Чужой портрет (СИ) - Зайцева Мария - Страница 51

— Да… Да… — Лана вытирает слезы, — ты права. Я просто какая-то стала… Слишком чувствительная. Столько времени держалась, как-то изнутри закаменела, замерзла. А ты приехала и разморозила. Весну с собой привезла.

— А что с полицией? — возвращаю я ее к разговору.

— Ай… — Ланка шумно сморкается в салфетку, — да ничего… Пришли, посмотрели… И… Все. Мы с Вальчиком в больницу, нас никто не задерживал, не опрашивал. И я за все эти дни даже домой не ездила. Не представляю, что там. И про этих мужиков ничего не знаю… Каза спрашивать боюсь, он у твоей палаты с таким лицом сидел, что всех волной просто в сторону сносило… А Вася молчит. И отворачивается. Как проорался насчет Сереги и коллекторов, так и молчит… И знаешь, Марусь, я и не хочу ничего выяснять. Ни про этих уродов, ни про бывшего своего. Пусть они под землю провалятся, им там самое место! И ты не спрашивай. Все равно тебе никто ничего не скажет, вот увидишь!

— Но полиция… — пытаюсь возражать я, — я же ранила… или… — сглатываю в горле сухой ком, — убила…

— Забудь, — машет рукой Ланка, — вряд ли что-то будет. Если я правильно поняла насчет отношения Каза к тебе, то полиция тебя будет десятой дорогой обходить…

— Да какое еще отношение… — бормочу я, чувствуя, что краснею, — уже нет никакого отношения…

— Ну да, ну да… — усмехается Ланка, — никакого отношения у него к тебе… Как у цыгана к лошади…

— Когда операция у Вальчика? — перевожу я тему, не желая впускать в сердце надежду. То, что Каз тут был, в палате, что говорил… Теперь это кажется результатом моего бреда. Неправдой.

— Через неделю примерно, — говорит Ланка, — точной даты нет, я ждала, пока ты придешь в себя.

— С ума сошла… Срочно бронируй время, билеты и еще что там надо… — я начинаю волноваться, пытаюсь сесть, и Ланка придерживает меня от необдуманных движений, — пока деньги дают! И те, что я принесла… Они же помогут? Их не забрали?

— Нет, конечно, — говорит успокаивающе Ланка, — там на проживание наше во время операции и потом, когда реабилитация… Но я их не возьму, Марусь… Ты прости…

— Но… Почему?

— Потому что Вася… Черт… Ну, короче, операцию оплачивает Хазаров из какого-то своего фонда, это Аня подсуетилась, а вот проживание — Вася. Он настоял.

— Но…

— А деньги верни Казу, Марусь. Знаешь, честно тебе скажу, если бы не было этих уродов, и ты просто принесла бы деньги и сказала, откуда они… Я бы взяла. Несмотря ни на что. Пусть это неправильно и вообще… Подло, по отношению к тебе. Но я бы взяла. Сама бы тебя никогда не попросила о таком… Но деньги бы взяла. Потому что вариантов не было других. А сейчас они есть. И я Казу объяснила все… И, мне кажется, он понял.

— Это не важно, Лана… — шепчу я, — даже если понял… Это ничего уже не изменит…

— Маруся…

Пальцы скользят по руке, их грубоватое касание отзывается в коже так остро, словно мелкими иголками колет с мороза. Онемение и сладкая, приятная боль.

Я не убираю руку, просто не могу лишить себя этого наслаждения.

Вот такое малодушие, такая слабость телесная.

И моральная.

Каз сидит рядом с кроватью, смотрит на меня, и я слабею под этим взглядом. В голове пустота и безумие.

И так странно, словно со стороны смотрю на себя, на нас с ним, и удивляюсь: каким образом так получилось?

Ведь я же не хотела… Вообще, планировала поговорить, расставить все по своим местам, объясниться, наконец… Ни на что не надеясь, не рассчитывая!

Просто потому, что надо сказать, надо объяснить… И деньги вернуть.

И именно с этим настроем я сегодня утром проводила Ланку в Москву.

Она уехала еще днем, серьезная, сосредоточенная и невозможно счастливая, совсем не похожая на ту замученную серую женщину, что открыла мне дверь своей квартиры совсем недавно. А кажется, что вечность прошла. И столько всего случилось!

Меня до сих пор периодически колотить начинает, едва подумаю, что могло бы быть, если б не Каз…

И за это ему тоже нажо сказать спасибо. И за многое другое. Извиниться за себя, свое поведение. И деньги… Деньги отдать.

Ланка уехала в сопровождении невероятно серьезного бородатого мужчины, того самого Васи Буйвола. Он нес на руках довольного таким способом передвижения Вальчика и заботливо придерживал дверь сестре, когда она покидала мою палату.

И я так рада за нее, так рада!

Этот Вася, несмотря на откровенно пугающую внешность и просто огромные габариты, показался очень сдержанным, спокойным и каким-то правильным, что ли… Пожалуй, за его спиной Ланка в самом деле будет, словно за каменной стеной.

И мне не страшно ее отпускать теперь. И за Вальчика спокойно. Почему-то кажется, что все пройдет хорошо, и мой маленький племянник будет бегать без костылей уже очень скоро.

А, если так, то все было не зря, правда?

Каза я не видела эти два дня, и не скажу, что не мучило меня это. Мучило, и сильно. Его отсутствие еще больше разздоривало мое чувство вины, мою паранойю.

По сути, мне в палате заниматься толком нечем было, только придумывать различные варианты нашей будущей беседы. Страшиться и хотеть этого…

Наверно, после всего случившегося я все-таки слегка повредилась рассудком, а, учитывая, что и до этого была слишком мнительной и тревожной, то теперь эти чувства просто в абсолют возвелись.

Аня говорила, что Каз просто так меня не оставит, что я зря думаю, будто избавлюсь от него…

Я прикрываю глаза и опять, словно наяву, вижу ее.

Аня стоит ко мне спиной, смотрит в окно. Тонкая фигура, короткая стрижка, аккуратный затылок, угловатость и порывистость. Татуировка на шее — словно вызов этому миру.

Она вся — вызов этому миру.

И голос. Тихий, спокойный.

— Ты пойми… После всего, что случилось, ты уже не будешь одна. Или ты думаешь, что Каз вот так просто сольется?

— Я… — я не знаю, что сказать. Может, то, что очень сильно хочу, в глубине души, чтоб он не сливался? Хочу и боюсь этого страшно.

— Ты, видимо, не поняла, кто он, да? И не поняла, кто они все?

— Они все? — эхом отражаю ее слова.

— Они, — повторяет Аня, развернувшись и пристально рассматривая мое лицо, — Хазаров, Каз, Ар… Понимаешь, им сопротивляться бессмысленно, это бронебойные машины.

— У тебя, по моему, прекрасно получается, — вырывается у меня. У Ани меняется лицо, становясь сразу же жестким и закрытым, и я осекаюсь, иду на попятную, бормочу торопливо:

— Прости, прости пожалуйста…

— Не получается… — отворачивается она, — нихрена у меня, Марусь, не получается… Хотела бы, но…

— Он… — я как-то забываю о своих бедах, настолько сейчас, после моих неосторожных слов, в фигуре Ани просматривается напряжение, болезненное и ломкое, — он… заставляет?

Тут же в памяти воскресает случайно подсмотренная картинка их поцелуя в доме у Хазарова, насильного поцелуя, грубого. Если он заставляет ее, если она не может противостоять ему, то это… Черт… Что же делать?

— Что? — Аня поворачивается обратно, смотрит на меня с легким недоумением, а затем, осознав смысл моего вопроса, торопливо выдыхает, — да нет, ты чего? Нет, конечно же… Но он… Понимаешь, это сложно. Но честно тебе скажу… если бы была возможность не иметь с ним ничего общего… Я бы ею воспользовалась. Но у меня такого шанса нет. И у тебя тоже нет, Марусь, если я хоть что-то понимаю в людях. А Каза я за эти годы успела изучить. И таким, как в тот день, когда тебя ранили, я его вообще никогда не видела. А видела я его всяким… За эти несколько лет много чего было тут, понимаешь? И войны были, и передел сфер влияния, короче, наелась я до отвала… И насмотрелась. Каз, он… Понимаешь, он всегда бешеный был, но легкий. Потому его и боятся. Никогда не знаешь, что в следующий момент выкинет. Они разные совсем, эти братишки по детдому…

— Детдому?

— Ну да, — кивает Аня, — они втроем в одном детдоме жили, с тех пор еще дружат. Тебе Каз не говорил?