Сочинения великих итальянцев XVI века - Джелли Джанбаттиста - Страница 69

LIII

Здесь мессер Чезаре Гонзага засмеялся и сказал:

— Я вовсе не живописец; но я уверен, что умею получать значительно больше удовольствия от лицезрения женщины, чем — окажись он нынче жив — получил бы знаменитый Апеллес, которого вы только что упомянули.

— Это ваше удовольствие, — ответил Граф, — порождается не только красотой, но и страстью, которую вы, по-видимому, питаете к даме. И если говорить по правде, то когда вы первый раз бросаете взгляд на даму, вы не чувствуете и тысячной доли того удовольствия, что имеете потом, хотя ее красота остается такой же. Уже по этому вы можете судить, насколько больше вашему удовольствию служит страсть, нежели красота.

— Не отрицаю этого, — сказал мессер Чезаре, — но если удовольствие рождено страстью, то страсть рождена красотой; отчего и можно говорить, что красота все же является причиной удовольствия.

— Также многие другие причины помимо красоты, — ответил Граф, — часто зажигают наши души страстью; как, например, нравы, знания, речи, манеры и тысячи других вещей, которые, пожалуй, в определенном смысле можно было бы отнести к красоте; но прежде всего этого — сознание, что ты любим. Так что и без этой самой красоты, о коей вы ведете речь, можно любить очень пылко. Но любовь, рожденная красотой, что мы находим лишь во внешнем телесном облике, доставит, без сомнения, гораздо более сильное удовольствие тем, кто больше ее ценит, нежели тем, кто — меньше. Поэтому — возвращаясь к нашему предмету — я думаю, что Апеллес получал гораздо большее наслаждение, любуясь красотой Кампаспы, чем Александр. Ибо легко предположить, что любовь одного и другого имела своим единственным источником красоту оной; и Александр, видимо, именно на этом основании и решил подарить ее тому, кто, по его мнению, мог гораздо лучше ее оценить. Разве вы не читали, что те пять девушек из Кротона, коих среди прочих в этом городе выбрал живописец Зевксис,^[392] дабы из них всех создать один-единственный образ наисовершенной красоты, были прославлены многими поэтами за то, что их признал красивыми человек, который должен был быть самым тонким ценителем прекрасного?

LIV

Здесь мессер Чезаре, показывая свое недовольство и нежелание хотя бы на миг согласиться с тем, что кто-нибудь, кроме него, может почувствовать такое же самое наслаждение, как он, когда любуется красотой дамы, начал было говорить. Но в этот момент послышался топот ног и громкий говор. Обернувшись, все увидели, как двери озарились светом факелов, и тотчас в зал вошел с многочисленной и блестящей свитой синьор Префект. Он возвратился после того, как часть пути сопровождал папу. Уже при входе во дворец он поинтересовался, чем занята синьора Герцогиня, и узнал об игре, устроенной этим вечером, и о возложенном на графа Лодовико поручении держать речь о Придворном. Поэтому, сколько мог, он прибавил шагу, чтобы поспеть и услышать что-нибудь. Тотчас почтительно поприветствовав синьору Герцогиню и дав знак сесть остальным (так как при его появлении все встали), он сам с некоторыми из своих дворян также занял место в кругу; среди них были маркиз Феб да Чеба, его брат Герардино, мессер Этторе Романо, Винченцо Калмета, Opaцио Флоридо и многие другие. Все молчали, когда синьор Префект сказал:

— Синьоры, мое появление здесь было бы очень некстати, если бы оно стало помехой тем весьма приятным беседам, которые, я полагаю, сейчас имели место между вами. Поэтому не будьте ко мне несправедливы, лишая и себя и меня такого удовольствия.

— Отнюдь, мой государь, — ответил граф Лодовико, — я думаю, что молчание всем нам должно быть гораздо более приятно, чем продолжение беседы. Поскольку труды, связанные с нею, пали нынешним вечером главным образом на меня, но сейчас уже я устал говорить, а все другие, полагаю, устали слушать; ибо мои рассуждения оказались недостойны этого общества и не на уровне той великой задачи, которая мне была поручена: они мало удовлетворили меня самого и, думаю, еще меньше остальных. Словом, мой государь, вам посчастливилось прийти к концу. И было бы хорошо поручить то, что еще осталось, кому-нибудь другому вместо меня; кто бы это ни был, уверен, что он поведет дело много лучше, нежели получилось бы у меня, пожелай я все же продолжать, ибо нынче я чувствую себя усталым.

LV

Я не потерплю, — возразил Маньифико Джулиано, — никакого обмана в обещании, которое вы мне дали; и я совершенно уверен, что синьор Префект также не будет разочарован, услышав продолжение начатого разговора.

— Какое обещание? — удивился Граф.

— Объяснить нам, — ответил Маньифико, — какое употребление Придворный должен дать тем прекрасным свойствам, которые, как вы показали, ему приличествуют.

Синьор Префект в свои юные лета был умен и рассудителен, более, нежели представлялось естественным для его нежного возраста, а каждый его поступок обнаруживал величие души и некую живость ума как верное предзнаменование того высшего нравственного совершенства, которого он должен был достичь. Он тут же сказал:

Если обо всем этом еще предстоит рассказать, то, кажется, я пришел как раз вовремя; ибо слушая о том, какое употребление Придворный должен дать своим прекрасным свойствам, я узнаю также, каковы они есть, и таким образом мне станет известно все, о чем до сих пор было говорено. Поэтому, Граф, не уклоняйтесь от выполнения обязательств, часть которых вы уже погасили.

У меня не было бы таких тяжелых обязательств, — ответил Граф, — если бы бремя трудов было распределено более равномерно; ошибка состояла в том, что властью повелевать была облечена одна весьма не беспристрастная синьора.

С этой шуткой он повернулся к синьоре Эмилии, которая немедля ответила:

На мою пристрастность вам не стоило бы сетовать. Однако поскольку вы это делаете, не имея повода, то мы уделим часть сей почетной обязанности, которую вы находите обременительной, другому. — И, обращаясь к мессеру Федерико Фрегозо, сказала: — Вы предложили игру о Придворном; будет только справедливо поэтому, если и вам придется провести часть ее; то есть ответить на просьбу синьора Маньифико, пояснив, каким образом, какими приемами и в какое время Придворный должен использовать свои прекрасные качества и делать то, что, как показал Граф, ему подобает уметь.

— Синьора, — сказал тогда мессер Федерико, — желая разделить по способу, приемам и времени прекрасные качества и прекрасные поступки Придворного, вы стремитесь разделить то, что разделить невозможно; ибо одним и тем же созидаются прекрасные качества и прекрасные поступки. Однако поскольку Граф говорил так много и так хорошо и даже коснулся немного этих обстоятельств, приготовив в уме то, что еще оставалось сказать, было бы только правильно, если бы он продолжал до самого конца.

— Поставьте себя на место Графа, — ответила синьора Эмилия, — и расскажите то, что, по вашему мнению, рассказал бы он. И тогда все будет как следует.

— Синьоры, — сказал тогда Калмета, — поскольку час поздний, то дабы у мессера Федерико не было никакого предлога не говорить о предмете, ему знакомом, я полагаю, было бы хорошо перенести на завтра продолжение наших бесед. А то немногое время, которое у нас еще остается, посвятить какому-нибудь иному незатейливому развлечению.

Все согласились с этим, и синьора Герцогиня повелела мадонне Маргарите и мадонне Костанце Фрегозо приступить к танцам. Тотчас Барлетта, славный музыкант и превосходный танцор, всегда умевший создать праздничную атмосферу при дворе, начал играть на своих инструментах; дамы же, взявшись за руки, исполнили вначале тихий танец, затем роэгарц с необыкновенной грацией и к великому удовольствию всех, кто их наблюдал. Наконец, поскольку минула уже добрая часть ночи, синьора Герцогиня поднялась, и все, почтительно попрощавшись с нею, отправились почивать.

Бальдассаре Кастильоне (6.XII. 1478 — 2.II.1529 гг.) родился в Казанатико недалеко от Мантуи, в дворянской семье. Мать Бальдассаре принадлежала к роду Гонзага, правителей Мантуи. Образование Кастильоне получил в Милане, в школе известного итальянского гуманиста Джорджо Мерулы и византийского грека, переселившегося в Италию — Деметрио Халкокондила, преподававших греческую и латинскую словесность. В Милане Бальдассаре был принят при дворе герцога Лодовико Сфорца и его жены Беатриче д'Эсте, оказывавших покровительство писателям и художникам, поступил на службу к герцогу, но после его падения в 1500 г. в ходе начавшихся в 1494 г. Итальянских войн вернулся в Мантую, где стал служить маркизу Франческо Гонзага. В том же 1500 г. Кастильоне получил от маркиза должность викария замка Кастильоне близ Мантуи. В 1503 г. он вместе с маркизом участвовал в битве на Гарильяно в Неаполитанском королевстве, сражаясь на стороне французов против Испании, чуть позже посетил Рим и Урбино. Герцог Урбино Гвидобальдо Монтефельтро предложил Кастильоне служить у него, и спустя некоторое время, в 1504 г., тот обосновался в Урбино. В те времена здесь был самый изысканный и образованный двор; он и вдохновил Кастильоне на создание «Придворного» (II Cortegiano), принесшего ему большую славу (первые наброски относятся к 1507 г., завершен в 1516 г.). Литературным занятиям Кастильоне способствовала прекрасная библиотека герцога Урбино. Стимулом к творчеству были и часто устраивавшиеся для развлечения двора театральные представления и карнавалы (с карнавалом 1506 г. связана одна из эклог Кастильоне «Tirsi», посвященная прославлению герцогини); прологи и интермедии к ним нередко писал Кастильоне. Однако для литературной деятельности у Кастильоне оставалось не слишком много времени, поскольку на службе у герцога он выполнял военные и дипломатические обязанности. Так, в 1506-1507 гг. он был послом в Англии, по возвращении в 1507 г. был направлен к французскому королю в Милан. В период 1509-1513 гг. участвовал в походах герцога Урбинского (им стал в 1508 г. Франческо Мария делла Ровере), в награду получил замок Новилл аре в Пезаро. Затем с перерывами до 1524 г. Кастильоне был послом в Риме, где установил тесные дружеские связи со многими литераторами и художниками, особенно с Рафаэлем, написавшим в 1515-1516 гг. его портрет (хранится в Лувре). В 1523 г. Кастильоне участвовал в сражении с французами в войске маркиза Мантуи Федерико II Гонзага. В следующем году папа Климент VII назначил его нунцием в Мадрид, ко двору Карла V. С 1525 по 1529 гг. Кастильоне выполнял в Испании трудную дипломатическую миссию, которую оборвала смерть.