Тамо далеко (1941) (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 10

Чрезвычайно солидный и полный владелец с крайне незаинтересованным видом сгреб золотой, взвесил, померял, поразглядывал через монокуляр и выдал через губу:

— Двести динаров.

Еще в девяностых, когда вернулся из Боснии и пытался найти место в жизни, насмотрелся на таких деятелей из ломбардов — повадка и выражение лица у него точь-в-точь. Значит, пытается обуть и как бы не вдвое.

Я издевательски гыгыкнул и вынул у него из рук монету.

— Хотя… — тут же попытался вывернутся негоциант, — это же соверен, значит, триста.

Я укоризненно посмотрел на оценщика, положил монету в карман и развернулся на выход.

— Триста пятьдесят и это последнее слово! — долетело мне в спину.

Замер, подумал и согласился — вряд ли мне кто-нибудь даст четыреста, будем считать, что пятьдесят динаров я недобрал за оценку и определение курса.

На соседней улице весело позвякивал трамвайчик, как раз в сторону Колонии. Пассажиры понемногу переходили в стадию гнева — ругали военного коменданта города генерала Николаевича, по чьему приказу взорвали мост короля Петра через Дунай и мост короля Александра через Саву. Типа замедлить продвижение немцев — а собственной 6-й армии как отходить? Вплавь?

Перечисляли пострадавших или убитых при бомбежках знакомых, шепотом передавали слухи, что разведгруппы немцев шастают по городу, как у себя дома, что хорватские части ненадежны… Но вот не сложилось у меня впечатление «вся страна поднялась против захватчиков». Или это только в Белграде так? Как-то по городу очередей в военкоматы не заметно, батальоны ополчения не формируют…

Выскочил у главного вокзала, поводить жалом на предмет поезда на юг, так хрен, как в здание бомба попала, никто ничего толком не знает и не делает. Один только работяга посоветовал через Младеновац на Чачак ехать, там мосты до сих пор целы. Дошел до черного рынка, сторговал крепкие ботинки чешской фирмы «Батя» и у вчерашнего жучка выменял люгер Фрица на полицейский «Вальтер». Там же нашел фотографа, сделавшего «срочное фото».

Муттер сидела дома — часть учеников покинула город, часть отказалась от занятий — и я загрузил ее шитьем пояса для денег и документов, типа ксивника. Сам тоже вооружился иголкой с ниткой и с грехом пополам настрогал потайных кармашков для соверенов в разных частях одежды. Потом разложил последний рейхспаспорт и чистый бланк, по образцу старательно заполнил все графы на имя Генриха Шварцкопфа, приклепал щипцами фотку, шлепнул печать, оглядел творение рук своих… Ладно, сойдет для сельской местности, чай, не Рейх — там-то расколют без вопросов.

Закончили мы уже после обеда, поезд предполагался только утром, подготовку я завершил и присел передохнуть у окна. И так меня в Карабурму потянуло…

Букет я купил по дороге — дураков нет являться без цветов к женщине, от которой удрал не попрощавшись. Мало того, раскошелился и на флакончик «шанели» — уж не знаю, настоящий он или сделан на местной Малой Арнаутской.

Визит не задался — у ворот перебирал ногами привязанный конь под армейским седлом, в доме разговаривали на повышенных тонах Милица и какой-то мужик, не иначе, владелец лошади, и вообще вилла сегодня была гораздо более обитаема, чем вчера.

На стук открыла тетка в переднике, но ее почти сразу отодвинул молодой офицер:

— Что еще?

На Милицу не похож, глаза горят, усы вразлет, орел-мужчина. Судя по голосу, как раз с ним хозяйка и собачилась. А судя по необмятой форме, одному квадратику на погонах и полному отсутствию медалек, коими так любят украшать себя балканские военные, в офицеры произведен недавно.

— Цветы для госпожи Милицы Проданович.

— Давай сюда! — сунулся офицерик.

— Прошу простить, но приказано лично в руки.

— Давай сюда!!!

— Милош, что там?

— Ничего, дорогая, наглый посыльный, — сквозь зубы выдал поручник.

Но тут из гостинной выплыла сама хозяйка, сверкнула на меня глазами, но букет приняла и распорядилась:

— Сайка, накорми посыльного.

Тетка провела меня на кухню, где я минут пятнадцать пытался сожрать занимавшую почти всю тарелку плескавицу, краем уха слушая разгорающийся за дверями скандал. Сайка при каждом крике только неодобрительно качала головой или испуганно прикрывала рот краешком передника. Закончилось все звоном упавшей с вешалки сабли, хлопком двери, от которого задрожали стены, неразборчивыми ругательствами во дворе и стуком копыт.

— Можешь быть свободна, — величественно отпустила прислугу Милица. — А ты пойдем со мной, расскажешь от кого цветы.

Несколько минут на меня шипела разъяренная кошка и отчитывала, как мальчишку — как я посмел уйти, не сказав не слова? Я тихо стоял, дожидаясь, когда уйдет Сайка, а потом вытащил из кармана духи:

— Извини, нужно было спасти город.

— И что, думаешь, теперь я брошусь тебе на шею с криком «Мой герой»?

— Бросаться не надо, сам справлюсь, — я подхватил ахнувшую Милицу на руки и понес в спальню.

В высшей степени нестандартное взятие Белграда разведгруппой в семь человек стало результатом откровенной авантюры.

26-летний выпускник офицерской академии Бад-Тёльц Фриц Клингенберг заслужил репутацию смелого, изобретательного, но упертого и резкого человека. Его командир роты времен французской кампании характеризовал его больше как индивидуалиста, нежели как способного офицера: «Клингенберг умен, но упрям; лоялен, но не боится противоречить начальству; отлично действует в стрессовых ситуациях, но самоуверен до неповиновения».

Перед Югославской операцией Фриц получил чин гауптштурмфюрера и мотоциклетную разведроту дивизии «Рейх» под командование. Бойцов себе он подбирал такого же авантюрного склада, вплоть до того, что натаскивал их на мелком воровстве предметов снабжения.

Белград с 6 апреля подвергался регулярным бомбежкам в условиях полного господства Люфтваффе, в результате погибло примерно семнадцать с половиной тысяч человек. Большинство высокопоставленных чиновников бежали, силы обороны Белграда и население были морально подавлены.

Из-за сильной распутицы, подтопления низин и разрушения мостов основные силы отстали, и Клингерберг с передовым дозором вырвался далеко вперед, двигаясь по насыпи железной дороги. К исходу 11 апреля 1941 года разведчики вышли на северный берег Дуная напротив югославской столицы.

Технически, дозор выполнил свою задачу и должен был вернуться к основным силам. Но один из людей Клингерберга нашел моторную лодку, и 12 апреля, после нескольких часов наблюдения за городом, семь человек высадились на южном, белградском берегу Дуная. При попытке совершить второй рейс лодка утонула, солдаты выплыли и вернулись.

Примерно через час группа разоружила югославский пост, а еще чуть позже задержала автобус с солдатами и принудила их к сдаче. В автобусе, помимо сербов, находился пьяный немецкий турист, которого везли в комендатуру на разборки. Турист прилично говорил на сербском и стал проводником Клингерберга, как только немного пришел в себя.

Эсэсовцы продолжили свой путь, используя пленных и югославское обмундирование, на каждом блок-посту повторялась одна и та же история: охрана сдалась и разоружена. За все время произошла всего одна перестрелка без потерь, не в последнюю очередь потому, что все в Белграде ожидали осады, а не столь быстрого появления немцев в городе.

Клингерберг и его люди въехали в центр столицы на захваченных машинах вместе с пленными. Пользуясь замешательством горожан, гауптштурмфюрер в пять вечера 12 апреля занял гостиницу и приказал вывесить флаг Рейха, а также начать патрулирование улиц. Через некоторое время после этой демонстрации в гостиницу явился мэр Белграда с вопросом об условиях капитуляции. Клингенберг надул сербам в уши, что он и его люди — передовая группа нескольких танковых дивизий СС, и если он не сообщит своему подразделению по радио о сдаче Белграда, Люфтваффе продолжит равнять город с землей. Он также заявил, что за бомбардировками последуют артиллерийские обстрелы, а также атаки танков и пехоты.