Серебряный змей в корнях сосны - Дубинина Мария Александровна - Страница 51

Он тонко улыбнулся и воздал должное еще горячему супу с водорослями.

– Женщины были напуганы, – сказал Куматани. – С ними сейчас все в порядке? Как себя чувствует Юрико-химэ?

– С госпожой все хорошо, хвала светлым ками, – вступил в разговор Янагиба.

Наримацу опустил взгляд на плошку с маринованным тофу в своих руках. Беседа плавно перетекла на философские темы, управляющий много спрашивал об условиях содержания в Дзисин, сетовал, что ни разу не навестил сына старого друга, а когда ветер особо громко взвыл где-то под потолком, втянул голову в плечи.

– Хорошо бы эта ночь прошла спокойно, – пробормотал он. – Дайки обещал отправить послание в Дзисин. Скорее бы все разрешилось.

Наримацу бросил на него хмурый взгляд. Хизаши внимательно следил за постоянными жильцами замка Мори и нутром чувствовал, что-то с ними нечисто – то ли с обоими, то ли только с одним. А меж тем служанка забрала пустые миски и принесла чай. В кружке Хизаши отражалось его лицо, а в кружке Куматани плавала одинокая чаинка – добрая примета.

Остаток ужина прошел за ничего не значащей светской беседой, которую в основном поддерживали Янагиба и Сасаки. Они обсудили роспись ширм и сёдзи в жилых комнатах, вклад лорда Киномото в современное искусство и всерьез подумывали перейти к написанию стихов в честь этого прекрасного вечера, когда Хизаши отставил пустую чашку, извинился и покинул их компанию.

За это время окончательно стемнело, хотя внутри и так было довольно сумрачно, теперь путь от одного фонаря к другому шел сквозь густой мрак, наполненный скрипом половиц. Хизаши поднялся по лестнице на жилой ярус и остановился в нерешительности. Сейчас, когда мужчины были внизу, женщины едва ли в состоянии блуждать по замку после пережитого, а Морикава, скорее всего, отлеживается и восстанавливает внутреннюю ки, самое время изучить все лично. Без свидетелей. Откуда-то пробивался сквозняк, покачивающий бумажный фонарик, подвешенный к короткому шесту в руке Хизаши. Пламя внутри затрепетало и едва не погасло, пригнувшись так низко, что стало почти полностью темно. И именно в этот миг Хизаши увидел замок таким, каким он был с другой стороны, – серый, мертвый, пронизанный десятками следов, оставшихся от ёкаев и мелких акума, источавших особую ауру – осорэ. Их правда было очень много, но не похоже, что они хотели убить всех людей в замке, иначе не стали бы ждать прихода оммёдзи.

«Освободи», – молил плененный недзуми. Тогда Хизаши не усомнился, что тот просит избавить его от пут заклинания Морикавы, сейчас же, стоя с то вспыхивающим, то гаснущим фонариком в обволакивающей тьме длинного коридора, он уже не был так уверен.

Хизаши медленно двинулся по теневой стороне. Один глаз видел этот мир, другой – тот. Огонек заключенной в бумажную клетку свечи вспыхивал то теплым желтым здесь, то безликим серым – там. То и дело проносились мертвые души, обреченные бродить по теневой стороне, пока не смирятся со своей смертью и не уйдут на новый круг жизни. И что-то страшное, что-то сильное пульсировало в самом сердце замка Мори, заставляя холод каплями струиться по спине, царапая затылок острыми коготками.

«Освободи».

Хизаши остановился, не в силах сделать и шага. Пальцы разжались, и фонарик упал к его ногам, потухнув на половине пути. Безжизненная бумажная оболочка покатилась по полу, пока не растворилась во мраке, ставшем густым и клейким, как переваренный рис.

Хизаши схватился за грудь. Миры перед его глазами завертелись, сливаясь и расходясь по разные стороны, как в безумном шаманском танце. Наконец он не выдержал и упал на колени. Холод врывался в него, проникал через кожу и замораживал кости. Хизаши казалось, он парит в пустоте, не в силах справиться с собственным телом. И когда в голове зазвучал голос, он готов был на все, что он ему прикажет, лишь бы пытка прекратилась.

И едва он об этом подумал, как почувствовал тяжесть – забытый за эти несколько минут, похожих на годы, вес собственной смертной плоти. А когда открыл глаза, увидел перед собой обеспокоенное хорошенькое личико совсем еще молодой девушки, почти девочки. Заметив, что он очнулся, незнакомка отпрянула и смущенно прикрыла нижнюю половину лица рукавом верхнего одеяния насыщенного сливового цвета, такого, какой полюбился самому Хизаши.

– Простите, господин, с вами все хорошо? – спросила она чистым нежным голосом, и только тогда Хизаши заметил, что лежит на полу, но не в коридоре, где был до этого, а в той части, где обитали женщины, и где совсем недавно они ловили крысу-оборотня. Возле девушки стоял ее фонарь, от которого расходился круг теплого рыжего света. – Господин? Мне позвать на помощь?

Хизаши сел, и его спасительница невольно отодвинулась подальше, но раскосые темные глаза смотрели с любопытством и легким беспокойством. Должно быть, одна из наложниц лорда Киномото, привлеченная шумом в коридоре. Смелая, раз рискнула выглянуть.

– Не надо никого звать, – проскрипел он и потряс головой. Наконец-то в ней прояснилось, и он добавил вежливо: – Спасибо…

– Хироко, – подсказала девушка. – Я младшая наложница лорда Киномото.

– Спасибо, Хироко-сама, – Хизаши поднялся и поклонился. – А теперь вам лучше вернуться и не покидать покоев до утра.

– Потому что в замке завелись монстры? – простодушно спросила она. – Жена господина чувствует себя плохо, другие говорят, это из-за проклятия.

– Какого проклятия?

– Смертельного, – серьезно ответила Хироко и подняла фонарик, чтобы видеть лицо Хизаши, ведь он был выше нее почти на две головы. – Наримацу-сан как-то обмолвился при служанке, что лорд оскорбил богов. Может, они нас всех прокляли?

Она говорила, а ее волосы шевелились, пряди извивались черными лентами, живя своей жизнью. Хизаши смотрел на их нервное движение, пока не заприметил сидящее на спине девушки маленькое существо, с ног до головы покрытое женскими волосами. Близость хэби заставила его нервничать, вот он и выдал свое присутствие.

– Хироко-сама, вас тоже беспокоят недомогания?

– Да, – ответила она. – Будто тяжесть на плечах, все время хочется прилечь, отдохнуть. И кошмары снятся…

Хизаши пристально посмотрел на комок волос, и тот сильно задрожал. Потом протянул руку и щелкнул пальцами – и этого хватило, чтобы ёкай отвалился и с писком бросился наутек. Хироко с удивлением расправила плечи и вздохнула.

– Что это такое? Это и есть искусство оммёдо?

Хизаши улыбнулся, занятый уже совсем другими мыслями.

– Возвращайтесь к себе, Хироко-сама, и набирайтесь сил.

Девушка что-то такое уловила в его голосе, отчего не рискнула больше произнести ни единого слова, лишь поклонилась и, шурша тканью, поспешила прочь. Круг света от ее фонарика отдалился, с шорохом открылась и закрылась сёдзи, и Хизаши остался один в темноте.

И вскоре без жалости наматывал на кулак прядь черных волос. Ёкай пищал и вырывался, но стоило поймать и удержать взгляд его круглых маленьких глазок, как тот затих и обвис в руке неопрятным слабо шевелящимся комком.

– Если ответишь честно, уйдешь живым.

Ёкай согласно пискнул, а потом торопливо заверещал, спеша вывалить все до того, как страшный экзорцист передумает. Уложился быстро, и Хизаши разомкнул хватку. Из переплетения волос показались маленькие по-обезьяньи кривые ножки с длинными сильными пальцами и стукнули об пол когтями. Блеснули круглые глаза, и ёкай исчез.

Хизаши поднял свой потухший фонарь и пошел обратно. Возле комнаты Морикавы остановился и прислушался. За тонкой стенкой горели свечи – учитель не спал, и, кажется, у него был гость. Хизаши не стал задерживаться тут, а вот возле двери Куматани невольно замедлил шаг. За ней тоже горел свет, и Хизаши приложил ладонь к тонкой перегородке.

Тепло.

Он и сам не понимал, почему не идет дальше, а потом створка сдвинулась, и Кента спросил:

– Хизаши-кун? Ты что-то хотел?

Из комнаты тянуло теплом от разогретых жаровень, а еще, быть может, от человеческого тела, внутри которого текла настоящая горячая кровь, не то, что у проклятого ёкая. И Хизаши вдруг понял, что потерял путь назад.