Самый лучший комсомолец. Том седьмой (СИ) - Смолин Павел - Страница 36

— Будет нужно — я помогу поднять, — улыбнулась Виталина. — Но вообще это такое себе равноправие — у нас женщины и на работу ходят, и хозяйство ведут, и детей в садики-школы водят, а мужик после работы домой вернулся и на диван с пивом.

— Нечестно, — подтвердил я. — Можно, конечно, на нее ответственность и переложить — надо было, мол, нормального, помогающего и понимающего выбирать, но реальность так не работает, а задним умом все сильны. Извини, не полезу — семейная жизнь штука специфическая, тем более в настолько демографически травмированной стране. Да и смысла нет — кто пи*дюка слушать будет? Геополитика с экономикой — это, как ни странно, штуки попроще, чем донести до горе-«кормильцев» тот факт, что в случае наличия полноценной работы у обоих супругов домашние обязанности было бы неплохо распределить, типа как у нас, — указал на висящий на стене у окошка разлинованный лист с заголовком «график дежурства».

— Я за эти два года отдохнула больше, чем за всю прошлую жизнь, — вздохнула Виталина.

— Это с улыбкой и гордостью говорить надо, причем — перед подружками! — назидательно заметил ей я.

Рассмеявшись, Вилочка заверила:

— О, не переживай — все, кто в курсе, мне просто образцово-показательно завидуют.

— Равно как и мне! — хохотнул я. — Видишь, какая у нас гармония.

— Посуду помой, гармонист, — хихикнула довольная девушка и ушла наводить красоту.

Ликвидировав последствия обеда, прошел в комнату и аккуратно сложил в папочку две ценнейшие бумаги. Одевшись, дождался Виталину, помог ей надеть легкую «шубку» из шерсти редкой зверушки викуньи, сам ограничился пальто, и мы вышли в солнечный, звенящий капелью, день. Сев в «Москвич», добрались до социологического НИИ и посигналили.

— Нашего Владимира Васильевича научные функционеры не любят, — коротая ожидание, поделился инфой с Вилочкой. — Он в подпольном марксистском кружке диссидента Краснопевцева состоял, за что лишился аспирантуры и был вынужден работать токарем на заводе. Прикинь какая злая ирония — на тридцать девятом году Советской власти существовали подпольные марксистские кружки, направленные на подрыв авторитета товарища Хрущева.

— Диссидента как не назови, — пожала плечами Виталина.

— Так, — согласился я. — Нефиг тут лодку раскачивать от большого ума.

В моей реальности Краснопевцев с 90-х годов был организатором и главным идеологом музея предпринимателей, меценатов и благотворителей в Москве. Это что, марксист? Фигня это, а не марксист.

На крылечко института вышел одетый в пальто, кепку и держащий в руке портфель товарищ Крылов. Миновав короткую дорожку, он забрался на заднее сиденье. Обернувшись, я пожал ему руку:

— Готовы?

— Готов! — подтвердил он.

Виталина повезла нас к выезду из города — вот бы мне собственный аэропорт, чтобы в Хабаровск не кататься!

— А я тут Виталине рассказываю о вашем диссидентском прошлом, — похвастался я.

— Молодой был, — пожал он плечами.

— Получается так, — кивнул я. — А еще рассказываю, что научные коллеги вас не любят.

— Не любят, — согласился он. — А за что научным импотентам меня любить? Таких как я — эксплуатируют и обобществляют. А теперь меня, даже не кандидата наук, на НИИ поставили. Да они меня стрихнином отравят, если возможность будет! Выскочка! Неуч! Контра!

— Ученые? — удивилась Виталина.

— Вы же из КГБ, Виталина Петровна, — удивился в ответ Крылов. — Человек остается человеком вне зависимости от профессиональной деятельности. Со всеми вытекающими.

Вилочка неловко поерзала — у нее специфическое обучение было, не настолько профессионально деформирующее.

— Кланы, — важно заметил я. — Их можно встретить везде, где существует человеческий коллектив. Кланы маскируются под номинально отсутствующую в Союзе корпоративную солидарность. «Клановость» не отменяет и не подменяет традиционные Советские научные коллективы, а существуют как бы параллельно, охватывая часть такого коллектива или части нескольких. Эти неформальные структуры становятся своеобразной надстройкой, занимая социальное пространство между коллективом и вышестоящим официальным начальством.

С интересом выслушавший Крылов кивнул:

— Крайне метко. У нас в «Африке» так и было — один начальник «государственный», другой — неформальный. Первому на все плевать — институт работы выдает, значит все хорошо. А второй окружает себя бездарностями и эксплуатирует светлые головы. «Володя, ну зачем ты так?», — начал нарочито-противно кого-то передразнивать. — «Это же коллективная работа, ну какие авторские права?». О том, что за коллективную работу платят на 180 рублей меньше, никто и пикнуть не смел — мы же коллектив! Почти семья! Так и получается — неофициальный начальник на работу на «Волге» ездит, а я — в дырявых ботинках по лужам иду, — откашлявшись, он продекламировал. — Стремимся к цели, нас ею сплотили. Кто босиком, а кто в автомобиле.

— Стихи пишете? — обернувшись, улыбнулся я.

— Так, немножко, — скромно ответил он.

— Вот почему на макете первого сборника нашего НИИ треть обложки фамилиями покрыта, — хохотнул я. — Не хотите никого обобществлять.

— Не хочу, — подтвердил Крылов. — Научная работа для ученого — это самое главное. Я не хочу, чтобы мои коллеги при защите диссертаций ссылались на свои же, но опубликованные от имени «коллектива», работы.

— Справедливо, — одобрил я.

— Есть еще стихи? — спросила Виталина.

— Скорей бы, что ли, одурачиться! Начальник — умный, я — дурак. И тихо, тихо очервячиться: Ты — червечиха, я — червяк. Что б в упоеньи пресмыкательством Без рук, без ног На животе за их сиятельством Я б ползать мог. Откуда какаю, чем лопаю, Не разберусь никак. Где голова моя, где-попа? Я — человек-червяк.

Просмеявшись, я вытер слезинку:

— Хоть в «Крокодил» отправляй. Отправим?

— Отправляй, — поощрил Крылов.

— А пьете зачем? — спросила Виталина. — Раньше-то, теперь понимаю, не ценили и эксплуатировали. А теперь?

— По привычке, — отвел глаза Владимир Васильевич. — Но завязал! Больше двух месяцев уже держусь и держаться буду.

— Не склоняли азиатские товарищи? — спросил я.

Семнадцать дней в Китае провел Крылов, лекции по университетам на тему производительных сил читал. Одну из них посетил сам Линь Бяо. Потом еще семнадцать дней мой личный теоретик марксизма провел в Северной Корее, где занимался тем же самым. Старший Ким приходил вместе с сыном.

— Не, это же не наши, — хохотнул он. — Никаких попоек после лекций — все очень прилично, — вздохнул. — Но нервов очень много потратил — до последнего думал, что меня камнями закидают, а они ничего — хлопают да вопросы интересные задают.

Совершив перелет до Москвы, поехали в самую цитадель отечественной высоконаучной мысли и одновременно в самое бесполезное здание страны (такой вот парадокс) — Институт марксизма-ленинизма, на базе которого Крылов сегодня будет защищать кандидатскую диссертацию.

— Как-то неловко, — когда мы шагали к кирпичному, переменной этажности зданию, поделился ощущениями Крылов.

— Идет такой внук Генсека, под ручку придворного ученого ведет, — кивнул я. — Кандидатскую авторитетом продавливать.

— Да, — фыркнул Владимир Васильевич. — А там мои бывшие коллеги, которые сам знаешь, меня ненавидят.

— Зависимость от чужого мнения — признак «плавающей» самооценки, — пожал я плечами. — Характерная для склонных к употреблению нехороших веществ людей черта, кстати. Мы же материалисты, Владимир Васильевич. У вас — чудовищной мощности голова, ваши и ваших коллег работы издают в журналах по всему Соцблоку и теперь еще в Азии будут, что вам осуждение этих безликих функционеров? Я вам сейчас ультимативную мантру подскажу: «Кто меня не любит — тот просто мне завидует». Повторяйте!

— Кто меня не любит — тот просто мне завидует, — ухмыльнувшись, повторил Крылов.

— Три раза утром, раз пятнадцать в течение дня и трижды перед сном повторяйте, — снабдил я его инструкцией. — Через полгодика вам вообще на всех будет пофигу. Расчервячивайтесь, товарищ Крылов: быть придворным ученым — это большая честь и ответственность, вас же Генеральный из телека пару раз цитировал, сколько ваших коллег могут таким похвастаться?