Семь Оттенков Зла (ЛП) - Маккаммон Роберт Рик - Страница 22

В центре помещения стоял стол — тоже черный от засохшей крови. Хадсон заметил, что его поверхность усыпана каким-то белым порошком. Сахар? Соль? Он подошел к столу, осторожно смочил указательный палец слюной и осмелился попробовать порошок на вкус.

Да. Соль.

На столе лежало что-то еще, сваленное в беспорядочную кучу. Хадсон прикоснулся к ней рукой, задаваясь вопросом, сколько старых и немощных лошадей здесь замучили до смерти, разделали на куски и выпотрошили. Он отступил от стола и предусмотрительно обошел цепь, на которой, очевидно, лошадей поднимали, чтобы вспороть им брюхо. Половицы здесь были неровными. Возможно, в них впечатались лошадиные потроха, которые годами сваливались сюда. Эта бойня однозначно организована уже давно и продолжает использоваться в течение многих лет.

Гром прогремел, сотрясая амбар, и обе лошади мучительно застонали.

Итак, ван Реммы покупали у могавков старых лошадей и резали их здесь. Что касается соли… похоже, ее использовали, чтобы засолить мясо. Значит, они любят конину? Что ж, это не новость. И все же то, как поступали с лошадьми ван Реммы, категорически не устраивало Хадсона. Разумеется, они не нанимали для этой работы профессионального мясника. Профессионал не оставлял бы это место в таком жутком состоянии. А то, как ван Реммы сторонились горожан… нет, они определенно проделывали эту работу руками дилетанта — если не собственными. Но кем бы ни был этот дилетант, у него было достаточно времени, чтобы попрактиковаться.

Хадсон был упрям и имел крепкий желудок, но от смрада этого места и вездесущих мух даже ему сделалось дурно, и он поспешил покинуть помещение как можно быстрее. Он закрыл и тщательно запер ворота. На выходе он увидел, как старые лошади забеспокоились в своих стойлах, будто человеческое присутствие заставило их осознать судьбу, которая ждет их впереди. Он отвел взгляд от несчастных животных, и, когда снова сверкнула молния, за которой последовал громовой раскат, похожий на рев великана, Хадсон вышел из амбара и запер его на засов. Борясь с усилившимся ветром, он добрался до дубов, чтобы укрыться под ними и изучить особняк издали.

Большинство ставен в доме были закрыты. В этом не было ничего удивительного, учитывая надвигающуюся непогоду. Но… не померещилось ли Хадсону движение в четырехстворчатом окне верхнего этажа? Он задумался и попытался прикинуть свой следующий шаг. Как поступить: вернуться в свою палатку или пойти к входной двери?

Его пригласили выпить эля. А ему весьма хотелось промочить горло элем после того, как он надышался смрадом засохшей крови. К тому же его любопытство не умолкало и требовало ответов. Он полагал, что Мэтью Корбетт, скорее всего, не раздумывая, направился бы к входной двери и постучал в нее. Значит нельзя спасовать перед тем, чего не испугался бы даже этот слюнтяй. Внутренняя борьба Хадсона быстро разрешилась в пользу гордости и чести.

По пути к дверям особняка Хадсон подумал, что Корбетт с его неуемным любопытством, иногда бывает круглым дураком, не думающим о собственной безопасности. Что ж, похоже, он сам — такой же безудержный дурак. Так тому и быть.

Он поднялся по темным каменным ступеням на просторное крыльцо, за которым возвышалась тяжелая дубовая дверь. Хадсон взялся за простой латунный молоток и дважды постучал с его помощью. Оставалось только ждать.

Молния сверкнула в небе, гром догнал ее почти мгновенно.

Дверь все еще не открывали.

Дождь зашипел в листьях деревьев, а ветер закружил сорванную листву на крыльце. Хадсон подождал несколько минут, а затем снова потянулся к молотку.

Вдруг послышался звук выдвигаемого засова. Дверь приоткрылась, и Хадсон опустил руку.

— Ja? — прозвучал женский голос, низкий и хриплый. Обладательницу голоса пока было не разглядеть.

— Доброе утро, — поздоровался Хадсон. — Вы Леопольда?

— Я — мадам ван Ремм, — ответила женщина.

— Ах… что ж, а я…

— Манеер[15] Грейтхауз, — отрапортовала она. — Мне известно, кто вы. Август рассказывал мне о вас.

— Стало быть, он рассказал вам и о том, что пригласил меня выпить?

— Верно. — Однако она даже не подумала открыть дверь пошире.

— Что ж, я решил принять его приглашение, — сказал Хадсон.

Наступила пауза, продлившаяся почти минуту.

— Рановато для визита, вам не кажется? — наконец спросила Леопольда.

Он собирался ответить: «Не так уж рано, чтобы предпочесть стакан эля печальной перспективе сидеть под открытым небом, которое прорвало дождем», однако шипящая вспышка молнии, за которой погнался гром, сбила его с мысли. Хадсон посмотрел вокруг и понял, что на мир за пределами крыльца ван Реммов опустилась серость. Дождь усиленно барабанил по крыше и не собирался утихать.

Хадсон снова посмотрел на дверь, которая не открылась ни на йоту шире. Однако и не закрылась.

— Погодка сегодня уж очень неприветливая, — сказал он.

— Дождь пройдет, — холодно заявила Леопольда.

— Ваш брат дома?

— Он… — Леопольда замолчала. Хадсон услышал за дверью голос Августа ван Рема, тихо переговаривавшегося с сестрой. Он не понял, о чем они говорили. В речи Леопольды он узнал одно единственное голландское слово — nee, — что в переводе означало «нет». Август ван Ремм заговорил снова, его голос прозвучал настойчивее.

А затем снова наступила тишина, и в ней не было ничего, кроме грома и дождя.

Наконец дверь открылась.

Август ван Ремм стоял на пороге, а сестра держалась в его тени на некотором расстоянии.

— Простите, сэр, — дружественно произнес Август, кивнув. — Прошу вас, входите.

— Спасибо. Здесь немного сыро. — Хадсон вошел в дом, Август закрыл за ним дверь. Щелкнула задвижка. — Рад, что вы не заставили меня возвращаться в мою палатку в такой дождь. Клянусь, это настоящий библейский Потоп, — сказал Хадсон, стягивая с плеча сумку и опуская ее на блестящие половицы, выкрашенные в черный цвет.

— Мы не настолько жестоки, — улыбнулся Август. Его лицо освещала небольшая свеча в маленьком оловянном подсвечнике, который он держал в руке. На нем была белая рубаха с рюшами спереди, простые черные бриджи и черные туфли с серебряными пряжками.

— В такую непогоду вы запросто могли встретить на болотах свою смерть, — сказала Леопольда. Улыбка ее была такой же, как у брата, однако блеск ее темных глаз давал понять, что ей было совершенно наплевать на жизнь и смерть Хадсона Грейтхауза.

Она производила впечатление холодной женщины. Но очень красивой. Она была высокой и стройной, почти как ее брат. У нее были длинные блестящие волосы цвета вороного крыла, ниспадавшие ей на плечи и тоже с легкой проседью на висках. Лицо у нее было аристократическое, с сильными челюстями. Нос, как у брата, был тонким в переносице, но расширялся книзу, что придавало ей какого-то диковатого бунтарского духа. Ее брови изгибались и придавали лицу довольно надменное выражение. Взгляд также выражал пренебрежение. Кожа была белой, как тонкий фарфор, хотя у Хадсона бы язык не повернулся назвать эту женщину хрупкой. На ней было темно-фиолетовое платье, больше похожее на прямую ночную сорочку. На шее у нее висела нить черного жемчуга со вкраплениями фиолетовых камней — скорее всего, аметистов. Хадсон оценил эту женщину во всей красе, и довольно простое платье и простые серые туфли, которые она носила, нисколько не умалили ее величественности. Также он отметил, что Леопольда носила довольно длинные кожаные перчатки цвета черного дерева.

— Идемте, сэр, — позвал Август. — Гостиная здесь. Леопольда, не могла бы ты принести нам два бокала прекрасного «Де Хойберга», который доставили в прошлом месяце?

— Как пожелаешь, — проворковала Леопольда и направилась вдоль по коридору, минующему лестницу, что вела на второй этаж.

Хадсон подумал, что стоило бы взять свою заплечную сумку и не оставлять ее в коридоре. Хотя бы для уверенности, ведь два заряженных пистолета лежали именно там. Теперь, когда буря разразилась, его ребра перестали так назойливо ныть, однако на смену боли пришла тревога перед надвигающейся угрозой. Подобные предчувствия не раз спасали ему жизнь на поле боя как во время войны, так и во время работы на Кэтрин Герральд. Он послушал свою интуицию, взял сумку и последовал за ван Реммом по коридору к раздвижным дверям. По пути к гостиной ему бросились в глаза странные сколы, зазубрины и трещины на некоторых стенах, словно бы кто-то нанес по ним несколько ударов тяжелым молотом, желая раскрошить их.