Журналист: Назад в СССР (СИ) - "дядя Коля" - Страница 11

Откуда-то нахлынули воспоминания, пробило на лирику, и я шагал, мечтательно улыбаясь и мурлыкал себе под нос, как присловье, старую, но всегда любимую песню из моей реальной и такой давней юности:

— Спи, ночь в июле только шесть часов…

Синицын уже ждал меня на перроне. Фотокорреспонденту, с которым мы созвонились загодя, благо у меня в квартире стоял аппарат, к моему удивлению были известны и вагон, и номер купе, в котором прибывала заезжая знаменитость. Кроме того, он в точности знал место, где остановится его вагон, и я с уважением поглядывал на его работу, как он прикидывал ракурсы и маршрут предстоящей съемки.

Понемногу начинало темнеть, и когда вдали мигнул семафор, и показался поезд, подходящий к вокзалу, его огни тускло поблескивали в мутноватом мареве вечернего неба.

Тем временем к нам подтянулись и расположились несколько человек, также ожидающих прибытия поезда. Их было немного; сразу видно, что поезд не с южного направления, в противном случае перрон был бы уже заполнен разношерстной и нетерпеливой публикой, встречающей своих родных и друзей.

Мне показалось странным, что маститого писателя никто не встречал на машине. Всех автомобилей в округе только и было, что Олегин «жигуленок», припаркованный неподалеку от перрона. Конечно, скорее всего, частные машины к перрону не допускались, иначе от встречающих пассажиров авто не было бы отбоя. И все такси парковались на привокзальной площади в ожидании клиентов. Я догадывался, что Олегину машину пропустили на территорию вокзала только благодаря его редакционному удостоверению. К тому же я по своему опыту знал, что фотокоры — народ ушлый, без мыла в задницу пролезут в поисках удачного снимка. В любом городе лучших фотокорреспондентов все знают в лицо, слишком часто их можно видеть на любых сколько-нибудь значимых мероприятиях. Кроме того, человек слаб, и любое начальство, будь он даже директор железнодорожного вокзала, хочет выглядеть достойно на фото в любых газетных публикациях, а хорошие фотокоры везде нарасхват, и снимают они для десятков газет, журналов и информационных агентств. Оттого и путь для них всюду свободен, и проход всегда открыт.

Между тем поезд уже подошел к перрону и медленно остановился. Олежка молоток: вагон остановился напротив нас, прямо тютелька в тютельку. Я вынул из кармана блокнот с ручкой и приготовился встречать знаменитого писателя.

В соседних вагонах отворились двери, проводницы опустили мостики, и пассажиры стали спускаться на перрон. Наш одиннадцатый вагон пока оставался закрытым. Олег подошел к дверям, готовый зайти внутрь, как только поток выходящих пассажиров схлынет. Но двери по-прежнему не открывались.

— Как будто кого-то ждут… — предположил я, высматривая сквозь оконные стекла тех, кто находился внутри.

Синицын согласно кивнул, и вслед за тем мы тут же услышали шорох шин по бетонному покрытию. К поезду приближалось сразу несколько машин — пара черных легковушек, милицейский желто-синий «попугай» ПМГ и медицинский «уазик» скорой помощи, с виду армейский, судя по его защитному темно-зеленому цвету.

Из машины вышли двое в штатском, вежливо, но решительно оттеснили нас с Синицыным и других встречающих от вагона, после чего один требовательно постучал в двери. И только после этого они открылись, и проводница опустила ступенчатый мостик. Лицо ее было плохо различимо в полутьме тамбура, но мне показалось, что оно было крайне озабоченным или даже расстроенным. Двое штатских быстро поднялись внутрь вагона, а их место у мостика тотчас заняли подошедшие трое милиционеров в летних форменных рубашках с коротким рукавом.

Мы переглянулись с Олегом. Похоже, в вагоне что-то случилось. Я взволнованно вытягивал шею, силясь разглядеть любое движение за окнами, но все они были плотно закрыты раздвижными шторами с эмблемой нашего города, как у большинства фирменных поездов.

Ждать пришлось довольно долго, или просто эти минуты показались мне вечностью. Наконец первый пассажир возник в тамбуре и стал спускаться, держа в руках багаж. Следом за ним потянулись и другие обитатели одиннадцатого вагона. Все они были какие-то притихшие и слишком торопливо выбирались из поезда. Вот и последняя пассажирка спустилась по мостику и тут же оказалась в объятиях встречающих ее мужчины и девочки-старшеклассницы. А Воронов так и не вышел.

Значит, будем делать с ним репортаж прямо в купе, решил я. А потом доснимем информационный стендап на фоне поезда. Но эти мысли были лишь запоздалой реакцией на ситуацию: на душе у меня уже скребли кошки.

Синицын поманил меня, мол, давай шагай за мной. И решительно подошел к милиционерам, преграждавшим вход в вагон после ухода последней пассажирки. Он вынул редакционное удостоверение и что-то шепнул на ухо милицейскому сержанту. А потом обернулся и указал на меня блюстителю порядка. Тот внимательно изучил его корочку и после некоторой паузы кивнул. Олег быстро ухватил меня за руку и буквально втащил в тамбур, после чего мы стали пробираться по коридорчику вдоль полуоткрытых дверей купе.

Ближе к концу салона возле открытого купе стояла давешняя парочка в штатском. Один вопросительно обернулся на нас, но Олег не стал предъявлять корочку, а просто протянул руку. «Специальный товарищ», видимо, знал его в лицо, потому что ответил ему рукопожатием. Затем они еще о чем-то пошептались: удивительно, но я, стоявший почти за спиной Синицына, не разобрал практически ни единого слова, так тихо они беседовали. После чего человек в штатском слегка посторонился, и Олег шагнул к раскрытой купейной двери. А я юркнул за ним следом.

Передо мной открылась жутковатая картина. Под призрачно-желтым светом лампы над изголовьем, на заправленной постели нижнего посадочного места лежал Воронов. Я сразу узнал его по фото, которые прежде печатались в каждой из его очередных книг на фронтисписе — странице слева от титульного листа. Лицо писателя казалось мертвенно-бледным и желтоватым, почти восковым. Это было очень странно.

Я в своей реальной, а теперь уже, получается, что прежней жизни повидал немало покойников. Писатель же выглядел так, будто отдал богу душу по меньшей мере дня три-четыре назад, хотя длительность всего маршрута этого поезда, как я прекрасно помнил тоже из прошлого, составляла всего-то полтора суток. Получается, что он уже в таком виде сел в купе и улегся на кожаный диванчик? А как же проводник проверял у него билеты, а потом возвращал их ему в конце поездки? Носил чай, в конце концов?

— Что с ним? — встревоженно шепнул я.

Фотокор посмотрел на меня как на идиота.

— Крепко спит, никак не проснется, — саркастически покачал головой Синицын. И добавил уже помягче, видимо, вспомнив, что перед ним зеленый несмышленыш. — Ты тут быстро осмотрись, запоминай все детали, но записей никаких пока не делай — нельзя.

И он покосился на двоих в штатском, один из которых говорил с кем-то по рации.

Я невольно вспомнил про мобильные телефоны в моем времени и сокрушенно вздохнул. После чего принялся глазеть по всем углам купе, а Синицын быстро щелкал фотокамерой.

То, что нас допустили в купе, меня особо не удивляло. Олег — явно популярная личность в городе, в том числе и в рядах МВД и, кажется, КГБ, судя по имиджу этих двоих. Смерть в пути такой известной в стране личности, как писатель-детективщик Владлен Воронов, явно проходит по их ведомству, как всякое особо тяжкое преступление. Именно поэтому они, скорее всего, снятую Олегом пленку изымут. И плакал тогда мой репортаж, который из иллюстрированных событий культурной жизни теперь автоматически превращался в сухую криминальную хронику происшествий.

— Запоминай тут всё и мотай на ус, — одними губами прошептал Олег, который мгновенно и безошибочно считал расстроенное выражение моей физиономии. — Не боись, пару снимков обещали отдать. С лицом покойного, конечно, не разрешат, но я тут разные ракурсы выбираю, облегчу им задачу. А твой текст я сам отошлю, чтоб залитовали. Без этих… — он покосился в сторону дверей, — точно не обойдется.