Двоюродная жизнь - Драгунский Денис Викторович - Страница 3

Но – и всё.

Никаких реальных подтверждений, что она его девушка и почти что невеста, Лина не давала. И резко отбивала все попытки получить эти подтверждения. Даже после того, как дружки ее прежнего ухажера слегка начистили Мише самовар. Почти что при ней, на выходе из библиотеки. Она проводила его домой, наклеила пластырь на скулу, намазала йодом разбитые кулаки, обняла и сказала: «Ты настоящий друг».

И уехала к себе.

А Миша окончательно и бесповоротно понял, что он и в самом деле зассыка. Уже не в прямом смысле, а в переносном. Слабак, вахлак, рохля ни на что не годная.

Конечно, нельзя сказать, что эта история так уж фатально подействовала на Мишу Платонова и он навек остался пристукнутым и опозоренным. Жизнь его шла, в общем и целом, неплохо. С папиной помощью он перевелся в другой институт, поступил в аспирантуру, защитился в срок, а потом получил сразу старшего научного в академическом НИИ. Женился на тихой милой девушке, внучке бывшего папиного генерального директора, который, хоть и на пенсии, имел своих людей в Совмине и на Старой площади. Папа Миши и дедушка жены сделали молодым прекрасную квартиру, именно «сделали», а не купили, то есть государственную, а не кооперативную. Потом была докторская. Потом папа умер, потом начались реформы, но ни квартиру, ни тем более докторскую у Миши Платонова никто отнять не мог. Так что он к пенсии дополз до заведующего отделом.

Вот, собственно, и всё.

Нет, не всё.

Когда Мише было уже слегка за шестьдесят, поздним летом, когда его жена и дочь с мужем были на даче, снова раздался звонок в дверь. Точнее, не в дверь, а в домофон.

Это была Лина Дадашева.

Усевшись, как сорок лет назад, на стуле перед диваном и натянув суконную юбку на колени, она сказала, что умоляет Мишу простить ее. Ей это нужно. Зачем, почему? Потому что Мастер сказал: ворота в высшие градусы духовного посвящения открываются только тем, кто прощен теми, перед кем… ну, в общем, ясно.

– Какая хрень! – сказал Миша. – Тебе не стыдно? Взрослая женщина, с высшим образованием…

Лина заплакала, громко и, кажется, искренне.

Миша вдруг почувствовал себя сильным, дерзким и наглым. Как она тогда.

– Давай я лучше чайник поставлю, – сказал он. – Попьешь чайку, и иди, откуда пришла.

– Что, что я должна сделать, чтоб ты меня простил? – она заплакала еще громче.

– Вернуть мне эти два года. Годы подлейших унижений. Забрать назад все это лицемерие и издевательство и отдать мне мое молодое влюбленное счастье.

– Что я должна сделать? – повторила она.

– А то не поняла. Ублаготворить меня. Усладить! – мстительно сказал он.

– Я?

– Ты, ты. Давай. Решай вопрос.

Так говорил его покойный папа, замдиректора «почтового ящика». «Ну что ж, детки, будем решать вопрос…» – и пододвигал к себе телефонный аппарат.

– Посмотри на меня! – она потрепала пальцами свою дряблую шею, провела ладонью по отвисшей груди. – Ты меня хочешь? На! Бери!

Миша цинически захохотал, потер руки и сделал вид, что встает с дивана.

– Завтра к тебе придет самая лучшая девушка на свете, – сказала Лина, чуть отодвигаясь от него. – Она – это молодая я. Она даст тебе все, что ты только захочешь…

– Проститутка? Выгоню сразу! – нахмурился Миша.

– Нет! – вскричала Лина. – Нет, клянусь! Завтра! Завтра!

Девушка на самом деле была вылитая Лина. Сказала, что она дочка ее младшей сестры.

– Михаил Николаевич, мы на «ты» или на «вы»?

– Раз так, то на «ты».

Именно так мечтал себя чувствовать Миша сорок, тридцать, двадцать лет назад: сильным, наглым, самоуверенным, бесстыжим. Мечты сбывались.

– Ну-с… – сказал он, оглядывая ее.

А ведь и в самом деле. Что все его диссертации по сравнению с этим!

Она сбегала на кухню, принесла стакан воды. Раскрыла сумочку.

– Если у вас, то есть у тебя, проблемы с эрекцией, то вот тут экзистерол и фаллопронт. Если при этом какая-то кардиология или сосуды, добавить альфа-фоксинар. А если вообще все-все в порядке, то лучше би-энергейт, общетонизирущее.

– Все-все-все-все в порядке! – сказал Миша, потянулся и встал с дивана. – Обойдемся без таблеток! Ну, давай, Линочка… Ты уж прости, что я тебя так.

– Конечно! Ты Миша Платонов, я Лина Дадашева, – улыбнулась она, закинула руки за голову, расстегнула платье, стянула его вниз, сбросила лифчик, обнажив безупречную грудь, потом отцепила заколку с головы, и пышные чуть вьющиеся русые волосы упали на ее сливочные плечи.

– Ай да Лина! – довольно усмехнулся он.

– Иди в ванную, вымой теребоньку, и начнем, – сказала она.

– Что?! – закричал Миша. – Что вымой?

– Ну то есть пипиську. А что?

– А ничего. – Мир в его голове снова перевернулся, и он снова сел на диван. – Одевайся. Всё. Тете привет.

– Засада… – вздохнула она.

– В чем засада? Иди себе домой, чистенькая, не трахнутая незнакомым мерзким старым дедом. Плохо тебе?

– Засада… – повторила эта как бы Лина. – Во-первых, тетя. Она шутить не любит. Во-вторых, я закинулась би-энергейтом. Час назад. Две таблетки. Чтоб завестись, ты понял?

– Не понял…

– От этих колес меня жутко ломает на секс! – закричала девушка. – Ну пойдем хоть в ванную! Хоть как-нибудь мне кончить! Чтобы ты, ну хотя бы на меня…

Миша не дал ей договорить, вскочил и выбежал из комнаты.

Взял из тайной заначки сигарету. Вышел на балкон. Закурил. Сердце чуть стиснулось. Потом отпустило. Он обернулся на стук каблуков.

Одетая Лина – то есть как будто Лина – а может быть, на самом деле Лина? – стояла в дверях.

– Прощай, моя погибшая молодость, моя неисполненная мечта, мое страдание и счастье… – сказал он, слегка паясничая, чтобы случайно не заплакать.

– Зассыка! Зассыка! Зассыка! – крикнула она и убежала.

Хлопнула дверь.

Миша загасил сигарету о балконную ограду.

«Зассыка, – мысленно согласился он. – Зассыка, слабак, размазня».

Сандру освободили через пять с половиной лет, и это было чудо. Впрочем, чудо было уже в том, что ее не повесили, потому что за контрабанду наркотиков на Славных Островах полагалась смертная казнь: военным пуля, штатским петля. Но в день ее ареста – да, да, буквально в день ее ареста! – король Славных Островов издал указ, что к женщинам смертная казнь более не применяется.

Все остальное было чудом рукотворным. Ее мама и родственники наняли адвокатов, подключили журналистов, общественность, церковь, папу римского и далай-ламу, писателей и ученых, чуть ли не ООН – у них были связи и деньги. Просили, умоляли, собирали подписи, доказывали, что Сандра Стейнбок – никакой не «трафикер», а несчастная, ничего не подозревавшая девочка, жертва наркомафии и аферистов. В общем, пожизненное заключение ей по апелляции заменили на двадцать лет; двадцать лет Высокий Суд заменил на десять, а потом, за примерное поведение, выпустили досрочно.

На выходе даже выдали заработанные деньги. Шестьдесят тысяч тапсов на карточку и десять тысяч наличными. Карточку оформили тут же, выдали в заклеенном конверте с пином, все как в лучших банках. Это выходило примерно две тысячи долларов. За пять лет. Смешно. Потому что, хоть она и ткала циновки по восемь часов в день, все равно с нее вычли за еду, электричество и одежду.

Кстати, одежду надо было срочно покупать. Нельзя же оставаться в тюремной униформе – в брезентовых шортах и такой же рубахе.

В исправительной колонии она писала длинные покаянные письма маме. Ах, как мама не хотела ее пускать на Славные Острова! Как она была против этого безделья среди лагун и пальм! «Искать себя!» Искала бы себя в своей родной стране, в Европе, в Штатах – почему обязательно на экваторе? Почему обязательно в городе, куда съезжается вся шпана со всего мира? А она, как дура, кричала: «Это моя жизнь! Я взрослый человек! Я хочу жить так, как я хочу! Я хочу понять себя, найти себя!» Ну вот и пожалуйста. Все поняла? Понятней некуда.