Чужой портрет (СИ) - Зайцева Мария - Страница 17

— О, Анькины приехали… — комментирует происходящее Валентина Михайловна, — чего это они раньше времени? Обычно со смены ее забирают…

— Это ее дети? — удивленно раскрываю я рот. Не на девочку, конечно, тут все в порядке, но вот мальчик… Это во сколько же она его родила?

— Да, — кивает санитарка, — сын и дочка.

— Но ведь Аня же… — я не могу сформулировать фразу, так, чтоб поделикатнее, — ей же не больше двадцати пяти…

— Чуть больше, — смеется санитарка, — но да, ты права. Ванька приемный. А дочка родная. Да ты чего, не местная, что ли? Не знаешь, кто такая Аня?

Я только головой мотаю.

— О-о-о… А вот и Хазар, — Валентина Михайловна кивает на еще одну машину, как две капли воды похожую на первую, заезжающую во двор, — пошли-ка с глаз долой…

Хазар… Опять Хазар. Да что это такое, что меня это имя преследует-то?

Я не спорю, разворачиваюсь, чтоб нырнуть за санитаркой в прохладу приемного покоя, а навстречу мне идет Аня.

Киваю ей, торопливо скользя мимо… И все же, уже зайдя в помещение, разворачиваюсь, чтоб увидеть, как Аня подхватывает на руки радостно пищащую дочку, как улыбается им обоим веселый озорной Ванька, и как идет от черной машины очень знакомый мне черный человек, Хазар. Тот самый Хазар, который владелец фирмы, где работает моя сестра, и клуба, где я недавно так неудачно прибиралась…

А рядом с ним, отстав буквально на полшага, движется еще один мой знакомец. При виде которого, сердце начинает лупить в грудную клетку с дикой силой, так что даже больно становится.

И, в отличие от Хазара, не сводящего взгляда с Ани и ее детей, Каз смотрит на меня.

Ловлю на себе черный, внимательный взгляд Каза, торопливо отворачиваюсь и прячусь за Валентину Михайловну.

Какого черта он тут забыл?

Опять меня ищет?

Да вряд ли… Наверно, со своим боссом приехал…

— Вот Аньке делать нечего, от такого мужика бегать… — начинает бормотать Валентина Михайловна, неторопливо двигаясь в сторону лестницы на второй этаж, — и заботливый какой, и богатый, и детей любит вон как… А она все кобенится…

— От какого мужика? — мне неловко спрашивать и вообще сплетнями интересоваться, но информацией надо владеть. Слишком много вокруг меня непонятных и пугающих мужчин. А я и без того после Алекса от любых брюк шарахаюсь…

— Так от Хазарова же, — удивленно поясняет санитарка.

— От Хазарова? Он ухаживает за Аней? — моргаю я растерянно, пытаясь представить себе их рядом: тонкую, светлую, порывистую Аню и большого, черного, давящего Хазарова… Да не может быть! Такие, как Хазаров, любят другой типаж женщин, а Аня… Аня мне показалась слишком самостоятельной и свободолюбивой, чтоб быть рядом с властным, привыкшим все контролировать, пугающим мужчиной…

— У нее дочка от него, — охотно поясняет санитарка, видно, радуясь, что нашла свободные уши и можно с удовольствием почесать язык о такую пикантную историю, — и старший тоже его… Ой, там такая история…

Глаза ее горят предвкушением, и мне становится неприятно.

— Ладно, мне работать… — неопределенно говорю я, стремясь прервать поток сплетен, который сама же и спровоцировала невольно, и торопливо убегаю по своим делам.

По пути старательно не представляю себе их рядом: изящную Аню и мрачного Хазара… А они бы интересно смотрелись вместе… Есть в таком контрасте что-то загадочное и волнующее… Словно тонкая, гибкая, но сильная осинка спряталась в тени великана-дуба. Им рядом сложно находиться, дуб своей кроной давит все живое и мелкое… Но осинка умеет приспосабливаться… И пробиваться к свету исключительно на жажде жизни и упрямстве.

Я прикрываю глаза и прямо вижу перед собой эту картину, застываю, машинально прикидывая, как можно было бы изобразить такую борьбу, постепенно переходящую в симбиоз… И лучи света, пронизывающие крону дуба, и листья осинки, точно поворачивающиеся именно в эту сторону… Тонкость ствола, грубость коры… Можно крупно. Маслом. Да… Масло — это универсально, люблю с ним работать, мягкий, пластичный материал, есть возможность буквально передвинуть объекты… И даже сделать подмалевок, а потом его полностью закрасить… Или расставить по-другому акценты. И запах масла, замешанного на растворителе, особенный… И…

Швабра натыкается на какое-то препятствие, ойкаю.

Похоже, кому-то ноги помыла грязной водой!

Вот, черт, опять я со своими фантазиями! Увлеклась. Определенно, надо что-то с этим делать. С моей тупейшей способностью полностью отключаться от реальности, обдумывая тот или иной сюжет для будущей работы.

— Простите, пожалуйста! Простите, я…

Поднимаю огорченный взгляд от стильных темных кроссовок, явно дорогих, черт, как не повезло-то… Испортила…

И замираю с открытым ртом, прямо на середине процесса извинений.

Каз стоит так близко, что кажется, еще шаг, и просто прижмется ко мне!

Моргаю, глупо и по-детски пугаясь опять, давлюсь воздухом и торопливо отступаю на шаг назад, совершенно не думая, как это выглядит. Побег? Трусость? Малахольность? Идиотизм? Не важно. Главное, подальше. А то слишком близко, чересчур.

— Вот ты где работаешь, значит? — Каз, в самом начале моего побега насмешливо приподнявший бровь, теперь осматривает меня медленно, тягуче, обстоятельно и со вкусом. И в этот момент опять напоминает мне Алекса! Тот тоже так смотрел… В самом начале. Когда еще я не знала, кто он такой, и радовалась этому вниманию, ощущая, как в груди все стонет и одновременно замирает в сладком, будоражащем предчувствии… Чего-то хорошего. Чудесного. Волшебного.

Воспоминания служат отличным ведром холодной воды на макушку, я мгновенно прихожу в себя и отстраненно киваю.

— Да, здесь.

Надеюсь, голос мой звучит достаточно холодно и спокойно. Хватит уже пугаться чужой, мертвой тени. И, даже если бы Алекс был жив и появился тут… Ну вот что бы он мне сделал? Ничего! Ровным счетом ничего!

Я уже давно не глупая, запуганная им девчонка, боящаяся признаться в том, что происходит, даже маме.

Я уже другая. Благодаря ему, кстати, тоже.

Голова моя холодна, мысли в ней правильные, все в порядке. А вот тело, сердце… Что-то даже более глубинное, какой-то запредельный ментальный уровень все еще замирает от ужаса, заставляя меня леденеть. И ждать удара.

Если он сделает шаг ближе…

Перехватываю поудобней швабру.

Непроизвольно совершенно, не думая даже, как это со стороны смотрится.

— И как тебе здесь работается? — Каз, к счастью, не делает попыток подойти, стоит, смотрит… И мне жарко и больно от его взгляда. Есть в нем что-то до предела плотское.

— Все хорошо, спасибо, — так же нейтрально отзываюсь я, опускаю взгляд на швабру, — простите, мне работать…

— Ты мне кое-кого напоминаешь…

Он протягивает руку, неожиданно длинную, сокращая между нами расстояние, цепляет пальцем упавшую на лоб прядку, мимолетно касается кожи лица… И я вздрагиваю. И сильнее сжимаю древко швабры, до белеющих на костяшках пальцев. И едва сдерживаюсь, чтоб не сказать ему, что он мне тоже кое-кого напоминает.

— Вы ошиблись, — говорю как можно более уверенно, — я здесь совсем недавно…

— Ошибся, — кивает он, — но это не важно. Ты во сколько заканчиваешь? Я заеду.

— Нет, — отвечаю я.

— Почему?

— Потому что воспоминания неприятные.

— У тебя? Мы с тобой виделись раньше? — он удивлен сейчас, опять тянет руку к лицу, но я уже настороже, ловлю этот момент, уворачиваюсь, отступаю еще на шаг. Длиннорукий какой… Бесцеремонный.

— Нет, не виделись…

— Тогда почему неприятные воспоминания?

— Это не важно. Простите, мне работать.

— После работы никуда не уходи, я заеду.

— Нет.

— Маруся… — боже, каким образом он опять так близко? Как я все время пускаю этот момент?

Отшагивать дальше некуда, я у стены, прижимаюсь к ней, с ужасом смотрю на тяжелую смуглую ладонь, перекрывающую путь. Каз опирается на стену, не пускает меня! Становится настолько жутко, что едва сдерживаюсь, чтоб не заорать и не начать отбиваться бешено. И, одновременно, наваливается страшная из-за того, что очень привычная, родная можно сказать, безысходность… Потому что он сильнее. Потому что я не смогу отбиться. И все мои попытки будут потом наказаны… Так стоит ли бороться? Стоит ли?