Несбывшаяся весна - Арсеньева Елена - Страница 24
- Предыдущая
- 24/93
- Следующая
Теперь Поляков работал по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки. Подготовка информации для Проводника отнимала уйму времени, требовала внимания, сосредоточенности, четкости. Разумеется, он готовил ее не один: целый отдел Генштаба работал на удовлетворение непомерных и постоянно растущих аппетитов Варшавского разведцентра! Центральный аппарат госбезопасности по заданию Генштаба координировал работу таких же «проводников» во многих других районах страны. Так, получая сведения от своих агентов, фашистское командование составляло для себя стратегическую картину перемещения и сосредоточения советских войск. Ложную картину…
Энск привлекал к себе все большее внимание фашистов. Провинциальный, тихий городишко в войну сильно изменился. Увеличилось его население, количество транспорта на улицах выросло в сотни раз. Непрерывно здесь двигались колонны автомобилей, автобусов, мотоциклов. По Окскому мосту они шли непрерывной вереницей. И стратегические объекты возникали тут и там. Настоящие – и те, которые возводились только для сообщений Проводника.
При составлении этих сообщений учитывалось многое. Информация должна была быть интересной, значительной для врага, ведь только при таком условии агент мог получить новое задание, а значит – снова и снова дезинформировать противника, вводить его в заблуждение относительно планов советского командования – и нарушать планы его немецкого командования.
Ну что ж, это удавалось. Проводник беспрестанно получал очередные задания. Он был исполнителен: аккуратно и точно посылал в эфир радиограммы.
Теперь все трое – Храмов, Поляков и Проводник, – непосредственно связанные с двойной радиоигрой, почти не вспоминали, какие волнения доставил им первый сеанс связи, прошедший в декабре 41-го…
Сеанс был назначен на шесть утра в ближайшую пятницу. Именно эти дни недели – вторник и пятница – определили Проводнику для выхода в эфир еще в школе.
В тот день было ужасно холодно. Неопределенная ростепель исчезла, наступили по-настоящему злые морозы. В народе их называли антифашистскими.
Рацию решили развернуть в бане-развалюхе заброшенного лесничества. Пока ехали, Поляков исподтишка разглядывал Проводника – снова и снова. Думал о том, какие надежды связаны с этим человеком у командования.
Проводник сидел, крепко сцепив пальцы рук и опустив голову. Иногда он растирал пальцы, чтобы не мерзли, но делал это, чувствовалось, машинально, не переставая думать свою думу. О чем она была?
Поляков смотрел на его короткие, жесткие полуседые волосы. Седины за то не столь уж долгое время, которое Проводник провел в НКВД, прибавилось.
Между тем его не били, не пытали. Он был нужен. Очень нужен!
Какой была бы у него судьба, если бы не его уникальный радиопочерк, который делает его незаменимым? Вот о чем часто размышлял Поляков. Ответ был прост: да к стенке поставили бы – по закону военного времени. И гнал бы дезу кто-то другой… В этом смысле Проводнику повезло. Но что будет, если там, в Варшаве, его заподозрят в двойной игре? Опасаться придется не тех, кто его заслал в Россию, а теперешних «товарищей по работе». Того же веселого и разговорчивого Храмова. Того же неулыбчивого, угрюмого, молчаливого Полякова…
А впрочем, провал Проводника будет серьезным испытанием и в их судьбах, в их служебной карьере. Они теперь все в одной лодке.
«Храмов потому так старается, – размышлял иногда Поляков, – что служит и за страх, и за совесть. Он ведь не только на победу работает, но и за свою шкуру трясется. А также «за шкуру» своей семьи, которой, конечно, солоно придется, если его репрессируют за провал операции «Проводник».
Ну ладно, с Храмовым все ясно. А чего ради старается сам Поляков?
За свою жизнь он перестал бояться в ту минуту, когда понял: он больше не работает против России. Советской, красной, опоганенной – все равно какой! – России он не желал больше зла. Между ними наступило перемирие – пусть временное, однако наступило. Пока Поляков работал на победу… он уверял себя, что пока.
Слишком многое происходило в жизни, что требовало серьезных размышлений. Иногда от этих размышлений не хотелось жить. Ведь он не видел для себя будущего. Война обесценила всю его жизнь. Всю его борьбу. Все те жертвы, которые он принес! Теперь люди, которые были его личными врагами, волей-неволей стали для него не просто временными союзниками, но товарищами по оружию.
Смириться с этим было невозможно. А ведь приходилось…
Однажды Полякову приснился кошмар: ненавистный Верин – Бориска Мурзик – освобожден из лагеря и отправлен на фронт. Сам Поляков тоже оказался на фронте, вдобавок в той же части, в которую попал Верин. Они вместе должны были защищать не больше и не меньше, как Спасские ворота Московского Кремля… Почему именно им, кровным врагам, выпала такая честь – на этот вопрос сон не давал ответа. Однако Поляков с той непоколебимой уверенностью, которая даруется нам только в сновидениях, знал, что, если враг прорвется через их заслон, Россия погибнет.
Это был страшный, невыносимый по жестокости сон. «Шмайссер» – у Полякова был почему-то немецкий «шмайссер» – уничтожал бессчетное количество фашистов. Все заснеженное пространство – почему-то не Красная площадь простиралась перед Спасскими воротами, а какое-то бескрайнее поле – было усеяно трупами. Враги лезли и лезли, а Поляков и Верин, прижавшись друг к другу плечами, строчили и строчили из своих «шмайссеров». К счастью, в их магазинах не кончались патроны. Так бывает только во сне.
Поляков проснулся неожиданно, так и не узнав, чем окончилась схватка, но у него были мокрые щеки, когда он вдруг открыл глаза и уставился в ночь, пытаясь понять, где он и что с ним. Такие провалы, такие выпадения из реальности бывали с ним часто. И очень часто он просыпался с глухими, мучительными рыданиями… Пожалуй, именно поэтому он никогда не оставался на ночь у женщин и никого из них никогда не приводил на ночь к себе. Слишком многое можно было узнать о нем, когда он спал.
О нет, он не боялся проболтаться о главном – о своей семье, об отце, о своей судьбе. Слишком привык держать эту часть собственной жизни за семью печатями. Догадаться можно было только случайно – как догадался, себе на беду, Александр Русанов. Но душу свою – исстрадавшуюся, изрыдавшуюся душу свою! – он не мог и не хотел никому открывать. Никому и ни за что…
Однако радость его по поводу победы под Москвой была невыразимой и неподдельной. У всех были веселые глаза, и Поляков чувствовал, что и его глаза блестят. Только и говорили, что о поражении немцев, о том, что наступил перелом в ходе войны. Зима стала замечательным союзником, самым верным и сильным.
До начала сеанса оставалось десять минут, Проводник надел наушники, положил руку на ключ.
– Помните текст? – спросил Поляков.
Проводник не услышал, но угадал, что сказал майор, по движению губ. Кивнул.
Поляков пытался представить себе, что сейчас может происходить в разведшколе. На приеме сидит Готлиб, но тут же, конечно, присутствует и майор Моор, начальник школы. Проводник так много рассказывал о нем, что Поляков видел его как живого. У Моора худое лицо, пергаментно-желтоватая кожа. Родом он из аристократической семьи, давно служит в абвере, руководит разведшколой не впервые, хотя впервые работает с русскими. Он высоко ценит доверие адмирала Канариса и всячески старается его оправдать…
Проводник говорил, что Моор всегда лично присутствует на сеансах радиосвязи. Вообще он во многое влезал лично: беседовал с каждым вновь прибывшим курсантом, вникал в подробности его биографии, следил за успехами и настроением курсантов и даже лично наказывал. А также лично убивал… Проводник рассказал, как Моор однажды выстрелил в лоб молодому курсанту, который попытался уговорить соседа по казарме явиться на Родине с повинной. Сосед согласился – и рассказал обо всем начальнику школы.
И вот сейчас Моор стоит рядом с Готлибом и ждет выхода Проводника на связь…
- Предыдущая
- 24/93
- Следующая
