно звать каким-нибудь именем, которое равным образом подходит и мальчику и девочке. Александром (Александрой), например. Их всех в детстве зовут Сашами или Шурами.
Ну да, девочку называют Сашенькой, а мальчика – Шуркой…
Шуркой Русановым, верно? Верно? Ну, признайся себе, что ты думаешь сейчас о нем и о том выстреле!
С безвозвратно испорченным настроением, зло оскалясь, Поляков пошел на станцию, думая, что сейчас выражением лица напоминает не добровольно сдающего кровь человека, а, наоборот, кошмарного вампира.
Впрочем, кровь у него оказалась нормальная – алая, а не черная или свернувшаяся, как можно было бы ожидать.
И даже не голубая!
Исполнив свой «гражданский долг», Поляков сидел около кабинета, дожидаясь, когда можно будет разогнуть руку, когда перестанет кровить маленькая ранка (да и голова, если честно, кружилась… от волнения он мало ел последнее время, зато курил непомерно много), как вдруг увидел Ольгу Аксакову, которая шла по коридору. Она была одета в застиранный халат с завязками, и Поляков вспомнил, что Ольга работает санитаркой в военном госпитале. А здесь она как оказалась? Работу сменила, что ли?
Ольга узнала Полякова, что стало понятно по встревоженному блеску ее глаз, но не поздоровалась и вообще сделала вид, что в жизни его не видела.
Поляков отвел взгляд.
Вид девушки был ему неприятен. Почему-то с Ольгой для него были связаны самые трагические мгновения жизни: убийство Русанова, гибель Лизы, потом Охтина… Что за роковая роль отведена ей в судьбе Полякова?
Он хотел уйти, чтобы снова не встретиться с ней, но тут Ольга вышла из кабинета, волоча какой-то неудобный ящик. Поляков понял, что она приезжала из своего госпиталя за кровью, необходимой для операций. Ящик был настолько тяжел, что тонкая фигура Ольги гнулась на сторону. В первый раз Поляков заметил, что у нее покатые плечи, как на старинных картинах. Ему казалось, что женщин с покатыми плечами уже и на свете не осталось. «Ликвидированы как класс!» Ну, может, эта – последняя?
В общем-то, Поляков не отличался особой галантностью, да и голова все еще кружилась, однако сейчас его словно сорвало с лавки, на которой он сидел.
Выхватил у Ольги ящик, поволок.
Зачем? Ему-то какое дело, тяжело ей или нет?!
Но раз взялся за гуж, волоки теперь неподъемный сундук с красным крестом на крышке!
Идя рядом с Ольгой, Поляков ощущал ее страх. И вдруг пришел в бешенство.
Да что он ей сделал, этой Аксаковой, чтобы так трястись? Он дважды выручил ее, вот и все. Выручил из очень непростых ситуаций. Теперь вот сундук несет… Она же дрожит так, будто идет рядом с каким-то палачом. Почему она боится? Она ведь не может знать о том, почему и как погиб ее дядя!
Может быть, она тоже больше доверяет чувствам, так же как и он? Эфемерным чувствам, а не конкретному знанию?
От последней мысли Полякову стало вовсе тошно. Вдобавок он чувствовал себя хуже и хуже. Ящик оказался слишком тяжел. Слишком много крови он сдал, вот что.
«Не хлопнуться бы в обморок, – подумал мрачно. – А то паду к ее ногам…»
Попытка пошутить не удалась. Дурацкая была попытка!
Наконец какой-то рыжеватый малый забрал у Полякова жуткий сундук. Им оказался шофер госпитальной машины. Он тоже был перепуган до дрожи, но его панический вид Полякова не раздражал, а только смешил. Стоило же взглянуть на бледное лицо Ольги, как он разозлился еще сильней.
Черт, да почему он чувствует себя виноватым перед ней? Почему оправдывается?
Они стояли и говорили, говорили о каких-то глупостях, как вдруг Полякова осенило. А что, если привлечь Ольгу к выявлению личности Контролера? Для начала уговорить хотя бы временно устроиться в приемный покой пятой больницы. С ее госпитальным начальством дело уладится легко: в конце концов, именно Поляков когда-то, еще в 38-м году, приказал – именно приказал! – взять на работу Ольгу Аксакову, упомянув, что в Советской стране ни сын за отца, ни дочь за мать не отвечает.
Он еще не сообразил толком, как сможет использовать Ольгу в поисках Контролера, однако не сомневался, что за ту неделю, которую проведет в командировке, успеет все толком обдумать.
Ну что ж, это правда – он придумал отличный ход! И предпринял кое-какие шаги… он сделал кое-что, чтобы заслужить доверие Ольги. Теперь она не могла отказаться выполнить его просьбу! Однако каково же было изумление Полякова, когда, вернувшись, он не застал Ольгу в Энске. За эти несколько дней она умудрилась отправиться в рейс парохода «Александр Бородин» – плавучего госпиталя. Причем Полякову удалось выяснить, что пошла Ольга на СТС добровольно, более того – просто умоляла, чтобы ее отправили первым же рейсом.
Поляков не сомневался насчет мотивов поступка девушки. Мотивом был он. Встречи с ним Ольга боялась больше смерти.
Да… да, не только она играла роковую роль в его жизни. Поляков в ее жизни играл совершенно такую же роль!
Ну и что ему делать, если она погибнет в рейсе? Как жить дальше?
Поляков не знал.
И душа его, которая только что обрела успокоение, вновь заныла в тоске.
– Они же видят наши знаки! Они же видят красный крест!
Сначала люди возмущенно кричали, даже грозили небу, с которого так и лился свинцовый дождь. Потом поняли, что это бессмысленно.
Остался позади Сталинград, приблизились к Камышину, и тут «Александра Бородина» накрыло. Сначала их бомбили, потом начали обстреливать из пулеметов. Вокруг вскипали пенные столбы, волны окатывали палубу, вылетали стекла иллюминаторов, но прямых попаданий бомбами пока не было.
Пулемет промахивался реже. Всех раненых с палуб унесли в каюты и трюмы, где и так царила страшная теснота. Сестрам уже негде было ступить между телами.
Ольга спустилась в трюм, устало оглядывалась в полутьме. Качало страшно – то шторм сразу после взрыва, то штиль, когда волна утихала, но сейчас было не до морской болезни.
– Пить, сестра, пить… – завел чей-то голос. – Пить мне дайте…
– Помолчи! – прикрикнули суеверно из другого угла. – А то нас всех так напоят камышинской водицей, что захлебнемся!
Раненый замолчал.
– Потопят нас… потопят… – простонал кто-то. – Баки пробьют… или загоримся!
– Метелица здесь? – послышался сверху голос капитана корабля. – Не видели начальника?
– Не знаю, – отозвалась Ольга, подняв голову. – Наверное, в какой-нибудь каюте.
- Предыдущая
- 36/93
- Следующая
