Двоюродная жизнь - Драгунский Денис Викторович - Страница 6

Эстер подумала, что это было бы смешно, глупо, наивно, нелепо и бесцельно – вдруг взять и влюбиться в него.

Но только она об этом, смеясь сама над собою, подумала – как все. Готово. Влюбилась. А тут уж смейся не смейся – не поможет.

Она стояла у высокого, ей по грудь, каменного парапета, окружавшего маленькую площадь на Замковой горе. Если нагнуть голову – там был обрывистый край крутого холма, поросший низким кустарником. Кое-где наружу выступали серо-желтые пласты известняка. В самом низу, как речка на дне ущелья, вилась узкая мощеная улица: по ней двигались макушки, шляпы и бейсболки туристов. А напротив, как будто на другом берегу, в кажущейся близи – словно бы руку протяни, и вот! – теснились старинные домики. Конечно же, там, на соседнем холме, тоже были свои улочки, тупики и дворики, но они отсюда не были видны.

Она поставила локти на парапет, подперла кулаками щеки и стала всматриваться в человека за пишущей машинкой. Эстер дала волю своим мечтам.

Ничего, что он немолод. Она тоже не юная девушка. Ей нужен именно такой мужчина. Он был прекрасен: элегантен, по лицу сразу видно – умен, и, наверное, талантлив. Но уж очень увлечен работой. Полчаса прошло, а он все стучал по клавишам – и она чуточку соскучилась, даже почувствовала что-то вроде досады. Но одернула сама себя: жена писателя – «Боже! Какая еще жена? Кажется, я совсем сошла с ума!» – ну ладно, не жена, а подруга, возлюбленная, как еще назвать? – в общем, женщина писателя должна быть терпеливой.

Вдруг она увидела, как он встал из-за стола. Комната опустела, свет погас – у Эстер тревожно забилось сердце, – но через полминуты зажглось соседнее окно, левее. Там было что-то вроде кухни. Слава богу, он никуда не ушел, не исчез, не пропал. Он просто готовил себе кофе. Ей казалось, что она чувствует кофейный запах. Как до этого чувствовала трубочный дым. Но это, конечно, ей только казалось.

По пути к вокзалу и особенно в электричке она хмыкала, хихикала и сама себя называла романтической дурой.

Но через неделю снова приехала в этот городок и, дождавшись первых сумерек, снова взобралась по крутым улочкам и каменным лестницам на Замковую гору.

Писатель был на месте. Окно было открыто, и Эстер явственно слышала стук клавишей и лязганье каретки.

Она стояла и смотрела на него, пока совсем не стемнело. Хоть она и влюбилась без памяти – но все-таки помнила про расписание поездов и в половине десятого быстро пошла вниз, к станции, догоняя последние компании туристов. Она снова смеялась над собой, но точно знала, что в следующее воскресенье вернется.

Еще через два визита Эстер высмотрела узкий проулок рядом с домом писателя. Внимательно разглядела и запомнила парапет, на который опиралась. Так. Трещина, выбоина, плеть плюща. Отлично.

В следующий раз она, петляя по улочкам и упираясь в тупики, все-таки взобралась на холм напротив Замковой горы. Вот и промежуток между домиками. Отлично. Виден тот самый кусок парапета. Трещина, выбоина, плеть плюща. Значит, она на месте. Несколько шагов назад, короткий спуск по лестнице, и вот дощатая дверь с медной ручкой.

Эстер не стала дергать цепочку звонка. Потянула дверь на себя.

В прихожей была темнота. Глаза чуть привыкли – и она увидела, что перед ней крутая лестница, а откуда-то сверху льется неяркий свет.

Взмахнув рукой, отгоняя сомнения и страхи, она взбежала вверх.

– Что вам угодно? – услышала она.

Прямо перед ней стоял рослый широкоплечий мужчина – то есть силуэт мужчины, потому что он заслонял собою лампочку. Она не видела его лица. Но точно знала, что это он.

Громко, отважно, отчаянно и весело, словно в жаркий день бросаясь в холодную реку, она сказала, почти крикнула:

– Я вас люблю!

Он коротко усмехнулся и сказал:

– Кажется, я вас тоже…

– Что? – прошептала Эстер.

– Ну, то есть вы мне тоже очень нравитесь.

– Что? – повторила она.

– Но вы же та девушка, которая уже полтора месяца каждое воскресенье смотрит на меня с площадки на Замковой горе? Так красиво опершись локтями на каменный парапет? Или я путаю? Как только вы опускали глаза, я искоса взглядывал на вас… Нет, это точно вы! Я даже собрался вас разыскать…

– Разыскать? – изумилась Эстер. – Но как?

– Собрался сегодня же вечером пойти на фирму. А тут вы и сами пришли! Как славно.

– На какую фирму? – Эстер ничего не понимала.

– На нашу фирму, – сказал он, отошел в сторону, задернул занавеску и зажег еще одну лампу. – Вы ведь тоже «атмосферная», да?

– Какая?

– «Атмосферная»! – повторил он. – Вот как я.

Он взял со стола лохматый седой парик, стал натягивать его на свою коротко стриженную голову. Ему было лет сорок самое большее.

– Нас тут несколько таких, – объяснял он. – Мы торчим в окнах и создаем атмосферу старинного городка. Еще, конечно, трубочисты и извозчики, но те хоть делом занимаются. А мы так, для картинки. Турист проходит по улице и видит через окно – вот часовщик, вот гравёр, вот счетовод с деревянными счетами и толстыми конторскими книгами. А вот просто большая добрая семья сидит за столом и ужинает. Ну или я, писатель, – седые кудри, трубка… Вам ведь понравилось? Кстати. Могу поговорить на фирме, чтобы вас взяли на работу. Это ведь красиво – писатель творит, стучит на машинке, а там стоит и на него смотрит влюбленная молодая женщина… Мизансцена, черт возьми! А? Вас оденут как надо: длинное платье, шляпка, бисерная сумочка…

– Театр, – выдохнула Эстер.

– Да, – сказал он. – «Мир – театр, а люди – актеры». Но ничего страшного! Актеры тоже люди. Актеры могут любить помимо ролей. Я знаю Гамлета, который счастливо женат на Офелии!

– А вот скажите, – вдруг спросила она. – Где вы учились?

– Актерскому мастерству? У Ласло Банфи! – гордо сказал он, но вздохнул и добавил: – Хотя, если честно, это был двухмесячный курс. А так-то я окончил Политехнический. Экономика легкой промышленности. Видите, я ничего не скрываю.

– Прекрасно! – сказала Эстер, доставая визитку. – Я служу в банке «Европа-Инвест», заведую департаментом. Приходите ко мне на собеседование.

– Нет! Я артист! – он отпихнул ее руку; визитка упала на пол.

– Что ж, – сказала Эстер. – Рада была познакомиться.

Когда-то здесь – между станцией метро и трамвайным кругом – был небольшой рынок. Несколько тесных рядов – палатки, киоски, стекляшки и просто прилавки, сверху покрытые то фанерными козырьками, то полосатой парусиной, то кусками пластика на металлических рейках. Овощи, фрукты, мясо, молоко – но и всякие хозяйственные мелочи тоже. Лампочки, например.

Он как раз покупал лампочки. Даже не покупал, а выбирал. Рассматривал, что там выставлено на полках за спиной у продавца.

– Мура! – услышал он.

Обернулся.

Сзади стояла женщина – его возраста, то есть сильно за сорок. Честнее сказать – к пятидесяти. Смотрела на него пристально, будто стыдясь спросить – «узнал»?

Узнал.

– Мира? – спросил на всякий случай. Она кивнула, он протянул к ней руки, взял ее за плечи, придвинул к себе, легонько обнял.

Она засмеялась, обнимая его в ответ:

– Что, сильно повзрослела?

– Не сильней, чем я.

Она чмокнула его в щеку. Он ее – тоже. Астматический запах духов. Отступил на полшага. Посмотрел на нее быстро, но внимательно. Да, повзрослела. Обдергалась, извините. Он тоже не помолодел и тоже не в «Бриони».

Но не в том дело, господи!

Он вдруг почувствовал мороз на щеках. Вспомнил, как они ездили компанией на дачу к однокурснику Василькову – у того родители в командировке. Зима. Скрипучий искрящийся снег. Огромный дом. Камин. Много комнат. Луна в окне второго этажа. Верхушки елок. Картинка! И гадчайшее чувство одиночества, брошенности, ненужности.

Мура и Мира.

Он – Саша Муромцев. Красивая фамилия, кстати. Никакого отношения к знаменитому дворянскому клану – но все равно приятно. Кстати говоря, Мурой его прозвала она. Почему? Да так. Когда впервые познакомились, на первом курсе. «Я Мира, а ты будешь Мура! Мира и Мура, а?» То есть сразу как будто пристегнула к себе.