Ни конному, ни пешему... (СИ) - Костина Надежда - Страница 23

Вот же чудеса. От молитв только колени болят, хоть с тремя подушками молись, а тут — легче…

— Шебуршатся, — тепло улыбнулась сестрица...

********

Панна подставила лицо яркому зимнему солнышку. Глубоко вдохнула хрустящий морозный воздух. Зажмурилась. Хорошо! Так бы и стояла тут, забыв обо всем. Совсем по-весеннему пели птицы. Таяли на крышах сосульки, звонко роняя капли на камни двора. Юся стянула перчатку, провела ладонью по перилам лестницы, собирая мокрый снег. Скатала снежок, замахнулась и, смеясь, бросила в сторону колодца, где набирали воду для кухни. Слуги, увидев хозяек, кланялись, радостно улыбались. Панянки красавицы! Любо-дорого смотреть.

Юся однажды слышала, как две кухарки спорили, кто красивее — молодая хозяйка, светлая, как божье сонечко, или воеводина доченька — темноглазая да темнокосая. Говорили — в мать девка пошла и лицом, и волосом, а норов отцовский. Юся свекровь только на портрете видела. Дочь и вправду сильно на нее похожа. Жаль, умерла панна. Ядвига ее и не помнит вовсе.

На глаза навернулись слезы.

А ну, как и ее детки сиротами останутся? В родах бабы мрут, как мухи, а уж если двойня…

— Юська, ты чего ревешь?

— Я не реву. Это солнце яркое, глаза слепит!

— Не ври, я же слышу, носом хлюпаешь.

Вот же заноза! Все-то она примечает!

— Матушку твою вспомнила, вдруг и я, как она, и мои… — слезы ручьем текли по лицу, нос мгновенно распух.

Девчонка остановилась, пробормотала что-то крайне неприличное.

—Я же тебе говорила — все будет хорошо. Родишь, куда ты денешься. Вон, у маменьки твоей пятеро! И ничего. До сих пор…

Ядвига запнулась на полуслове, прислушиваясь к чему-то. Последнее время такое случалось часто — несётся куда-то, и вдруг остановится, застынет и смотрит не мигая. Вот как сейчас.

Юстина дернула сестру за рукав:

— Что с тобой?! Тебе плохо? Позвать кого?

— Нет, не надо, — едва слышно ответила девчонка, растерянно оглядываясь по сторонам. — Давай-ка за ворота выйдем, на простор посмотреть охота.

— Давай, только кликнем кого, чтобы не самим…

Хорошо!

Снег на полях белый, чистый, не затоптанный десятками ног. Небо синее- синее. Вдалеке село виднеется. Стена леса чернеет за рекой.

По дороге топала неказистая крестьянская лошадка, тащила груженные мешками сани.

С саней, кряхтя и охая, слезла дряхлая старуха, оперлась на кривой посох, огляделась, заметив панночек со служанками, низко поклонилась. Невысокая, сгорбленная, с темным обветренным лицом, в старом облезлом тулупе.

Мальчишка — то ли внук, то ли правнук, — спрыгнул следом. Кланяться не спешил, вертел головой по сторонам, морщил нос, принюхиваясь. Зачем-то присел на корточки, набрал пригоршню снега, поднес к лицу. Недовольно фыркнул, чихнул, отряхнул мокрые руки. Заметил стоящих около ворот женщин, смешно скривился. Запросто подскочил к Ядвиге, дёрнул за длинную косу! Заулыбался безумно счастливой улыбкой. В огромных серых глазах блеснули слезы.

— Привет, сестрёнка! — детский голос звенел праздничным колокольчиком. — Мы с бабулей…

— На богомолье идём, ясна панна, — перебила старуха, оттягивая за ухо беспокойного внука. — Даст бог, до Лавры доберёмся, поклонимся, грехи замолим. Этот негодник Лешко — найденыш, мой внучек названый. Не гневайся на него, он добрый, только блажной малость. Батька его по осени в лесу сгинул, вот дитё умом и повредилось.

Юся с жалостью разглядывала сироту. Худой, щеки ввалились, кожа бледная, ноги босые — Матерь божья! Панна протянула руку, ласково погладила растрепанную макушку. Волосы, словно сухие веточки. Ничего, прикажет служанкам отмыть мальца, накормить, одежку подобрать. Грех не помочь странникам-богомольцам. Ребенок настороженно замер, насупился, видать, не привык к ласке и заботе, а может, испугался незнакомой тетки в дорогой лисьей шубе.

Ядвига стояла рядом, будто в рот воды набрала. Брови нахмурила, смотрит исподлобья. Юся толкнула сестру локтем, мол, ты чего? Старушка с дитем в Лавру идет — святое дело приютить, накормить, а после и просьбу к святым передать. Монетку на свечки. Пусть замолвит словечко…

А что дитё убогое не поклонилось и за косу дернуло — так то ж знак, что ты душа чистая и светлая. Юродивые к злым и подлым людям не идут. Юстина снова обернулась к странникам.

— Отдохните у нас. Через пару дней обоз пойдет — с ним и отправитесь. Ганька, проводи гостей. Предупреди, что мальчик… чудной. Скажи на кухне — если кто сироту обидит…Накажу.

— Благодарствую, хозяюшка, — старуха снова поклонилась, — за внучком я прослежу, чтобы не шалил и не докучал. А ежели кто в доме хворью мается, то и глянуть могу. Молитвами и травками помочь. Отплачу за ласку.

Юстина внезапно охнула, пошатнулась, схватилась за живот. Служанки струхнули, подхватили хозяйку под локти, запричитали. Даже Ядвига, до этого стоявшая как чужая, подбежала к сестре, тревожно вглядываясь в лицо — что?!

— Ну чего вы всполошились, глупые?! Детки растут, толкаются. Все, все, пустите, я и сама стоять могу. Как тебя зовут, бабушка?

Та, опершись подбородком о посох, с грустной улыбкой наблюдала за суетой вокруг молодой хозяйки.

— Ох, ясновельможна, слишком долго я живу на этом свете! Память-злодейка, что дырявая торба — всё по дороге рассыпала. Лешко бабулей кличет, а больше-то никого у меня и не осталось.

НОЧЬЮ В ДОМЕ...

Тень ловко шмыгнула в приоткрытую дверь черного хода. Растеклась невидимой кляксой на темной стене, прячась от яркого света. Сонный Левко, подслеповато щурясь, выбрался из ярко освещенной кухни в зимнюю темень, воровато зыркнул по сторонам — никого. Только мороз щиплет вмиг занемевшие щеки, давит из глаз слезы. Мальчишка поставил на стылую землю ведро, поглубже натянул облезлую шапку. Ещё раз огляделся и, отойдя от дома пяток шагов — выплеснул помои. Неохота среди ночи тащиться в дальний угол двора. Авось тетка Олена до утра не заметит, а там снежком притрусит. Служка быстренько захлопнул тяжёлую дверь, задвинул крепкий засов. Тепло беречь надо. Хоть и конец зимы, но месяц лютый не зря имечко недоброе носит. Днем побаловал капелью и птичьими перепевками, а к ночи мороз подкрался, да такой крепкий, ажно пальцы к железу липнут.

Кухарченок неспешно поплелся на кухню. А нАшо спешить? Тетка Олена спать в комору до полуночи не пустит. Сиди в углу, куняй в полглаза, пока она тесто месит и хлебы в печь ставит.

Хорошо хоть пан-воевода давеча уехал. Все слугам облегчение. Левко поежился, припомнив прощальный хозяйский пир. Холопы с ног сбились. Три ночи не спали, готовились — пекли да жарили. Шляхта гуляла весело. МузЫки грали, гости по всему поместью пьяные песни горланили.

А как они выезжали важно! Левко за всю свою жизнь и не бачив такой красы. Впереди пан воевода с сыном на здоровенных коняках, за ними шановне панство следует. Шапки одна другой богаче, каменья огнем горят. А зброя яка гарна! Сам пан король не побрезговал бы такие шаблюки прикупить. Только кто ж ему продаст! Нам и самим нужны! Мечталось, вырастет Левко, станет сильным и храбрым, тогда и подарит пан Лихослав ему…

Тень легко скользнула по спине мальчишки, уцепилась коготками за ветхий кожушок и, резвясь, фыркнула в замерзшее ухо. Левко вздрогнул, выныривая из мечтаний о будущей воинской славе, почесал грязной пятерней шею и потопал в душное тепло кухни.

— Я тебе говорю — токмо глянула, и одразу ажно сердце замерло. А потом бац — и все!

— Шо — все?

— Все!!!

— Тю, дура, кажи толком…

За столом сидели Ганька и старшая кухарка. Балакали. Стоял сытный дух свежего теста и горячего молока. Бабы, заметив мальца, умолкли. Грозная тетка Олена устало махнула, подзывая хлопчика к столу, подвинула теплую ароматную кружку.