Несбывшаяся весна - Арсеньева Елена - Страница 31
- Предыдущая
- 31/93
- Следующая
Он снова вынул из-за пазухи мешочек и жестом фокусника развязал его. Александра уставилась на его руки. Большие, с покрасневшей грубой кожей, обветренные руки.
Перевела взгляд на лицо – морщинистое, поблекшее, в седой щетине.
Какое-то странное облако прошло перед ней. Словно бы воспоминание…
– Да ты вон в мешок смотри! – грубо воскликнул мужчина. – Сахар там?
Александра покачала головой, не сводя глаз с его лица.
– Как это нет? – обиделся мужчина. – Настоящий сахар!
– Боже мой, – тихо сказала Александра. – Это вы?!
Его бледно-голубые глаза вдруг потемнели, набирая яркий синий цвет. Это было все, что от него, от прежнего, осталось: синева глаз. Ну и еще руки, которые Александра почему-то мгновенно узнала, хотя вроде бы никогда на них раньше и не смотрела, когда они брали стакан с чаем, рюмку с водкой или быстро раздавали карты, когда отцу вдруг хотелось перекинуться в «дурака», или перебирали книги в шкафах… Все книги он перечитал запоем, а потом сказал, что они опасны, посоветовал сжечь…
– Ага, – снова ощерился в беззубой улыбке Мурзик. – А я думал, не узнаешь меня… Выходит, не так-то легко тебя обдурить!
Ближе к лету сорок второго года Центр предложил перейти к новому этапу работы с Проводником. Следовало вызвать к нему связного. Прошло почти полгода со времени заброски – в «штабе Вали» появились новые пароли, шифры, данные о снаряжении. Все это и другие сведения, связанные с работой разведшколы, можно было получить от связного.
Теперь осталось решить, как выманить его в Энск.
– Есть два повода, – докладывал Поляков Храмову. – Доставка радиобатарей – и помощь в сборе информации.
В одной из первых радиограмм Проводника сообщалось, что хоть рация Бродяги (таков был позывной четвертого диверсанта, не пожелавшего явиться с повинной и погибшего в перестрелке) и утонула в болоте, но сам он продолжает работать. Проводник передавал, что Бродяга стал при нем разведчиком-«ходоком» и сообщает ему необходимую информацию. Этот ход был сделан в самом начале радиоигры по настоянию Храмова, однако Поляков считал его ошибочным. Почему? Да из элементарной предусмотрительности. Что мешало Моору однажды потребовать, чтобы на связь вышел не Проводник, а Бродяга? И что тогда было делать контрразведчикам? Другого не подставишь – ведь Готлиб с его уникальным нюхом немедленно распознал бы изменение радиопочерка… Они сообщили в Варшаву, что Бродяга сломал правую руку, но играть в эту игру до бесконечности было, конечно, глупо, опасно, тем паче теперь, когда сюда предстояло выманить связного. Поэтому решено было окончательно «похоронить» Бродягу.
В очередной радиограмме Проводник сообщил в «штаб Вали», что Бродяга сбит грузовиком, с управлением которого не справился пьяный шофер, и в тяжелом состоянии доставлен в больницу на «Скорой помощи». Еще через несколько дней в разведцентр ушло сообщение, что Бродяга, не приходя в сознание, умер. Проводник радировал также, что работа его теперь чрезвычайно осложняется, ибо сбор информации потребует много дополнительного времени. К тому же, передавал он, кончаются деньги, износилась одежда и обувь, необходимы средства на жизнь, иначе придется устраиваться на работу. А это может привлечь к нему внимание кадровиков. Теперь всех проверяют через милицию чуть не до седьмого колена! Последуют проверки… Кто знает, что они могут выявить?
Разумеется, возможность провала в таком случае повышалась. И это отлично понимали в «штабе Вали».
Дважды, выходя на связь, Проводник не получал ответа. Прошла неделя. Наконец ему отстучали распоряжение на работу пока не устраиваться. Но о деньгах и слова не было сказано. Сообщение о гибели Бродяги тоже осталось без комментариев.
Это насторожило Полякова. Почему они молчат? Чего ждут?
А что, если у фашистов есть кто-то еще в Энске, кроме Проводника? Какой-то человек, который может следить за Проводником издали? Проверять какие-то его действия и докладывать по начальству? Тогда молчание разведцентра означает лишь то, что проверка информации о смерти Бродяги еще идет?
Это была пугающая догадка. Но коли уж она пришла Полякову в голову, то не давала ему покоя.
Привыкнув к двойной жизни и усвоив самые изощренные правила конспирации, он переносил их и в работу. Повинуясь не приказу Храмова или Центра, но только своей интуиции, Поляков позаботился о том, чтобы в документах больницы номер пять, куда, согласно легенде, попал после аварии и где умер Бродяга, появились соответствующие записи. Теперь каждый, у кого возникло бы такое желание, мог спросить в приемном покое и получить ответ о том, что Степан Мефодьевич Босяков (так звали Бродягу по документам, выданным в разведшколе) в самом деле был такого-то числа доставлен в пятую больницу с тяжелой травмой черепа, отчего он и скончался, не приходя в сознание.
Поляков пытался представить себе возможного «контролера»… Про себя он дал именно такую кличку человеку, которого, очень может быть, и не существовало в действительности, но от мыслей о котором он просто не в силах был избавиться.
У Контролера нет радиосвязи с разведцентром, тут Поляков мог бы ручаться. За все время работы Проводника в Энске не было запеленговано ни одной неизвестной радиоточки. Возможно, этот человек получает приказы и отправляет свои отчеты каким-то другим путем. Элементарно, по почте. В виде совершенно невинных писем, которые остаются таковыми и для цензуры.
Поляков вспомнил рассказ Охтина о том, как в Энске во время империалистической войны 14-го года обезвредили немецких шпионов. Тогда было перехвачено одно из писем подозреваемой особы – ибо на вражескую разведку работала именно женщина. В нее, кстати, был в свое время влюблен юный Шурка Русанов… Письмо выглядело по меньшей мере странно, ибо состояло из выписанных в разном порядке цитат из сонетов Шекспира. Охтин здорово издевался над знаменитым «стихотворным кодом», который выглядел так наивно и нелепо.
Ну что ж, времена изменились. И нравы вместе с ними, как это ни печально! Пожалуй, Контролер не станет писать в своих письмах стихов. Сонеты Шекспира в качестве ключа к шпионскому шифру в Советской России? Такое вообще невозможно вообразить! Шифрованными могут быть самые обыденные, самые незаметные для постороннего человека фразы.
В том-то и состояла опасность – в их обыденности, незаметности…
Поляков размышлял о Контролере, пытался представить его себе. Постепенно он пришел к мысли, что возможности этого агента очень ограничены. Он не слишком-то значительное лицо, ведь, к примеру говоря, не смог выяснить, что знаменитый «военный аэродром», на который было обрушено столько бомбовых ударов, не существует в реальности. Да и к проверке других «секретных сведений», которые передавались Проводником, он не имел отношения. А вот информация о Бродяге… Бытовая информация…
Он может ее собрать? Кто он? Где работает? Контролер – мужчина или женщина?
– Пожалуй, вы перестраховываетесь, Егор Егорович, – сказал Храмов, которому Поляков доложил о своих подозрениях. – Мне кажется, это свойство вашей натуры. Ученый малый, но педант. – И он засмеялся.
– Так точно, – казенным голосом ответил Поляков, вспомнив, как он однажды по свойству своей натуры перестраховался с неким Шуркой Русановым. – Разрешите идти?
– Нет, погодите, – засомневался Храмов. – А вдруг вы все-таки правы? В нашем деле соломку лучше подстилать везде, где только возможно. Однако беспрестанно дуть на воду тоже бессмысленно. Мы должны выяснить, интересовался кто-то Босяковым в пятой больнице или нет. Выяснить как можно скорей. С кем вы там работали, с главврачом? Ну вот пусть он и поговорит с персоналом, не спрашивал ли кто-то…
– Извините, товарищ подполковник, – решительно перебил Поляков. – Мне кажется, нужно пойти другим путем.
– Почему?
– Интерес главврача привлечет к персоне Босякова ненужное внимание. Учитывая, что такого больного там никогда не было… Пойдут лишние разговоры, слухи…
- Предыдущая
- 31/93
- Следующая
