Сочинения великих итальянцев XVI века - Джелли Джанбаттиста - Страница 51

XXXVI

Тут Пероттино, поднеся руку к груди, вынул крохотный платочек, как уже сделал однажды, когда только приступал к рассуждению; отер им слезы, обильно катившиеся из глаз, и, взирая на промокший от слез лоскуток, зарыдал еще пуще, сквозь рыдания вымолвив вот какие слова, в прибавление к сказанному ранее: — О несчастливый дар жестокой дамы, жалкий лоскут, назначенный для жалкого дела; сколь ясно она показала мне, подарив тебя, какой назначается мне удел. Ты один остаешься мне наградой за все бесконечные мои муки; не посетуй, что теперь, когда ты мой, я во всю оставшуюся жизнь, а она будет недолгой, стану омывать тебя своими слезами. — Сказав так, он приложил обе ладони к глазам, откуда слезы струились в таком изобилии, что дамы и молодые люди тоже не в силах были удержаться от рыданий. Долго пребывал он недвижен, поникнув головой, пока друзья и дамы, вставшие с мест, не окликнули его несколько раз и, наконец, видя, что пора уходить, не подняли его, нежно утешая. После чего, желая, чтобы он воспрял от своих дум, они выпросили у него платочек, любопытствуя на него взглянуть, и, получив его, передавали из рук в руки, направляясь к воротам сада, и много раз охотно им любовались. Сотканный из тончайших нитей, с золотой и шелковой каймой, он по греческому обычаю имел посередине прелестное изображение неведомого зверька, изобличавшее умелую руку и зоркий глаз. Наконец молодые люди вышли из прекрасного сада и, после того, как препроводили дам во дворец, сами, угождая Пероттино, не пожелавшему в тот день участвовать в веселье, спустились из замка и, беседуя то о том, то о другом, чтобы Пероттино позабыл о грызущих его заботах, почти весь остаток дня провели, гуляя по тенистым местам, по берегам и дарящим отраду склонам.

Пьетро Бембо (20.V.1470 — 18.1.1547 гг.) родился в Венеции в старинной влиятельной патрицианской семье. Его отец — Бернардо Бембо был видным политическим деятелем, широкообразованным человеком, имел богатую библиотеку. Начальное образование Пьетро получил под руководством отца, которого нередко сопровождал в его служебных поездках: в 1478-1480 гг. был с ним во Флоренции, где отец завязал дружеские отношения с Марсилио Фичино и другими членами Платоновской академии, в 1498-1500 гг. — в Ферраре, куда и позже Пьетро приезжал много раз и где его друзьями стали Садолето, Эрколе Строцци, Лукреция Борджа, отличавшиеся глубоким интересом к гуманистической культуре. Университетское образование Бембо связано с Венецией — здесь он познакомился с гуманистами круга Альда Мануция, известного издателя, — и с Падуей. 1492-1494 гг. Пьетро провел в Мессине, на Сицилии, посещая школу знаменитого грека-гуманиста Константина Ласкариса, крупнейшего эллиниста той поры. В годы юности Бембо стремился к знаниям не только в области греческой и латинской литературы, его привлекала и итальянская культура, сочинения на вольгаре стали предметом его углубленных штудий. К началу XVI в. Бембо сформировался как яркий гуманист-филолог, поэт и писатель.

Не имея склонности к традиционным для венецианского патриция занятиям политикой и торговлей, Бембо в 1506 г. покинул Венецию. Посетив Рим, где провел несколько месяцев, он затем отправился в Урбино ко двору герцога Гвидобальдо Монтефельтро — в начале XVI в. Урбино был одним из центров ренессансной культуры — и оставался там в течение шести лет (1506-1512 гг.). В 1512 г. Бембо снова оказался в Риме и в следующем году получил должность папского секретаря с высоким жалованьем (в его обязанности входило придавать изящную литературную форму папским деловым бумагам). В курии Бембо служил при папе Льве X до 1520 г., когда, оставив Рим, избрал местом постоянного пребывания Падую. Он подолгу живет на своей вилле в ее окрестностях. В 1530 г. Бембо получил от Совета Десяти (правительства Венеции) должность библиотекаря и историографа Венецианской республики. Он продолжил труд гуманиста Сабеллико, изложив события истории Венеции за период 1487-1513 гг. В 1539 г. Бембо получил кардинальский сан. Оставив свою резиденцию в Падуе, ставшую местом собраний выдающихся мыслителей того времени, Бембо переехал в Рим и занялся церковной деятельностью: в 1541 г. он был назначен епископом города Губбио, а в 1544 г. — Бергамо, но оставался в Риме. Бембо пользовался большим уважением современников и как писатель, и как церковный деятель (предполагалось даже его избрание папой).

Пьетро Бембо оставил обширное литературное наследие: это диалоги, трактаты, письма, стихи и другие сочинения — на латинском и итальянском языках. Одно из наиболее прославленных его сочинений — «Азоланские беседы» (Gli Asolani) — три итальянских диалога в прозе и стихах. «Азоланские беседы» относятся к раннему периоду творчеству Бембо, они написаны в 1498-1502 гг. и изданы в 1505 г. с посвящением Лукреции Борджа. К 1525 г. это сочинение выдержало 17 изданий, а в 1530 г. Бембо публикует его второй, исправленный вариант. Бембо и позже продолжал работать над «Азоланскими беседами». Диалоги Бембо получили широчайшую известность — к 1600 г. было выпущено уже 22 итальянских издания, а также переводы на испанский и французский языки.

«Азоланские беседы» посвящены проблемам философии любви в духе платонизма: здесь подчеркивается божественное происхождение красоты, противопоставляются мир чувств и мир интеллекта, рассматриваются пути, которые постепенно трансформируют чувственную любовь к женщине в духовную любовь к Богу. В диалогах Бембо платонизм выступает не столько как философия, но скорее как литературная форма. Широко известными были и трактаты Бембо о языке: «О подражании» (написан на латыни в 1512 г.) и ставшее одним из главных сочинений гуманиста «Рассуждения в прозе о народном языке» (Prose della volgar lingua), написанные на итальянском (1525 г.) «Рассуждения» имели большое значение для формирования литературного итальянского языка: Бембо выступил в защиту тосканского диалекта, отдавая ему предпочтение перед другими диалектами Апеннинского п-ва, и рассматривал его как основу итальянского языка; он призывал изучать язык Петрарки и Боккаччо. В 1530 г. была издана любовная лирика Бембо (Rime), испытавшая заметное влияние стиля Петрарки. Бембо считался лучшим петраркистом XVI в. Сохранились два прижизненных портрета Бембо — в юности его писал знаменитый Беллини, в пожилом возрасте — Тициан.

В настоящем издании впервые в переводе на русский язык публикуется первая книга «Азоланских бесед». Перевод сделан по изданию: Bembo Pietro. Prose е rime/А сига di С. Dionisotti. Torino, 1960.

Бальдассаре Кастильоне

ПРИДВОРНЫЙ

Достопочтенному и славному синьору Дону Микель Де Сильва, епископу Визеу

I

Когда синьор Гвидобальдо да Монтефельтро, герцог Урбинский,^[312] покинул этот мир, я в числе нескольких других кавалеров, ему служивших, остался на службе у герцога Франческо Мария делла Ровере,^[313] к которому перешло по наследству управление государством. В душе моей было еще свежо впечатление от доблестей герцога Гвидо и удовольствие, доставленное в его время приятным обществом самых достойных людей, которые собрались при Урбинском дворе, что и побудило меня написать эти книги о Придворном. Завершил я их в несколько дней, намереваясь со временем исправить огрехи, порожденные стремлением поскорее погасить долг памяти. Но долгие годы фортуна беспрерывно изнуряла меня тяжелыми испытаниями, не давая возможности довести оные книги до такого вида, который удовлетворял бы моему непритязательному вкусу. Однако когда я находился в Испании, из Италии мне сообщили, что синьора Виттория Колонна, маркиза Пескара,^[314] для которой я велел изготовить копию этого сочинения, вопреки своему обещанию позволила переписать значительную его часть; известие сие вызвало во мне беспокойство, так как я уже предвидел многочисленные неприятные последствия, которые обыкновенно имеют место в подобных случаях. И все же я уповал на то, что ум и такт этой синьоры (нравственные совершенства которой я с неизменным благоговением чтил как нечто божественное) не допустят, чтобы я пострадал из-за повиновения ее приказам. Наконец, до меня дошло, что эта часть книги стала в Неаполе достоянием многих; и поскольку люди всегда жадны до новинок, то казалось вполне вероятным, что ее попытаются напечатать. Испуганный этим, я тотчас решился поправить в книге то немногое, на что мне доставало времени, намереваясь ее опубликовать; ибо полагал меньшим злом увидеть ее мало правленной собственной рукой, нежели сильно изувеченной чужими. Итак, исполняя это намерение, я принялся ее перечитывать. И тотчас, лишь только бросил я взгляд на название, мной овладела немалая печаль, которая, чем дальше я продвигался, становилась еще сильнее. Я вспоминал, что большинства из тех, кто представлен в диалогах, уже нет в живых: кроме упомянутых в предисловии к последней части умер еще тот самый мессер Альфонсо Ариосто,^[315] коему адресована книга, юноша любезный, скромный, благонравный, умеющий все, что подобает человеку, который состоит при дворе. То же с герцогом Джулиано де'Медичи,^[316] доброта и благовоспитанность которого заслуживали, чтобы мир им радовался подольше. Умер также мессер Бернардо, кардинал Санта Мария ин Портико, любезный всем, кто его знал, за остроту и приятную живость ума. Умер синьор Оттавиано Фрегозо,⁶ редкий для нашего времени человек; великодушный, благочестивый, исполненный доброты, ума, такта, учтивости, истинный поборник чести и доблести, столь достойный прославления, что даже враги его вынуждены были воздавать ему должное; а тех несчастий, какие он стойко перенес, было вполне достаточно, дабы убедиться, что фортуна, как раньше, так и теперь, противоборствует добродетели. Умерли также многие другие из поименованных в книге, которым, казалось, природа обещала долгую жизнь. Однако сами собой наворачиваются слезы, когда разговор касается смерти синьоры Герцогини;^[317] и если душа моя приходит в смятение из-за потери стольких друзей и государей моих, покинувших меня, дабы жизнь протекала в исполненном печалей одиночестве, то понятно, насколько больше горечь от кончины синьоры Герцогини, нежели от смерти всех других, ибо она значила [для меня] намного больше всех других, и я был к ней привязан более, чем ко всем другим. Итак, дабы без опоздания заплатить то, что я должен перед памятью столь славной государыни и других, коих уже нет в живых, а также побуждаемый опасностью, нависшей над книгой, я дал ее напечатать и распространить в таком виде, к какому смог привести за короткое время, что было мне отпущено. И так как ни синьору Герцогиню, ни других, ныне покойных, исключая герцога Джулиано и кардинала Санта Мария ин Портико, вы не знали при жизни, то, дабы познакомить вас с ними, насколько это в моих силах, после их смерти, посылаю вам эту книгу, словно живописный портрет Урбинского двора, выполненный не рукой Рафаэля или Микеланджело, но художника неименитого, умеющего наметить лишь главные контуры, не расцвечивая действительность приятными красками и не изображая искусством перспективы то, чего нет. Однако как я ни старался показать в диалогах подлинные свойства тех, кто в них назван, сознаюсь, что не сумел не то что передать, но даже обозначить добродетели синьоры Герцогини; ибо не только мой слог не годится, чтобы их сполна выразить, но и мой ум — чтобы их представить себе. И путь этим или чем-нибудь другим, заслуживающим порицания (а я хорошо знаю, что поводов для него книга дает достаточно), меня будут укорять, я не стану говорить вопреки правде вещей.