Дело Джен, или Эйра немилосердия - Ффорде Джаспер - Страница 16

• Предыдущая
• 16/72
• Следующая

Я посмотрела ему прямо в глаза:

– Нет. Я просто еду домой, чтобы разобраться в себе.

Джек Дэррмо не поверил ни единому звуку.

– Я не верю в стресс, Нонетот. Есть сильные люди и слабые люди. Только сильные могут пережить встречу с таким существом, как Аид. Вы – сильная личность.

Он помолчал.

– Если передумаете – позвоните мне. И берегитесь. Я буду за вами присматривать.

– Ай, делайте что хотите, мистер Дэррмо! У меня к вам вопрос.

– Да?

– Вам-то Аид зачем?

Джек Дэррмо снова улыбнулся.

– Боюсь, это засекречено, мисс Нонетот. Всего доброго.

Он коснулся шляпы, встал и ушел. Из-за ограды кладбища появился черный «форд» с тонированными стеклами и умчал голиафовца прочь.

Я села и крепко задумалась. Я лгала полицейскому психиатру, когда утверждала, что могу работать, и солгала Джеку Дэррмо, сказав, что не могу. Если «Голиаф» интересуется Аидом и рукописью «Чезлвита», это может быть связано только с финансовой выгодой. Корпорация «Голиаф» была подвержена приступам альтруизма примерно в той же степени, в какой Чингисхан любил гнутую венскую мебель. Превыше всего для «Голиафа» – деньги, и никто не поверит, что они хоть в ерунде согласятся упустить свою выгоду. Да, конечно, они восстановили Англию после Второй войны, они возродили экономику… Но рано или поздно возрожденная нация встает на ноги и начинает шагать самостоятельно. В наши дни «Голиаф» казался уже не добрым дядюшкой, а скорее деспотом-отчимом.

Я села на двадцатиместный дирижабль до Суиндона. Он был заполнен лишь наполовину, а легкий попутный ветерок сделал наше путешествие особенно приятным. Поездом вышло бы дешевле, но, как и многим, мне нравилось летать дирижаблем. Когда я была маленькой, родители возили меня в Африку на огромном дирижабле класса «клипер». Мы медленно проплыли над Францией, над Эйфелевой башней, над Лионом, сделали остановку в Ницце, затем пересекли сверкающее Средиземное море; мы размахивали руками, приветствуя рыбаков и пассажиров океанских лайнеров, а те отвечали нам. Мы остановились в Каире после того, как с невероятной грацией облетели пирамиды: капитан умело маневрировал этим левиафаном, успешно справляясь с двенадцатью полноповоротными пропеллерами. Мы летели три дня вдоль Нила до Луксора, а там пересели на рейсовый корабль и вернулись в Англию через Гибралтарский пролив и Бискайский залив. Чего же удивляться, что я при любой возможности старалась вернуться к воспоминаниям детства!

– Журнал, мэм? – предложил стюард.

Я отказалась. Журналы на борту дирижаблей всегда тупые, а мне нравилось смотреть, как скользит внизу английский пейзаж. Был чудесный солнечный день, дирижабль с тихим гудением проплывал мимо маленьких пухлых облачков, рассыпанных по небу стадом небесных овечек.

Вот навстречу нам поднялись и исчезли за кормой Чилтернские холмы, мы миновали Уоллинг-форд, Дидкот и Уонтедж. Проплыла подо мной Уффингтонская Белая Лошадь [5], вызвав воспоминания о пикниках и веселом флирте. Мы с Лондэном тут часто бывали.

– Капрал Нонетот? – спросил знакомый голос.

Я обернулась и увидела в проходе человека средних лет с полуулыбкой на лице. Мы не виделись двенадцать лет, но узнала я его моментально.

– Майор! – воскликнула я, чуть напрягшись в присутствии бывшего командира.

Его звали Фелпс, он командовал нами в тот день, когда наша легкая танковая бригада по ошибке напоролась на русские пушки, которые как раз готовились отразить атаку на Балаклаву. Я служила водителем БМП. Паршивое было времечко.

Дирижабль начал медленно спускаться над Суиндоном.

– Как жизнь, Нонетот? – спросил он. Наши прошлые воспоминания диктовали стиль общения.

– Хорошо, сэр. А у вас?

– Не могу пожаловаться. – Он рассмеялся. – Ну, мог бы пожаловаться, но к чему? Эти идиоты произвели меня в полковники, представляешь!

– Поздравляю, – с легким беспокойством сказала я.

Стюард попросил нас пристегнуться. Фелпс сел рядом со мной, застегнул ремень и понизил голос:

– Меня тревожит Крым.

– А кого он не тревожит? – ответила я, подумывая, не сменил ли Фелпс с нашей последней встречи свои политические убеждения.

– Верно. Эти козлы из ООН суют свой нос туда, куда их не звали. Если мы отдадим Крым, то все жизни, которые мы там положили, пойдут псу под хвост.

Я вздохнула. Ничего не изменилось, а спорить я не собиралась. Я захотела, чтобы эта война кончилась, почти сразу же, как попала в Крым. То, что там творилось, не соответствовало моим представлениям о войне. Вышвырнуть нацистов из Европы – это было правильно. Но воевать за Крымский полуостров – ксенофобия, гордыня и кретинический патриотизм.

– Как рука? – спросила я.

Фелпс показал мне протез. Повращал кистью, согнул пальцы. Впечатляло.

– Отпад, правда? – сказал он. – Он воспринимает импульсы от такой сенсорной штуковины, которую приделали к мускулам плеча. Если бы я потерял руку выше локтя, получилась бы чисто жопа с ушами.

Он немного помолчал и вернулся к прежнему разговору:

– Мне не дает покоя, что весь этот хипеж может заставить правительство сдаться еще до наступления.

– Наступления?

Полковник Фелпс улыбнулся.

– Конечно. У меня есть друзья наверху, они говорят, что поставка новых плазменных винтовок – вопрос считанных дней. Думаешь, русские устоят перед «крутью»?

– Честно говоря, нет. Разве что у них есть своя версия.

– Ни шанса. «Голиаф» – самая передовая компания по производству вооружения в мире. Поверь, я, как и все, надеюсь, что нам не придется их использовать, но «круть» – это та переломная точка, которой мы все ждали.

Он порылся в портфеле и достал брошюрку.

– Я катаюсь по Англии и вдалбливаю им, что Крым отдавать нельзя. Думаю, ты должна мне помочь.

– Мне так не кажется – начала было я, принимая книжечку.

– Чушь! – ответил полковник Фелпс и перешел на митинговый слог. – Твой долг как ветерана кампании, оставшегося в живых и ныне здравствующего, поднять голос в защиту тех, кто принес себя в жертву. Если мы отдадим полуостров, все их жизни будут потеряны зря.

– Я думаю, сэр, что они и так уже потеряны, и что бы мы ни решили, этого уже не изменить никак.

Он сделал вид, что не слышит меня, и я замолчала. Яростная поддержка военного конфликта позволяла полковнику как-то справляться со своим собственным отчаянным положением. Когда нам дали приказ наступать, мы готовились встретить «символическое сопротивление», а попали под кинжальный огонь русской артиллерии. Фелпс ехал на броне БМП, когда русские открыли огонь из всего, что у них было. Ему оторвало руку ниже локтя и искромсало спину шрапнелью. Мы сложили его и остальных в машину и отвезли к английским окопам гору стонущего человеческого мяса. Я вернулась в мясорубку, как и те немногие, кто мог это сделать, и поехала между пылающими разбитыми машинами, выискивая выживших. Семьдесят шесть БМП и легких танков послали в тот день под русские пушки. Вернулось две машины. Из пятисот тридцати четырех солдат выжили тридцать четыре, и только восемь не были ранены. Одним из убитых был Антон Нонетот, мой брат. Так что «отчаянное положение» полковника было бледной тенью подлинного отчаяния…

К счастью для меня, дирижабль вскоре причалил, и я сумела отделаться от полковника Фелпса в зале ожидания при аэродроме. Забрав из багажа чемодан, я спряталась в женском туалете и сидела там, пока не уверилась, что он уже ушел. Его брошюрку я разорвала на мелкие кусочки и спустила в унитаз.

• Предыдущая
• 16/72
• Следующая