Чужой портрет (СИ) - Зайцева Мария - Страница 26

— Слушай… — он облизывает губы, и я с удивлением отмечаю, что они не твердые, хотя именно такими ощущались, когда целовал, а мягкие. И изгиб… Да… Красивый такой, чувственный…

Моргаю, понимая, что слишком долго смотрю на его рот, перевожу взгляд на более безопасный объект для наблюдения — шею. Крепкую, смуглую… Боже, может, вообще глаза закрыть?

— Маруся… — он держит за руку, мягко перебирает пальцами по ладони, и это щекотно и волнительно. А еще очень-очень нежно. И так не похоже на то, чего я ожидала… — Давай я тебя завтра свожу пообедать? Хочешь? Просто прокатимся, ничего такого…

— Я… Не могу… Мне с Вальчиком сидеть…

— Вальчик? — выразительные брови поднимаются в удивлении.

— Сын Ланы.

— А-а-а-а… Ну, не проблема… Погуляем с пацаном.

— Эм-м-м…

— Завтра заеду.

— Но…

— Часов в пять, нормально?

— Да, но…

— Ну отлично, до встречи.

Он разворачивается и быстро прыгает в машину.

Я не успеваю ничего сказать, просто смотрю в легкой оторопи, как шикарная гоночная машина вылетает с больничного двора.

Это я что, сейчас на свидание согласилась?

Как так получилось, вообще?

— То есть, пойдешь? — Ланка смотрит на меня недоверчиво, вздыхает, — уверена?

— Не знаю… — мне почему-то стыдно сейчас перед ней.

Еще бы, столько времени упиралась козой-дерезой, а тут раз — и согласилась…

— Слушай… — Ланка застегивает рабочий халат, надевает шапочку и маску, она сегодня с обеда на смене в больнице, в терапии, — я, конечно, ничего не буду говорить, все, что могла, сказала, но… Ты — большая девочка… У тебя был кто-то? Ну… Ты понимаешь?

— Понимаю, — киваю я, стараясь говорить как можно суше и спокойней, — был.

— Ну… Тогда легче, да? — щурится она.

— Нет, не легче.

— Черт… Марусь… — Ланка подходит ближе, гладит по плечу, — прости… Я не хотела… Бередить.

— Ничего, все нормально, — улыбаюсь я, — уже.

— Ну тогда нечего выглядеть так, словно на эшафот идешь, — шутливо толкает меня в бок Ланка, — конечно, Каз — вообще не тот, кто тебе нужен… Не твой вариант, ты уж извини. Но тут ничего не поделаешь… Если такой мужик западает, то отвадить его сложно. И никто не скажет, что ты не пыталась, да?

— Да это вообще ничего такого… — бормочу я, отводя взгляд, — просто погуляем с Вальчиком… И все.

— Кстати, насчет Вальчика… — хмурится Ланка, — я сегодня сама его заберу, не надо с ним гулять.

— Но… Ты же до семи…

— Ничего, отпрошусь на полчаса, сгоняю, привезу сюда.

— Зачем? Я же могу…

— Не надо. Он не любит посторонних, тем более, мужиков… И тебе помешает.

— Да я же говорю, что ничего…

— Ну вот и посмотришь, насколько ничего.

Я не знаю, что сказать, как возразить, потому просто киваю, и мы расходимся в разные стороны.

Ланка — работать, я — отдыхать после ночной смены.

И трястись от волнения перед встречей с Казом.

Чтоб забыться и не думать ни о чем лишний раз, беру блокнот и карандаш и иду в парк при больнице, делать наброски ивы, которую приметила буквально вчера вечером.

В окно смотрела, в перерыве между работой, и увидела, как интересно фонарь подсвечивает ветки ивы. Было в таком сочетании света и тьмы что-то инфернальное, легкое и одновременно загадочное.

И вот теперь мне хочется поймать этот странный момент, хотя бы в наброске.

Ива стоит неподалеку от внутреннего крыльца, но чуть в стороне, если устроиться сбоку, на нижних ступеньках, то как раз будет нужный ракурс. Даже еще интереснее получится, потому что из окна на первом этаже чуть-чуть все по-другому выглядело…

Я сажусь, быстро накидываю основное, от чего потом буду плясать, извлекая из памяти детали.

И настолько сильно увлекаюсь, что не замечаю, как за моей работой наблюдают.

— Слушай, а прикольно, — ломкий мальчишеский голос заставляет вздрогнуть и выронить карандаш. Тот катится вниз, теряется в траве, и мальчик, в котором я узнаю Ваню, сына Ани, старшей медсестры из педиатрии, кидается его поднимать.

— Вот, — он протягивает мне карандаш, улыбается немного виновато, — напугал тебя, да? Я не хотел…

Он меня напугал, да, но первый шок уже прошел, а у мальчишки настолько привлекательная, заразительная улыбка, что невольно тянет улыбнуться в ответ.

И я улыбаюсь.

— Все хорошо. Просто неожиданно.

Беру карандаш, ловлю внимательный взгляд Вани на моем рисунке.

— Нравится?

— Ага, круто так… — с готовностью кивает он, явно довольный тем, что я поддерживаю разговор, — так просто смотришь на дерево, вообще ничего особенного, а у тебя — странно… И прикольно.

— Это хорошо? — улыбаюсь я, двигаясь на ступеньке, чтоб освободить место для мальчика. Он садится, кивает.

— Вообще супер. Я так никогда не смогу.

— Сможешь, конечно, — смеюсь я, — это только кажется, что сложно, а если разобрать, то вообще ничего особенного.

— Не… — мотает он лохматой, по-модному подстриженной головой, — у меня в школе по рисованию всегда двойки были. Училка говорила, что у меня вообще таланта нет.

— У всех есть талант, — возражаю я, хмурясь.

Осуждать другого человека не хочется, но… Это кем надо быть, чтоб сказать ребенку, что у него нет таланта?

— Садись, попробуй.

— Сейчас? — растерянно уточняет Ваня и оглядывается на дверь больницы.

— Ты торопишься?

— Да нет, вообще-то… — пожимает он плечами, — у меня еще час есть перед треней.

— Спортом занимаешься? — спрашиваю я, протягивая Ване свой блокнот и карандаш.

— Ага… — он берет мои вещи с осторожностью, аккуратно, словно боясь сломать, — самбо…

— Хороший спорт, — киваю я, — тебе нравится?

— Да… — Ваня растерянно вертит в руках карандаш, — отец хвалит… Говорит, на город можно будет скоро выходить… А что мне рисовать?

— А что ты хочешь?

— Не знаю…

— Посмотри вокруг, что тебя привлекает? Что кажется интересным?

— М-м-м…

— Ну вот смотри… Я увидела эту иву вчера ночью. Она опустила ветви к самой земле, словно гладила ими траву, а сверху на листья падал свет от фонаря. И получалось странно, потому что листья у ивы, ты видишь? Они разные по цвету. Внутри — темнее, а снаружи — светлее. И вчера они светились… Это выглядело так, словно ветви покрыты крохотными искрами, и эти искры струятся вниз, до земли, и тонут в ней… Такой водопад… И мне захотелось поймать это мгновение, зарождение и гибель искр в темной траве…

Я замолкаю, понимая, что излишне увлеклась, и Ваня, наверно, считает меня немного чокнутой. Или не немного…

Но мальчик смотрит на меня странно, словно завороженный, брови нахмурены, в глазах — осмысление услышанного. В этот момент он одновременно похож и очень не похож на своего отца, жесткого и тяжелого Тагира Хазарова. Лицо такое же совершенно, в будущем обещающее тоже стать жестким, запоминающимся. А вот взгляд… Взгляд, как у Ани, внимательный и теплый… Надо же, как интересно… Какой контраст…

Ловлю себя на том, что подмечаю эти детали, чисто машинально, словно композицию к будущему портрету продумываю.

Господи, я неисправима…

Ваня моргает, приходя в себя, улыбается:

— Офигеть… Вот это воображение у тебя. Ты училась да, на это? В художке?

— Да, — мне забавна его реакиця. И приятна, чего уж там. — Ну, так что? Что-то тебя привлекает в окружающем пространстве?

Ваня внимательно осматривается, теперь уже как-то по-новому, словно мои слова что-то сдвинули в его мозгу, заставили иначе оценивать мир.

— Знаешь… Мне хочется вон те ворота нарисовать, — смущаясь, говорит он.

— Почему?

— А у них решетка прикольная, — объясняет он, — словно морда льва…

Приглядываюсь, действительно находя некоторое сходство в сочетании прутьев кованой решетки забора с мордой оскаленного льва. Надо же, а я и не замечала никогда.

— Нарисуй, — предлагаю я Ване.