Серебряный змей в корнях сосны - Дубинина Мария Александровна - Страница 30

Это была не волна.

В тени исполинского монстра, похожего на скользкого черного угря со множеством извивающихся ног-щупалец, Куматани Кента казался совсем крошечным и беззащитным. Он уже ощутил за спиной зловещую ауру, но не обернулся даже когда сверху полился дождь из соленых брызг. Чудовище двигалось почти бесшумно, и, если бы потревоженные им волны не бились бешено о берег, его бы можно было принять за призрак.

– Ко мне! – закричал Хизаши и начал движение-танец, вычерчивая по мокрому песку охранный барьер. Нечего было и думать, чтобы напасть первыми. Куматани все-таки сорвался с места и за два удара сердца оказался в пределах защитного круга. Хизаши столкнулся взглядом с театральной маской, заменявшей существу лицо, но не увидел в ней прорезей для глаз.

Чудовище было слепо.

Хизаши досчитал до пяти, прежде чем так же тихо оно погрузилось в море и, казалось, растворилось в нем, потому что было слишком велико, чтобы не застрять на мелководье. Куматани коснулся плеча, привлекая внимание.

– Что это было? – спросил он. – Точно не Умибозу.

– И дурак бы понял, что это не Умибозу, – огрызнулся Хизаши.

– Значит, ты тоже не знаешь, что это?

Хизаши был застигнут врасплох и не смог придумать достойного ответа, поэтому вместо этого произнес:

– До рассвета лучше не покидать барьера. Посидим тут.

И он угрюмо отвернулся и опустился на колени прямо на холодный влажный песок. Кента сел сзади и привалился к нему спиной. Над успокоившимся морем с протяжными криками носились чайки. Они, в отличие от людей, быстро забывали свои страхи. Хизаши не сводил с линии горизонта взгляда, пока не начал клевать носом. Тепло Куматани успокаивало и расслабляло, а сам он уже какое-то время дышал тихо и размеренно – заснул.

Следующим, что помнил Хизаши, был шорох совсем близко, а еще движение земли под собой. Вздрогнув, он очнулся от короткого сна и обнаружил, что прилив не только размыл его и без того ненадежный барьер, но еще и превратил эту часть побережья в грязевую ванну. Наглая чайка, следя за ним одним блестящим глазом, ковырялась в пучке водорослей рядом с его ногой.

Куматани не было.

Испуганная резким движением птица с возмущенным криком отлетела в сторону, а Хизаши уже начал перебирать в голове все возможные вероломства, на которые мог пойти Куматани, пока он спал, но тут Кента позвал его по имени и помахал рукой, стоя на скальном уступе, – поразительно бодрый для их плачевного положения. Но что еще более странно, рядом с ним стояла низенькая сгорбленная старушка, а котомка с хворостом, видимо, принадлежавшая ей, была на плечах Куматани.

– Хизаши-кун! Скорее поднимайся сюда!

Довольно скоро Хизаши узнал, что, желая осмотреть окрестности в свете нарождающегося утра, Куматани отправился бродить по пляжу и, поднявшись по горной тропе, встретил старую женщину, которая собирала хворост для очага. Сначала она сильно испугалась и бросила котомку, но куда ей тягаться в скорости с юношей?

– Сачико-сан живет здесь совсем одна, – пояснил Куматани, помогая старушке подниматься по крутой тропе. В какой-то момент он и вовсе понес ее на спине вместе с котомкой. – Должно быть, это очень тяжело для такой пожилой женщины.

По мнению Хизаши, он сильно преуменьшил ее возраст. Глубокие морщины превратили ее лицо в сморщенный блин, на котором кое-как приоткрывались выцветшие глаза под нависшими веками. Тонкие губы шевелились так, будто старуха хотела что-то сказать, но постоянно не решалась, а может, она и говорила, просто слишком тихо, и беззвучное шамканье уносил пронизывающий соленый ветер. Смотреть на нее было неприятно, и Хизаши отвернулся. Ему не хотелось задумываться о том, что им двигало не естественное отвращение к человеческому несовершенству, но и вполне естественный человеческий страх стать однажды таким же беспомощным полумертвым существом. Но нет, Хизаши сделает все, чтобы этого не допустить.

– А еще Сачико-сан сказала, что ее дом наверху, за скалой, и мы можем остаться у нее, – беззаботно делился Куматани, не обращая внимания на тяжесть, усложнявшую и без того полную опасностей дорогу.

– И тебя ничего не смутило? – не выдержал Хизаши.

– А должно было?

Хизаши скосил взгляд на старуху, но она, кажется, успела заснуть, покачивая головой в такт шагам Кенты.

– О, светлые ками… – вздохнул Хизаши, но не стал ничего объяснять. Чужая глупость – не его забота.

Меж тем тропа в последний раз вильнула, и ветер с силой ударил в лицо, словно в отчаянной попытке столкнуть дерзких пришельцев, прошедших все предыдущие испытания. Но те выстояли, и в отместку ветер взялся трепать их волосы, особенно усердствуя с Хизаши, ведь густые, мягко вьющиеся на концах волосы Куматани были коротковаты, и неряшливо сбившийся хвостик на макушке, перетянутый белой плотной материей, не подходил для подобных игр. И едва Хизаши полностью взобрался на утес, воздух наполнился хлопаньем его рукавов и распахнутых пол сливового хаори с узором из кленовых листьев, да таким громким, будто сюда слетелась целая стая диких тэнгу.

Куматани бережно поставил старуху на землю, и она поманила их за собой к низкой лачуге, частично привалившейся к скальному выступу. Покрытая соломой крыша нависала над домом, бросая густую тень вокруг, деревянные стены потемнели от ветров и дождей. Он был похож на старую птицу, дрожащую от холода на краю пропасти. И только дымок, несмело вьющийся над дымоходом, выдавал в лачуге чье-то жилище.

Старуха зашамкала что-то еле слышно, и Кента, наклонившись, озвучил:

– Сачико-сан приглашает нас разделить с ней еду.

– Надеюсь, это не чайки, – пробурчал Хизаши. Одно его успокаивало, кто бы ни разбросал обглоданные кости по острову, это точно не могла быть старуха, у которой давно выпала половина зубов.

Внутри оказалось значительно лучше, чем представлялось снаружи. Оставив обувь на земляном полу возле порожка, Хизаши и Кента опустились на вытертые татами возле разведенного очага в центре комнаты. На крючке уже грелся котелок с водой, слабый огонь потрескивал в углублении в песке, и хозяйка подкормила его собранным в округе хворостом. Ощущение живого, настоящего, а не наполовину магического пламени вернуло Хизаши благодушное настроение, и он уставился в огонь немигающим взглядом, впрочем, не расслабляясь до конца. Хибара на пустынном острове сама по себе внушала подозрения, а запах, который он ощутил, едва миновал гэнкан, смердел дохлой рыбой, хотя самой рыбы не наблюдалось.

– Я все сделаю, – услышал он голос Куматани. – Отдыхайте, обā-сан.

Он усадил старуху на пол и принялся сам варить похлебку из того, что нашел в корзинах, составленных у стен. Вскоре запахло едой, и Кента протянул Хизаши грубую глиняную плошку с варевом. Ее неровные бока приятно согревали замерзшие пальцы, и Хизаши обхватил ее обеими руками, вдыхая горячий ароматный пар. Куматани Кента был плох во многих отношениях, но он определенно умел готовить что-то из ничего.

– Расскажите, как так вышло, что вы живете тут совсем одна? – утолив голод, спросил Куматани у старухи. Она съела совсем немного и щурилась на огонь, слабо шевеля сухими губами. Услышав вопрос, она вздрогнула всем телом, будто только что проснулась.

– Почему же одна? Мой супруг ушел в море… Он… Да, он должен скоро вернуться. Мой дорогой супруг рыбачит с нашим сыном. Он… Он продает рыбу, да. Он ушел в море и скоро вернется.

Она повторяла по нескольку раз, наверняка сразу забывая сказанное. Сколько же лет ее мужу, раз он еще рисковал выходить в море? Должно быть, он настолько иссох, что уже не боялся утонуть.

– Вы живете здесь втроем? – понял Куматани. – Обā-сан!

Старуха снова качнулась и перевела на него взгляд блеклых подслеповатых глаз.

– Мой дорогой супруг рыбачит вместе с сыном. Они скоро вернутся, да.

Хизаши допил суп и с сожалением посмотрел на дно плошки. Для того, чтобы прогреть это непослушное слабое тело, требовалось гораздо больше. Судьба старухи перестала его заботить, как только он услышал о ее родственниках. Кто знает, по каким причинам они обустроились так далеко от других людей? Хизаши было плевать. Он посмотрел на Кенту, но тот уже собирал грязную посуду.