Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Шиппи Том - Страница 34

В качестве последнего примера можно привести Кветлориэн. Толкин прибегает к целому ряду инструментов, чтобы создать у читателя образ волшебного мира Кветлориэна (о некоторых из них мы еще поговорим позднее), но про одно можно сказать наверняка — он вновь прибегает к традициям, по-своему переосмысляя и дорабатывая древние легенды. Об эльфах содержится немало упоминаний и в древнескандинавском, и в древне- и среднеанглийском языках, и даже в современном английском, на котором говорим мы: судя по всему, им повезло гораздо больше, чем другим древним мифическим созданиям, и память о них сохранилась через века. Одной из таких укоренившихся легенд, дошедшей до наших дней не в последнюю очередь благодаря балладам Томаса Лермонта, является история о смертном, попавшем в царство эльфов.

По легенде, смертный оказывается в гостях у эльфов, проводит там одну или несколько ночей, развлекаясь и танцуя на балу, а когда выходит и возвращается обратно, то обнаруживает, что стал чужим у себя на родине: все, кого он знал, давно умерли, а о нем самом сохранились лишь смутные воспоминания как о человеке, который пропал в царстве эльфов. Получается, что время у эльфов течет гораздо медленнее, чем у людей. Или все же гораздо быстрее? Ведь с эльфами связано еще одно верование, которое гласит: когда играет эльфийская музыка, все вокруг замирает. В датской балладе «Эльфийский холм» (Elverhøoj) прекрасная эльфийка поет: «Быстрая река, что прежде стремительно катила свои воды, теперь замерла, и рыбки, которые плескались в ней, лишь качают плавниками в такт». С легкостью допуская, что древние переписчики неправильно записали то или иное слово, и охотно исправляя их предполагаемые ошибки, Толкин не был склонен считать, что они переврали полностью всю историю только потому, что она, на первый взгляд, была лишена логики. Его задача как раз и состояла в том, чтобы вернуть утерянную логику на место. Кветлориэн в каком-то смысле представлял собой синтез этих двух тем — «ночи, которая длилась целый век» и «застывшего течения реки». Толкин пишет про Хранителей, что «никто после не мог сосчитать, сколько дней и ночей пробыли они в Лориене». Но когда они наконец покинули царство эльфов, Сэм был очень озадачен при виде луны: «Луна ведь у нас одна, что в Шире, что еще где-нибудь. То ли она с пути сбилась, то ли я — со счета». Он задается вопросом: «Это что же получается? Были мы в Лориене или не были? Или там время вообще не считано?» Фродо соглашается с ним и высказывает предположение о том, что там «все еще пребывает время, которое во всех остальных местах давно прошло».

Однако Леголас, который принадлежит к народу эльфов, дает более сложное объяснение произошедшему, пытаясь донести до друзей то, как это выглядит глазами эльфа, а не человека (об этом ничего не говорится ни в одной древней летописи):

«Время нигде не стоит на месте. Но в разных местах ход его неодинаков. Для эльфов мир тоже меняется, причем меняется и медленно, и быстро. Быстро потому, что сами эльфы почти неизменны, события и времена летят мимо, мало задевая их, — в этом печаль эльфийского народа. А медленно потому, что эльфы не считают уходящих лет. Смена времен года — только рябь для них, вечно бегущая по поверхности реки времени».

Слова Леголаса совершенно логичны с точки зрения бессмертного существа. Из них также понятно, почему простые смертные, оказавшиеся в мире, где течет эльфийское время, не могут понять, быстро оно проходит или, наоборот, медленно. Все эти истории про эльфов верны, а внутренние противоречия в сумме как раз и образуют сложный и более непредсказуемый образ эльфийского царства, которое одновременно ничуть не похоже на все остальные миры и при этом зиждется на древних традициях.

Культурные параллели: всадники Ристании

К концу тома «Хранители» темп повествования начинает ускоряться, а сама история обретает более четкие очертания. Сперва Селербэрн рассказывает Фродо и его спутникам о том, как выглядит местность, по которой им предстоит двигаться: «Примерно в этом месте в Андуин впадает Энтова Купель^[46], берущая начало в Лесу Фангорна на западе». Затем то же самое делает и Арагорн: «А мы-то еще в средней полосе — у северной границы Ристанийской державы, которая проходит по реке Кристалинке».

Затем, в первой книге тома «Две твердыни», мы стремительно знакомимся с множеством новых персонажей — ристанийцами, урукхайцами, онтами и Саруманом.

Нельзя не обратить внимание и на то, что в соответствии с тщательно задокументированной самим Толкином хронологией событий, с которой можно ознакомиться в Приложении B, действие первой книги романа (с момента прощальной вечеринки Бильбо и до прибытия Фродо в Раздол) занимает семнадцать лет, второй — уже три месяца (с 20 ноября 3018 года до 26 февраля 3019 года), а в третьей и четвертой все события разворачиваются за десять и пятнадцать дней соответственно. Ускорение темпов повествования, возможно, связано с появлением на страницах романа конников Ристании. Даже к тому моменту, когда была написана значительная часть «Властелина колец», Толкин еще не имел ни малейшего представления о том, что в его истории вдруг появятся ристанийцы, или мустангримцы. Но их приход, судя по всему, во многом упростил стоявшие перед ним задачи: когда Толкин придумывал этот народ, в его распоряжении имелось множество материалов для вдохновения.

Дело в том, что ристанийцы, так же как и хоббиты, являются воплощением «английскости» — Древней Англии, конечно, а не современной, но сути дела это не меняет. Толкин впоследствии отрицал это и в сноске к Приложению F (II) настаивал, что «перевод» всех ристанийских имен на древнеанглийский вовсе не означал, что ристанийцы и англосаксы имели много общего. Однако процесс «перевода» носит весьма глубинный характер.

Можно начать хотя бы с того, что ристанийцы называли собственную страну «the Mark» (Марк). Это слово так же близко англичанам, как и, например, «the Shire» (Шир, или Хоббитания), — вернее, должно было быть близко, если бы не ненавистная Толкину тенденция к искусственной латинизации (и офранцуживанию) английского языка, которой писатель пытался противостоять, придумывая названия вроде «Бэг-Энд». У историков центральное королевство англосаксонской Англии принято называть Mercia (Мерсия), а ее обитателей — мерсийцы. Однако эти понятия наверняка являются всего лишь латинской версией исконных названий, бытовавших в то время, и жители Западной Саксонии (на чьем диалекте древнеанглийского и написано большинство древних текстов, сохранившихся до наших времен) называли своих соседей Myrce. Если бы название, которое они дали соседнему королевству, дожило до наших дней, оно, несомненно, звучало бы как *Mearc. Толкин же, уроженец Мерсии, как он часто сам себя называл, безо всякого труда бы перевел его обратно на мерсийский: если убрать западносаксонский дифтонг, то получится как раз слово *Marc, которое произносится как Mark (Марк). Во времена англосаксов жители Вустершира, Уорикшира и Оксфордшира, равно как и многих других графств, на вопрос о том, как называются их земли, отвечали бы, что они живут в собственном Шире (графстве) на территории под названием Марк. Оба этих слова являются одновременно и древними, и современными, и за прошедшие столетия они не претерпели никаких изменений.

Что до белого коня — эмблемы ристанийцев, — то, как и в случае прообразов Пригорья и Могильников, до источника вдохновения, подсказавшего Толкину этот образ, можно было добраться меньше чем за день пешей прогулки. Речь идет про знаменитый геоглиф «Уффингтонская Белая Лошадь», который представляет собой огромную меловую фигуру лошади, расположенную совсем неподалеку от могильного кургана Уэйлендз Смайти времен неолита. Все имена ристанийцев, клички их лошадей и названия оружия являются англосаксонскими, причем (что мало кто замечает) строго мерсийскими, а не западносаксонскими. Имена их конунгов — Теоден, Тенгел, Фенгел, Фольквин — представляют собой англосаксонские синонимы слова «король», за исключением разве что первого, Эорла, который был прародителем всей правящей династии. Его имя переводится как earl (граф), а в древнеанглийском оно означало «воин». Это слово появилось еще в те времена, когда никаких королей и в помине не существовало.