Черные Мантии - Феваль Поль Анри - Страница 69

• Предыдущая
• 69/142
• Следующая

В наше время все осведомлены обо всем, и гораздо лучше скрипящих пером бедолаг. Смазливые молодцы, обслуживающие дам в модной лавке, досконально знают, что собой представляет высший свет. Высший свет теперь доступен всему свету, потому наши попытки определить его не только излишни, но и неуместны.

К тому же, по правде сказать, высшему свету нечего делать в этой истории о разбойниках, рассказанной спокойно и честно, без воровского жаргона и благородных клятв. До сих пор не появлялось в нашем рассказе ни особой грязи, ни особо пышных гербов, хотя принято считать, что грязь существует именно для, заляпывания гербов. Я опасаюсь навлечь на себя обвинения в непростительной пошлости за то, что по пути не оскорбил ни одного собора или дворца. Хуже того: на чистую воду не выведен еще ни один член прокуратуры, зеленоватый и желчный, прячущий под черной мантией аптечный набор отравных страстей.

Слово вырвалось у меня ненароком, и угрызений совести не избежать. Черные Мантии! Какое название! Обещания! Угрозы! Оно пропитано ядом, от которого усыхают люди маленькие, и всей наглостью, от которой тучнеют большие. Вечный бой, социальная битва, настоящая Илиада, где Порок в белоснежном белье, разжиревший, пресытившийся, самодовольный, осаждается тысячами Добродетелей в блузах, худосочных, обозленных, оголодавших, домогающихся своего права забраться наверх, чтобы вырядиться и покушать вволю и стать в свой черед Пороком, ибо все люди братья!

Черные Мантии! Знаменитые монстры!

Черные Мантии! Подумать только, все они там наверху, укрытые по своим норам, облачились в черное: во дворцах правосудия, в церквях, на биржах, в государственном совете. Для честного уголовника, принужденного несовершенствами нашего общества воровать или орудовать кинжалом – ах, сколько часто против собственной воли! – это ливрея Порока.

Священники, судьи, банкиры, адвокаты, куртизанки, судебные исполнители, академики, депутаты, биржевые маклеры – все одеты в черную униформу. Маршалы Франции и те начали пренебрегать богатым шитьем, дабы не выделяться. Черное в девятнадцатом веке стало оболочкой, покрывающей все могущества и благородства, все честолюбия и все роскошества, все успехи, все победы, все славы.

И даже простому бойцу, затевающему драку, требуется ныне сей кабалистический мундир, даже побежденные спешат в него облачиться в надежде скрыть собственное поражение.

Черный плац, напоминающий мантию, домино маскарадного бала, накинутое на дряхлость, на ревность, на месть!

Однако довольно поэзии! В нашем рассказе нет ничего подобного, мы не блещем ничем, кроме бедной биографии воришки, не имеющего за душой ни проекта социального переворота, ни апостольской миссии, ни таланта проповедника.

Так вот, не решаясь пускаться в рассуждения о высшем свете, заметим все же, что для Парижа понятие это весьма расплывчато. У каждого свой высший свет, и никто не станет отрицать, что в маленьком департаменте Сена, почти неразличимом на карте, существует великое множество высших обществ, расположенных рядом или друг над другом, по ходу возносящейся ввысь социальной лестницы.

В своем высшем свете баронесса Шварц располагалась на самой вершине. Временами ее посещали светские амбиции, ей вдруг хотелось шума, блеска, развлечений, однако желание это проходило довольно скоро, и она вновь впадала в глубокое безразличие. Барон был менее порывист в своем честолюбии, зато более устойчив и ровен.

Вышесказанное может несколько пояснить положение графини Корона в доме Шварцев. Между графиней и баронессой особенной симпатии не замечалось, отношения их были скорее холодноваты, а ведь за редкими исключениями женщина может получить доступ в какой-либо дом только благодаря хозяйке, значит, баронессе Шварц визиты графини были зачем-то нужны. Возраст Бланш и полнейшее доверие барона к жене в вопросах светского этикета не оставляли на этот счет никакого сомнения.

Разумеется, дамы были связаны дальним родством, однако досужие умы, занимавшиеся решением этой маленькой светской загадки, находили ответ в другом: по своему общественному положению графиня Корона стояла и ниже и выше Шварцев. С одной стороны, репутацию ее отягощала сомнительная тайна, мешавшая светскому продвижению, но с другой, она свободно поднималась нате ступени, до которых госпоже Шварц было не дотянуться руками, даже поднявшись на цыпочки. Графиня Корона пользовалась правом заходить за развилку великосветской дороги, одно ответвление которой вело ко двору, другое – в круг избранных.

Графиня была принята, и весьма любезно, в семействе маршала, все многочисленные ветви которого принадлежали к придворным кругам, графиня была близка с Савуа-Буабрианами, царившими в Сен-Жерменском предместье. По мнению многих, два этих безотказных ключа открыли перед нею двери Шварцев.

И тут же возникал новый вопрос: что нужно было графине у Шварцев, знакомство с которыми не делало ей никакой чести? Должна же существовать для нее в этом доме какая-никакая приманка!

Дети иногда выступают провидцами. Бланш, когда была совсем маленькой, сказала про очаровательную графиню, осыпавшую ее ласками и игрушками, что тетя эта похожа на кошку, которая подстерегает мышь.

После отъезда Мишеля в доме Шварцев на какое-то время воцарилось удивление – чего-то не хватало, особенно барону, который был человеком привычки. Потом все двинулось внешне обычным своим ходом, но внутри словно омертвело что-то. Банкир, несмотря на загруженность делами, чувствовал постоянную тревогу и организовал за женой настоящую слежку. Баронесса знала, что взята под наблюдение.

В ту пору к ним зачастил Лекок. Ловкий господин одаривая одинаковой благосклонностью и хозяина, и хозяйку, и трудно было сообразить, для кого именно он старался. Графиня Корона не старалась ни для кого, но тоже что-то высматривала глазами рыси.

Мишель поселился на пятом этаже дома на улице Нотр-Дам-де-Назарет вместе с двумя друзьями, попавшими в похожее положение. Они решили оседлать неуступчивую судьбу и поджидали удачи, намереваясь поразить современников. Друзья Мишеля были поэтами, покинувшими, как и он, салон Шварца, где стихи их пользовались куда меньшим успехом, чем дешевая стряпня Ларсена и Санситива. Что ж, под солнцем искусства для всех находится место: исполненные надежд юные поэты сбежали из унылой конторы банкира Шварца, чтобы сообща бичевать порок. Они собирались поделить мир на троих. Пока что ничего из мечтаемого не появилось на их мансарде, но они были очень молоды, а надежда любит улыбаться влюбленным детям.

Однажды утром Домерг, пользуясь отсутствием камеристки, заглянул в покои баронессы, чтобы сообщить:

– Птенчик вчера проиграл тысячу экю в рулетку. Это добром не кончится. Остается надеяться только на Бога да на его святых. Дело, конечно, касается господина барона, но госпожа баронесса так добра!

Домерг не изменил своей привязанности и продолжал присматривать за парнем по собственному почину, даже не подозревая, какую услугу он этим оказывает баронессе.

В тот же вечер госпожа Шварц, тайком вырвавшись с бала, поднялась к Мишелю на пятый этаж. Бальный наряд ее в привратницкой никакого фурора не произвел: господина Лекока посещали элегантные женщины, а в каморку Трехлапого взбиралась дама совсем шикарная, «с самого что ни на есть верху», как выражалась мамаша Рабо. Эшалот с Симилором вовсе не ошибались, подозревая, что дом их кишмя кишит тайнами.

Несколько недель тому назад сюда переехало семейство Лебер, расположившись в маленькой квартирке, окна которой приходились как раз напротив окон мансарды Мишеля. Они давно об этом переезде мечтали, госпожа Лебер считала Мишеля женихом своей дочери. Но между днем, когда проект этот впервые зародился в хорошенькой головке Эдме, и днем его исполнения много уплыло времени. В первый же день, когда Эдме пристыла к окошку, чтобы лицезреть жилище любимого, глаза ее покраснели от слез: в ту первую ночь Мишель вообще домой не вернулся, и Эдме не видела его целую неделю. Что делал он вдалеке от нее? Детский роман, первую главу которого мы читали, возобновлялся в том возрасте, когда душа познает себя. Эдме страдала, думая о сопернице, отнимавшей самое Дорогое, что было в ее жизни. Он вернется, утешала она себя, он не посмеет больше, зная, что я тут…

• Предыдущая
• 69/142
• Следующая