Соратники - Рой Олег - Страница 3

Лишь шести дивных картин, искусно выписанных в нишах стен чертога, казалось, не коснулись время и забвение. Пусть потускнели да выцвели и они – но и сейчас, хорошенько всмотревшись в ниши, можно было разглядеть шесть изображений удивительной красоты.

На одном – мост диковинный да не из дерева сложенный, а сплетённый из колючего терновника, ощетинившегося во все стороны острыми шипами. Идёт по тому мосту черноволосая темноглазая красавица с белоснежной совой на плече. Страшен мост, колюч терновник, рвёт и одежду в клочья, и тело в кровь… Но полон упрямой решимости взгляд девичий, видно – не свернёт она с дороги. Только пуще нахмурит брови соболиные, густые, почти сросшиеся на переносице, да продолжит свой путь, не отступится.

На другой картине – три добрых молодца, три богатыря могучих, стоят, обнявши друг друга за плечи, так тесно, точно слились в единое целое, а за спиной у них пожарище страшное полыхает. Вроде и разные молодцы, а сразу видно – братья они: так похожи. Сердито лицо у старшего брата, и средний брови насупил, а младший взгляд отвёл, будто стыдится чего-то и повиниться хочет. Но хоть и хмурятся братья, а всё равно обнимают его, знать, любят они друг дружку и всё готовы простить меньшому, в чём бы ни заключалось его прегрешение.

На картине рядом лес сказочный, тёмный и дремучий. Попадёшь в такой, не зная пути-дороги либо слов заветных, – как пить дать заблудишься да и сгинешь. И сидит в том лесу на пне, пригорюнившись, ещё один богатырь, думу печальную думает. Долго, видать, сидит… С одной стороны посмотришь на него – вроде человек, а с другой взглянешь – увидишь, что одёжа его уже с травой и листьями сливается да и сам он мхом-корой покрываться начал, словно узором. Летают над богатырём птицы, не боятся его, звери лесные из чащи выглядывают, а у ног серый волк сидит и смотрит преданно, точно собака на любимого хозяина.

Слева ещё одно изображение – молодой рыбак на скалистом берегу свинцового бушующего озера. Поднял лицо и руки, потрясает трезубцем, кричит что-то в грозовое, ощерившееся молниями небо. Темень вокруг сердитая так и клубится, но сияют золотые волосы смелого рыбака, точно огнём его всего освещают. За спиной рыбака люди собрались, среди них – девушка молодая, лицо руками закрыла, видно, от страха. А у подножья скалы смотрит с тревогой на рыбака из воды седая женщина, бледная, точно утопленница.

Дальше – иная картина. Худой, точно скелет, старик с пронзительным взором спускается в подвал, где видимо-невидимо сундуков с золотом и сверкающими самоцветами. Ярко горят, словно окна в ночи, глаза старика, да только не добр его взгляд, а страшен так, что и смотреть-то на картину не хочется. Взглянешь – и поспешишь отвернуться, еле успеешь заметить на каменной стене подвала зеркало большое, искусно в узорное золото оправленное. Гладь зеркала туманна, играет разноцветными искрами – знать, не простое то стекло, чародейственное…

На последней картине красна девица в шёлковом кокошнике да сарафане цвета васильков, золотом вышитом, жемчугом расшитом. Одной рукой девица перо белой лебеди держит, другой косу русую теребит. Богатая у неё коса, в руку мужскую толщиной, и спускается почти до самой земли. С виду кажется та девица скромнёхонькой, очи потупила, голову опустила. И всё же чувствуется в ней, во всём её облике столь великая сила, что понимаешь – такой лучше не перечить, а случись чего – самому с дороги отойти подобру-поздорову, а то пожалеешь…

Пляшут на картинах тени от огня, оттого фигуры на них будто живыми кажутся. Точно шевелятся они, точно смотрят со стен в середину палат, где расположился вольготно, не стеснённый ничем, большой круглый стол, срубленный из вековых дубов, весь дивными узорами расписанный. Вкруг стола выстроились, точно воины пред воеводой, добротные стулья с высокими, резными, богато украшенными спинками. Восемь было тех стульев, и семь из них нынче пустовали, видно, уже давно. На восьмом же сидел, подперев руками голову, звавшийся Бояном старец в рубахе с обережной вышивкой. Годы выбелили, точно солнце холст, его волосы и бороду, лицо избороздили морщины, да и тяжесть прожитого гнула некогда молодое и статное тело, а кости ныли к непогоде, но, несмотря на это, всё ещё был старик бодр и силён. Старческая немощь не завладела им, а зоркие карие глаза и сейчас могли дать фору молодым. Стоило Бояну только глянуть из-под кустистых бровей да усмехнуться лукаво, как все, кто видел его, понимали – крепок ещё разумом мудрый старик да и силы духа ему не занимать.

Уголёк с алой искоркой отломился от кончика лучины в светце, упал в стоящую под светцом чашу. Зашипела вода в чаше, и в гулкой тишине чертога этот слабый звук прозвучал сильнее громовых раскатов. Вздрогнул Боян, точно очнулся ото сна. Раскрыл лежавшую перед ним на столе большую старинную книгу в потемневшем кожаном переплёте, осторожно пролистнул исписанные ветхие страницы, нашёл нужный наговор, вздохнул глубоко и завёл ворожбу. Вспыхнуло под сильными, не тронутыми старостью руками голубое пламя, завертелись полупрозрачные лазоревые языки, всё быстрее, быстрее и быстрее… Миг – и вкруг Бояна завился смерчем холодный синеватый огонь. А после закрутился и весь чертог, замелькали старинные картины, сделались глубже, ярче, реальнее…

А когда утихло всё, Боян уж был в чертоге не один. Явились к нему те, кто на картинах был изображён, – только выглядели они теперь совсем по-иному.

Черноволосая да черноглазая девица, что шла по терновому мосту, превратилась в сгорбленную, морщинистую, жуткого вида старуху – Бабу Ягу. Три брата-богатыря, три добрых молодца уж больше не имели человеческого облика – слились они в огромного трёхголового Змея Горыныча. Полыхнул огнём Змей, заскрипела чешуя по каменным полам, заиграла в неверном свете лучины. Вслед за Змеем явился Леший, повелитель всех на свете лесов и рощ, – и не узнать в нём теперь могучего воина, что изображён на картине в лесной чаще. Потемнел он лицом да руками, и не кожа уже на нём, а кора древесная да мох лесной. Тот, кто был когда-то златовласым рыбаком, давно стал старше, солиднее, мужественнее. Ещё в незапамятные времена сделался он Водяным, владыкой всех вод на земле, и больших, и малых, и теперь ступил в зал величаво и плавно, с поистине царским достоинством. Последним явился огненноглазый старик – Кощей Бессмертный. Единственный из всех собравшихся, он и в чертоге был похож на свой портрет, разве что отощал пуще прежнего да взгляд ещё больше ожесточился.

И лишь одна из приглашённых Бояном гостей не появилась в чертоге – не было среди них Василисы. Только картина и напоминала о ней, где стояла красавица, потупив глаза долу. Краска на левой её щеке слегка облупилась, а кокошник пересекла толстая трещина.

Сказитель Боян окинул собравшихся быстрым взглядом. Голос его гулко прогремел под сводами чертога:

– Гой еси, Соратники!

Новоприбывшие застучали тяжёлыми стульями, рассаживаясь вкруг стола, зашумели, вразнобой отвечая на приветствие. Дождавшись, пока все устроятся, сказитель осведомился:

– А где ж Василиса? Что ж не явилась, не откликнулась на зов?

По чертогу прокатился тихий ропот. Обменялись взглядами Соратники, кто-то вздохнул, кто-то хмыкнул, кто-то плечами пожал. Наконец, Водяной отозвался густым басом:

– Нам, Боян, как и тебе, то неведомо.

– Уж сколько времени Василисы не видно, не слышно, – с неприятной усмешкой проговорил Кощей. Голос у него был весьма неблагозвучный, тонкий, скрипучий, будто надтреснутый. – Схоронилась где-то. Не иначе, вновь что-то затеяла. Всей Прави известно, что хитра она да изворотлива, что твоя лиса. А уж расчётлива как!.. Никогда своего не упустит…

– Мы что, собрались здесь о Василисе толковать? – резко оборвала его Яга и скорчила недовольную гримасу, ещё больше обезобразившую её и без того уродливое лицо.

Кощей взглянул на неё мельком, ухмыльнулся и закончил, будто издеваясь:

– И вот ведь что диво – пропала Василиса в ту же пору, что и Повелитель. Как исчез Перун после битвы с чудищем, так и о Василисе не стало ни слуху ни духу. К чему бы это?