Горячее селение Амбинанитело - Фидлер Аркадий - Страница 5

• Предыдущая
• 5/45
• Следующая

— Маты… Неживой!

Я стараюсь все обернуть в шутку и с мнимым возмущением кричу тому, кто готовил рис:

— Куйон! Ты всех нас обманул! Этой порции яда хватило бы для вола.

Но он далек от шуток. Показывает на небо, точно не он, а высшие силы решили исход. И вся деревня, кажется, ему поверила: люди избегают наших взглядов и расходятся очень серьезными.

Петух еще дергался, когда я послал нашего повара к учителю Рамасо с просьбой немедленно прийти. Рамасо пришел, но, увы, поздно. Жители деревни уже разошлись. Остались только мы и петух. Впрочем, он знает, что произошло. Я обращаюсь к нему со всей серьезностью:

— Нельзя ли объяснить жителям Амбинанитело, что мы приехали сюда с наилучшими намерениями? Мы ведь хотим жить с ними в дружбе, хотим, чтобы они считали нас благожелательными гостями, никому не хотим мешать, напротив.

Рамасо, задумавшись, выпячивает губы и шумно втягивает воздух.

— Я могу объяснить, но смогу ли убедить их — неизвестно, — говорит он.

— А авторитет учителя?

Рамасо показывает губами на петуха:

— Вот наивысший авторитет: они все еще слепо верят в силу злых духов.

— Петух получил слишком большую порцию тангуина, — вот тайна их духов.

— Несомненно. Но они объясняют это иначе…

Меня интересует, что в эту минуту думает о нас Рамасо. Может быть, и он настроен к нам неблагожелательно? Учился он в местной школе, затем в лицее Le Myre de Vilers, стало быть для мальгашских условий человек он образованный. Но все же, может быть, и у него есть причины не доверять нам?

Я спросил его:

— А вы сами, Рамасо, верите нашему честному желанию дружить?

Он озадачен таким вопросом. На лице его появилась незаметная, растерянная улыбка.

— Я вам верю, — ответил он глухим голосом. И тут же добавил: — Верю безусловно.

— И считаете, что мы должны здесь остаться и работать?

— Пожалуй, нет, — говорит он искренне.

— Нет? — повторяю удивленно.

— Пожалуй, нет.

Наступает неловкое молчание. Немного погодя Рамасо прерывает его, объясняя:

— Зачем подвергать себя неприятностям?..

— Неужели, — выпаливает Кречмер, — нас могут отравить?

— Вы сразу готовы употребить самые сильные выражения, — слегка подсмеивается Рамасо.

Нет, я не собираюсь отступать. Высказываю непоколебимое намерение остаться здесь, пока жители деревни не признают нас. Я прошу учителя в этом помочь. Рамасо охотно соглашается и тут же зовет Марово. Он велит повару усиленно следить за нашей едой. Уходя, Рамасо задержался у лежащего петуха и покачал головой:

— Вот в чем сила духов. Они явно высказались против вас. Удастся ли вам преодолеть их влияние… Это уже не простое тело петуха, а священное.

Когда мы остались одни, Богдан нетерпеливо замахал руками:

— С ума можно сойти! Ситуация из какой-то нелепой оперетты. Еще понятно отношение к нам примитивных туземцев, но почему такой образованный человек, как Рамасо, хочет вытурить нас отсюда, — этого я понять не в состоянии.

— Я тоже.

— Здесь скрывается какая-то тайна.

Призрачный страж в виде мертвого петуха, лежащий перед хижиной, начинает действовать на нервы. Мы задумались, как организовать оборону.

— А что, если бы этот прохвост воскрес! — замечаю я.

Богдан удивленно смотрит на меня, не понимая, в чем дело.

— Ну, просто сделать из него чучело. Символ против символа.

Мой товарищ с энтузиазмом подхватывает эту идею и немедленно приступает к ее реализации. У Богдана страсть врожденного естествоиспытателя, поэтому он и поехал со мной на Мадагаскар. Руки у него чудодейственные, и он проник во все тайны препарирования шкурок. Мы никогда не предполагали, что честную способность его рук когда-нибудь используем для борьбы с божьим судом. Богдан достает из чемодана инструменты, берет мертвого петуха и после часовой работы показывает, клянусь, самого что ни на есть живого петуха. Грудь гордо выставлена, в стеклянных глазах сверкает воинственный блеск. Петух ожил.

Наступил полдень. Я прикрепил петуха проволокой к забору около нашей хижины, рядом с главной дорогой, чтобы все жители могли его видеть. Увидели. Останавливаются, удивляются, рассуждают.

Знают, в чем дело. Знают, что вазаха набил птицу. Но логические доводы для них не так важны. Главное, то, что непосредственно возбуждает их фантазию, что говорит им само явление. А явление вполне понятное: птица была мертва; по воле духов валялся дохлый, никудышный петух; и вот теперь стоит как живой, точно проснулся: тело пружинит, голова задрана, глаза блестят. Чего доброго, еще запоет. А может, он показывает чужую мощь, неведомую жителям долины? Деревня уже не так уверена в себе и в приговоре духов.

В полдень адски палит солнце, дороги опустели, все живое спряталось в тень. Только петух остался на солнцепеке, и это ему сильно повредило. Кожа его стала быстро сохнуть и внутри что-то позорно испортилось. Петух утратил свою гордость и стал отчаянно плутоватым. Шея его кокетливо изогнулась. А во втором часу дня она вдруг вытянулась и затем согнулась в дугу; петух явно паясничал. Первые же прохожие, выглянувшие после полудня, не смогли удержаться от смеха.

В три часа петух взбесился: он вылупил в толпу один пьяный глаз и широко раскрыл клюв, будто в безумном и дьявольском хохоте. Это уже не петух: это какой-то повеса, насмешник. Он смеется над всеми невидимыми силами мира, глумится над всем святым, издевается своим раскрытым клювом над всеми приговорами и отравленным рисом. Он издевается над Мадагаскаром, над Европой.

Он увлекает жителей деревни. В Амбинанитело все дрожит от хохота. Люди надрываются от смеха. Смеются все коричневые, смеются двое белых. При таком страшном порыве веселья и безумном замешательстве злой приговор божьего суда бессилен, сходит на нет. Развеялись чары, которые должны были прогнать нас из деревни.

В борьбе за существование сильный побеждает слабого, но слабый не обязательно должен погибнуть. Газель не безоружна. Чутье у нее острее и ноги резвее, чем у льва. Газель может удрать. Больше того, газель должна удрать. Предусмотрительная природа дала всем без исключения созданиям могучее и безотказное оружие: инстинкт самозащиты.

И все-таки однажды природа совершила ошибку: нарушила железный закон, отобрала инстинкт. Природа наделила некоторых насекомых трагической тягой к свету. Это ее капризная выходка, какое-то безумие. Стихийное стремление ночных насекомых к свету — точно сумасшедший порыв, он совсем не нужен для их существования; он призрачен и упоителен, неудержим, ненормален, губителен.

В первый вечер нашей жизни в Амбинанитело мы повесили на наружной стене хижины, в которой мы поселились, большую простыню. Перед ней поместили громадный заколдованный глаз — блестящую трехсотсвечовую бензиновую лампу. А напротив — черная пропасть леса, непроглядная ночь, буйная, волнующая, душная. Мы ничего не видим, только светлый круг от лампы, но нас зато видит вся долина. Яркий свет лампы видят рисовые поля, плодоносящие рощи, болота, но прежде всего — лесная чаща. Ее края и середина амфитеатром взбираются на склоны гор я находятся под магическим воздействием света.

И вот летят ночные бабочки, прялки, землемеры, жуки, кузнечики, лесные клопы и множество других насекомых, всевозможный ночной сброд. Сначала десятки насекомых, затем сотни, тысячи, а потом уже нашествие, тучи.

Некоторые насекомые как будто еще ведут с собой борьбу: они беспокойно кружатся вокруг лампы, желая избежать ее колдовства. Напрасно: в конце концов усядутся на простыню. Уже сидя, они еще трепещут крылышками. Напрасно — не улетят. Других уже издали опутал свет. Летят из темноты прямо на белую материю, тут же садятся, точно отуманенные наркотиком, и уже не двигаются. Простыня превращается в зоологический атлас. Это смотр ночных насекомых, населяющих соседний лес. Смотр внушительный.

• Предыдущая
• 5/45
• Следующая