Сочинения великих итальянцев XVI века - Джелли Джанбаттиста - Страница 53

ПЕРВАЯ КНИГА О ПРИДВОРНОМ ГРАФА БАЛЬДАССАРЕ КАСТИЛЬОНЕ

Мессеру Альфонсо Ариосто

I

Наедине с собой я долго размышлял, дорогой мессер Альфонсо, что для меня труднее: отказать вам в просьбе, с которой вы так настойчиво и не раз ко мне обращались, или же исполнить ее. Ибо, с одной стороны, мне казалось крайне жестоким отказать в чем-то, и особенно в чем-то хорошем, человеку, которого я очень люблю и который, как я знаю, очень любит меня; с другой — браться за дело, не будучи уверенным, что сумею довести его до конца, казалось мне неподобающим для того, кто умеет ценить справедливые укоры, насколько они того заслуживают. После долгих раздумий я решил наконец испытать, какую помощь в силах оказать моему старанию симпатия и пылкое желание понравиться, которые в других случаях обыкновенно так умножают в людях усердие.

Итак, вы просите, чтобы я описал, каков, в моем представлении, должен быть образ поведения, наиболее подобающий человеку благородному, который живет при дворе государей; так чтобы он мог отменно им послужить в любом достойном деле, получая за это с их стороны благорасположение (grazia), со стороны же прочих — одобрение. Словом, каким должен быть тот, кто заслуживает имени совершенного во всех отношениях Придворного. Поразмыслив над этой просьбой, я скажу, что если бы мне самому не казалось большим позором быть у вас не в чести, нежели выглядеть неблагоразумным в глазах всех других, я бы уклонился от этого труда; ибо сомневаюсь, не покажусь ли я самонадеянным всем тем, кто имеет представление, сколь трудно из всего разнообразия обычаев, принятых при дворцах христианского мира, выбрать наиболее совершенную форму, как бы цвет придворного искусства. От привычки зависит, чтобы одни и те же вещи нам нравились или не нравились; отчего порой и бывает, что обычаи, традиции, нравы и манеры, которые некогда ценились, презираются и, наоборот, презираемые поднимаются в цене. Из этого ясно видно, что привычка больше, чем разум, обладает способностью утверждать среди нас новое и упразднять старое; и кто пытается судить о совершенстве того или другого, часто заблуждается. В связи с тем, сознавая эту и многие другие трудности, обусловленные предметом, о котором взялся писать, я вынужден попросить о небольшом снисхождении и заявить, что подобного рода заблуждение, если это можно назвать заблуждением, у нас с вами общее; посему если из-за него я подвергнусь критике, то пусть ей подвергнетесь также и вы. Ибо, навязав мне труд не по силам, вы виноваты не менее, чем я, взваливший его на себя.

Итак, приступим теперь к тому, что составляет нашу задачу, и, если это возможно, сотворим такого Придворного, чтобы государь, который удостоится его службы, даже если бы он правил небольшой страной, мог бы быть назван величайшим властителем. В этих книгах мы не будем следовать некой норме или правилу, выраженному в ясных предписаниях, которые имеют обыкновение использовать при обучении; но по примеру многих древних, возобновляя приятные воспоминания, мы поведаем о некоторых рассуждениях на сей предмет, имевших место между людьми выдающимися. И хотя сам я в них не принимал участия, находясь в тот момент в Англии, вскоре после моего возвращения я о них услышал от лица, доподлинно мне их рассказавшего. Насколько позволит память, я попытаюсь их передать, дабы вам стали известны суждения и мысли на сей предмет людей, в высшей степени достойных, мнению которых в любом вопросе следует несомненно доверять. Не будет также неуместно поведать о причине происшедших бесед, дабы надлежащим образом устремиться к цели, которую имеет в виду наш рассказ.

II

На склоне Апеннин, обращенных в сторону Адриатического моря, почти в центре Италии находится, как всем известно, маленький городок Урбино. И хотя он расположен среди гор, не столь ласкающих взоры, как, вероятно, те, что можно увидеть во многих других местах, однако, по великой милости неба, земля в его округе весьма родлива и обильна плодами. Поэтому помимо целебного воздуха там в преизобилии все, что потребно для человеческого существования. Но среди величайших удач, которые выпали на его долю, самой главной, по моему убеждению, является то, что в течение долгого времени им правили наипревосходнейшие властители; хотя на какой-то момент — в период бедствий, вызванных повсеместными в Италии войнами, — он оказался их также лишен. Не углубляясь далеко, мы можем в качестве хорошего подтверждения этого сослаться на славную память, оставленную герцогом Федерико,^[321] который при жизни своей был светочем Италии. Нет недостатка в верных и многочисленных свидетельствах, не забытых еще и поныне, его благоразумия, человеколюбия, справедливости, щедрости, несгибаемости духа, военного искусства: о каковом свидетельствуют прежде всего многие его победы, захват неприступных укреплений, внезапность и стремительность в походах, нередкие случаи обращения в бегство с небольшим числом людей большого и сильного войска; и ни разу он не потерпел поражения в битве, так что не без основания мы можем сравнить его со многими из прославившихся в древности мужей. К числу похвальных деяний относится и то, что на неровной местности, где расположен Урбино, он воздвиг дворец,^[322] по мнению многих, самый красивый во всей Италии; и настолько хорошо обустроил его всем необходимым, что, казалось, и не дворец это, но город в форме дворца. К тому, что используется обыкновенно — как-то: вазы из серебра, убранство комнат из драгоценной златотканой, шелковой материи и другие подобные предметы, — он добавил в качестве украшения великое множество античных статуй из бронзы или мрамора, отборнейшие произведения живописи, музыкальные инструменты всякого рода. И были здесь вещи сплошь редкостные и изумительные. Наконец, не посчитавшись с большими расходами, он создал огромное собрание самых замечательных и редких книг на греческом, латинском и еврейском языках и все их украсил золотом и серебром, ибо считал это собрание главнейшим сокровищем своего обширного дворца.

III

Итак, подчиняясь естественному ходу вещей, он почил с великой славой шестидесяти пяти лет от роду, оставив после себя государем единственного сына, десятилетнего Гвидобальдо, лишившегося к тому времени уже и матери. Тот наследовал не только государство, но и все доблести своего отца. Необыкновенно одаренный, он с самого начала внушал столько надежд, сколько, казалось, нельзя было ожидать от смертного; поэтому, во мнении людей, среди достойных деяний герцога Федерико не было более значительного, чем то, что он произвел на свет такого сына. Но фортуна, завистница высокой доблести, всеми силами воспротивилась столь славному началу: герцог Гвидо, не достигнув и двадцати лет, заболел подагрой, которая, доставляя тяжелые страдания, в короткое время так повредила все его члены, что он потерял способность держаться на ногах и передвигаться. В результате тело, одно из самых красивых и правильно сложенных в мире, было изуродовано и покалечено в юном возрасте. Не удовлетворившись и этим, фортуна вставала поперек всех его замыслов, так что в редких случаях ему удавалось доводить до конца то, что было задумано. И хотя его суждения были мудры, а дух крепок, выходило так, что все им предпринятое на военном и других поприщах, малых или великих, для него кончалось всегда плохо: свидетельством тому многоразличные беды, неизменно переносимые им с великим мужеством, так что фортуне никогда не удавалось одолеть доблесть. Напротив, храня твердость духа и презирая испытания, насылаемые ею, он в болезни держал себя так, словно был здоров, а в превратностях — словно удача на его стороне, что внушало всем величайшее почтение и уважение. Так вот, невзирая на телесную немощь, он участвовал в военных предприятиях, занимая высокие должности на службе у преславных королей Неаполя Альфонсо^[323] и Ферранте-младшего,^[324] затем на службе у папы Александра VI, Венеции и Флоренции. Когда наступил понтификат Юлия II, он был назначен главнокомандующим Церкви.^[325] Именно в этот период, следуя своему обыкновению, прежде всего другого он позаботился о том, что дом его собирал самых замечательных и доблестных людей благородного звания, с которыми он держал себя очень дружелюбно, находя радость в общении с ними. При этом удовольствие, которое он доставлял другим, было не меньше, чем то, что от них получал: ибо он очень хорошо владел обоими [древними] языками и соединял радушие и приветливость с познаниями в самых разнообразных вещах. Сверх того, хотя сам он не мог лично принимать участие в рыцарских упражнениях, как некогда, тем не менее величие духа побуждало его находить превеликое удовольствие в том, чтобы наблюдать, как ими занимаются другие, и своими замечаниями — то наставляя, то одобряя, сообразно тому, что заслуживал каждый, — он с очевидностью показывал, насколько в этом разбирается. Отчего в турнирах, в состязаниях, в верховой езде, в умении владеть оружием любого вида, а также в праздничных развлечениях, в играх, в музыке — словом, в любом занятии, подобающем благородным рыцарям, всякий стремился выказать себя достойным его высокого внимания.