Липовый барон - Романов Илья Николаевич - Страница 27

Поясню. Кому такая придурь в голову придёт, идти в оруженосцы к служивым?! Служивые, конечно, не безземельные, но тоже не велик ранг. Нет, ну конечно, бывают перспективные по родословной воины, или по договорённости между домами дают в оруженосцы ненужного сына, но это исключения из практики.

Я, как всегда, решил пойти другим путём…

Что такое рынок в Скотном дворе? Это нечто непередаваемое. Попытаюсь набросать основные штрихи.

Вонь, мычание коров, навоз на утрамбованной земле по всей улице; постоянный гомон торговцев; крики «держи вора»; как ни странно, запах чеснока и лука; бренчание по струнам каких-то придурков, которым медведь на ухо наступил; балаган от каких-то заезжих гастролёров и аромат специй…

Я в сюрко короля еду на Колбаске.

Так плевать на Катьку! Ну будет словесный выговор, ну настучит, но мне моя жизнь дороже.

Совсем в глушь рынка не суюсь. Опасаюсь. А там, конечно, есть на что посмотреть. В Скотном дворе торгуют не только убитой и живой скотиной, но и людьми.

Именно. И не пытайтесь меня подловить на словах, что рабства в королевстве Скаген нет. Это не рабство, а долговая повинность. Всё-таки есть разница. Никто тебя не просил брать кредит, не просил продавать своего ребёнка за миску еды. Формально долговые рабы имеют права, а на практике – как повезёт.

Ценителям напомню о светоче философии Аристотеле, отце наук. Что там потомственный аристократ из династии врачей говорил о рабах? Не помните? Если грубо, то сведу его речь к святой простоте русской языка.[35] «Раб сам выбирает свою судьбу: умереть ему рабом или свободным человеком. Если человек раб, то он сам выбрал свою судьбу».

В защиту Аристотеля скажу, что многие домашние рабы жили лучше, чем пролетарии. Свободные голодали, а некоторые невольные работники умирали от ожирения.

Как там, в госпитале, говорил мне один морячок в авторитете: «Главное, не упасть на палубу. До конца службы будешь её драить».

Тут с рабством примерно такие же расклады. Не ждите от меня того, что я всё вам раскрою, многого сам не знаю. Основное я понял, а в нюансах сам дьявол ногу сломит.

Мой путь в людском море прервал один инцидент. Сразу скажу, я хотел купить себе раба. И давайте без всяких воплей, ну вроде неглупые люди.

– Держи вора! – Крик почти сразу сменился стоном.

Бабе из черни не повезло. Рыбина в лицо – это только у Чарли Чаплина смешно. Такой хлёсткий шлепок по лицу, что даже я проникнулся полученной пощёчиной.

Ещё раз! И что блин произошло?! Ну получила баба слегонца, и что?! Трамвайные воры нос бритвой срезали самым крикливым ещё в семидесятых.

Вор убегал. Петлял, разминался с подножками, миновал весомые, но медлительные удары кулаков. Одно из происшествий на рынке, и что тут такого, но меня привлёк этот парнишка. Смешной, рисковый. Баба выла и не унималась. Я не знаю, что он у неё подрезал, но её вопли начали меня доставать.

В общем, я кинул со всей дури серебряной монетой ей в лицо, лишь бы заткнулась. Со стороны это рыцарское благородство, а на деле она просто достала резать мне уши своим визгом. Жирная, не бедствует, а всё то же. Обокрали!

Даже услышал в спину шепоток, что благородные занимаются благотворительностью. Ну, если поставить синяк монетой – это благотворительность, то я, блин, меценат.

Не, я конечно, когда меня обворуют, сам тоже буду кричать, но есть же мера! Ну повыл минуту и хватит, лавочка шоу сворачивается. Фартовый уже убежал, где его теперь ловить, так что забудь. Не оголодаешь ты, жирная бабёшка.

Через полчаса я, не доезжая до рынка с двуногим скотом, заметил продолжение веселья. В узком боковом переулке легко можно было узнать везучего вора. Хотя как сказать…

Малолетка, около одиннадцати лет. Худой. Тело костистое. Длинные руки с тонкими пальцами. На голове что-то непонятное с причёской – зарос. Борода и усы даже не пробиваются. Глаза пронзительные, серые. Одет во что-то непонятное, не с его плеча. Обуви как таковой нет, босой. На щеках веснушки. Понять, пегий он или рыжий, трудно, какая-то смесь цветов.

Лишних слов не было. Вора зажали в подворотне четверо таких же малолеток в рванье. Ну понятно, это передел между своими.

Я, если честно, тоже проехал бы мимо узкого переулка, но чувство постоянного напряга не отпускает меня. Постоянно смотрю по сторонам. Начало приватного разговора я пропустил, но в финале поучаствовал.

Паренька пытались бить, а он, пользуясь узкой кишкой улицы, дрался как лев. Заводилу даже вырубил. Вожак прессовал подшефных в наступление. В руках у них мелькали деревянные заточки. Малолетка ничем от них не отличался, но размахивал кухонным ножиком.

Триста спартанцев, блин! При поддержке пятитысячной армии в засаде, в ущелье против двухсот с лишним тысяч оккупантов. Не-е-е, герои, это само собой. Но и подвиг войск поддержки не надо замалчивать.

В общем, рубился вор, как мог. А тут я нагрянул. Слегка бухой, слегка настороженный.

Чем отличается убийство малолетки от убийства взрослого? Не спорю, что это не очень красиво, им ещё жить и жить, но так получилось. Не я, так они бы сами умерли при переделах.

Любителям классики и Достоевского скажу только, что как-то вы измельчали. В общем, в чём главный посыл «Преступления и наказания»?

Неотвратимость наказания? Чушь!

Муки совести? Чушь!

Плаксивая интеллигенция? Чушь!

А вот не чушь то, что для русских заключается в само собой разумеющемся понятии «совесть»[36].

В других языках такого понятия нет. В восточных языках есть выражение «потеря лица», то есть главное, чтобы не запалили, а так делай, что хочешь.

В европейских языках равнозначного совести термина тоже нет. То, что мы переводим под наши лекала – это огрубление понятий. Европейцам не понять русскую душу уже из-за одного только этого ёмкого термина, а таких же сложных в нашем языке больше десятка.

Светило русской литературы Лев Толстой плакал, когда ему пришлось убить Болконского, потому что так сюжет поворачивался. Ну не мудак ли?!

Нет, ну всё понятно, надо так надо. А зачем оправдываться-то?! Ну хотел показать красоту неба и тщетность бытия после измены Лизы, а зачем врать-то? Отправил бы её отдыхать на воды, и закрутил бы Болконский роман с итальянкой. Так правильнее, жизненнее и без надрыва. Так зачем Толстой оправдывался? Испугался гнёта общественности?

Так вот. Как вам сказать. Я сделал то, что сделал, и сами меня считайте тем, кем хотите. Убил со спины двух малолеток. Это так просто. Удар, ещё удар, и у тебя перед глазами валится вожак, убитый вором.

К чёрту справедливость и романтику. Хотя за первую я любого порву, даже самого себя.

Живёшь не по справедливости, а справедливо тебе умереть – отголосок старого воспитания и мировоззрения. Она не аксиома и не закон. Справедливость – это весы, балансирование на грани морали, совести и законов. Именно законов!

Закон – это не справедливость, это область приказа, вторгающаяся в область морали. Пока живы мораль и справедливость, законы о том, что надо уступить дорогу машине скорой для спасения жизни, не нужны. В некоторых ситуациях справедливость решает просто: бить и потом под суд. В этом и весь Достоевский с его совестью. И главный его посыл вовсе не в трусости и в её муках у студента, а отмороженность главного героя, готового умереть за справедливость.

А как вы хотели?! За свой порыв надо платить! И это правильно! Закон может быть разным, но ответственность твоего выбора справедлива! А что я тут вам философию втираю? Всё равно не поймёте. Расскажу лучше о спасённом.

Парня зовут Улейв. Сопит, потирает ушибы и не знает, чего от меня ждать. Я бы на его месте тоже бы не знал, откуда подлость вылезет. Предложения из серии «а пойдём ко мне домой» тут сразу котируются как тухлые. Ушлым напомню, что долговой рынок рядом, а спрос на пятилетних, которые в двенадцать начинают обслуживать ещё и в спальне, тут очень большой.