Адольф Гитлер (Том 3) - Фест Иоахим К. - Страница 35

• Предыдущая
• 35/108
• Следующая

Оккупация Праги была, правда, поворотным пунктом только для политики Запада. В апологиях умиротворителей, равно как в попытках немецких пособников режима оправдаться, появляется вновь и вновь тезис о том, что Гитлер сам, войдя в Прагу, совершил поворот: только в этот момент он-де встал на неправедный путь и радикально расширил цели ревизии, которые до того были приемлемыми, с этого момента его целью было не право на самоопределение, а слава завоевателя. Но теперь мы знаем, сколь превратно такие оценки отражают мотивы, намерения и его суть, все принципиальные решения он принял уже задолго до того, Прага была лишь тактическим этапом, и Влтава, конечно же, не была его Рубиконом.

Операция была актом саморазоблачения. Йодль, бывший тогда полковником, порой с восторгом писал в дни продолжавшихся внешнеполитических триумфов вещи вроде следующих: «Этот вид ведения политики для Европы нов» [253]. Действительно, динамичная комбинация угроз, лести, клятв в миролюбии и актов насилия, которую использовал до тех пор Гитлер, было необычным, парализующим средством, и западные государственные деятели могли, если судить с точки зрения морали, какое-то время заблуждаться относительно намерений Гитлера. «Во всем, что они говорят и делают, – описывал лорд Галифакс свою неуверенность, – люди всегда нащупывают свой путь подобно слепым, пытающимся найти дорогу через болото, в то время как всякий с берега кричит разные сведения о следующей зоне опасности» [254]. Акция Гитлера против Праги лишила, однако, ситуацию всей неоднозначности: впервые в сознании Чемберлена и его французских партнеров стало брезжить понимание гугенберговского опыта: что этого «странного человека», как писал Галифакс, можно укротить и приручить только силой.

Прага означала своего рода поворотный пункт в карьере Гитлера, однако в другом смысле: она была его первой почти за пятнадцать лет серьезной ошибкой. В тактическом плане он всякий раз достигал успехов благодаря способности придавать всем ситуациям столь многозначный характер, что этим разбивались как строй, так и воля к сопротивлению его противников. Теперь он впервые выступил во всей однозначности. Если до сих пор он всегда исполнял двойственные роли, разыгрывая, будучи противником, тайного союзника или же начиная устранение определенного состояния под лозунгом его защиты, то теперь он без увиливаний показал свою самую сокровенную сущность. В Мюнхене он еще раз, хотя уже скрепя сердце, осуществил «фашистскую схему», т. е. добился триумфа над одним противником при помощи другого. Ноябрьский погром 1938 года знаменовал первый отказ от этого тактического приема периода его успехов; Прага устранила все сомнения в том, что он был врагом всех.

В силу природы его тактики уже первая ошибка была непоправимой. Гитлер сам осознал позже роковое значение своего захвата Праги. Но его нетерпение, его высокомерие и далеко идущие планы не оставляли ему иного выбора. На следующий день после оккупации Праги он поручил Геббельсу проинструктировать прессу: «Использование понятия «великогерманская мировая империя» нежелательно…. оно будет использоваться позже»; готовя в апреле свое пятидесятилетие, он приказал Риббентропу «пригласить ряд зарубежных гостей, в том числе как можно больше трусливых гражданских и демократов, которым я покажу парад самой современной из всех имеющихся ныне армий» [255].

Начиная с весны 1939 года обращает на себя внимание неспособность Гитлера тормозить собственную динамику. Безошибочное чувство темпа, которое он доказал несколько лет назад в ходе завоевания власти, начало теперь покидать его, уступая место неврастеническому порыву к действию. При тогдашней слабости и разрозненности своих противников он смог бы, бесспорно, реализовать все свои притязания на пересмотр имеющихся отношений и предположительно даже часть своей далеко идущей концепции завоевания «жизненного пространства» при помощи тактики прикрытия со стороны консервативных держав, которая до тех пор сослужила ему столь исключительную службу. Теперь он отказался от нее – отчасти от азарта, отчасти под разлагающим воздействием своего успеха как политика, выросшего на протесте, привыкшего думать категориями «неотъемлемых притязаний», от лихорадочного нетерпения. Гений фюрера заключается в умении ждать, уверяла пропаганда режима; Гитлер же больше не ждал.

Уже спустя неделю после вступления в Прагу он отправился в Свинемюнде на борту тяжелого крейсера «Дойчланд» и взял оттуда курс на Мемель. Небольшой портовый город у северной границы Восточной Пруссии был аннексирован в 1919 году в сумятице послевоенного времени Литвой, предъявление требований о его возврате стало теперь лишь вопросом времени. Но чтобы придать этому акту драматизм и элемент триумфирующей силы, Гитлер дал указание довести 21 марта до сведения правительства в Каунасе требования «прибыть завтра самолетом» в Берлин для подписания документа о передаче города, сам он, еще не будучи уверенным в ответе, вышел в море; пока Риббентроп «гахаизировал» литовскую делегацию, он, мучимый морской болезнью и плохим настроением, запрашивал двумя нетерпеливыми радиограммами с борта «Дойчланд», может ли подойти к городу мирно или же придется прокладывать путь корабельными пушками. 23 марта, примерно в половине второго ночи, Литва согласилась отдать город, и в полдень Гитлер въехал в Мемель, вновь под ликование толпы.

Двумя днями раньше фон Риббентроп пригласил к себе польского посла в Берлине Юзефа Липского и предложил ему провести переговоры по широкому урегулированию германо-польских интересов[256]. Не без особой настойчивости он вернулся к различным требованиям, которые уже неоднократно предъявлялись, в том числе прежде всего вернуть вольный город Данциг и проложить экстерриториальную линию сообщения через польский коридор. В качестве ответного шага он вновь предложил продление договора о ненападении 1934 года на 25 лет и предоставление формальных гарантий нерушимости границ. О том, сколь серьезным было отношение к этому предложению, свидетельствует одновременная попытка привлечь Польшу к Антикоминтерновскому пакту, вообще линия Риббентропа при проведении всех этих переговоров была нацелена на укрепление взаимных связей с «явно выраженной антисоветской тенденцией»; один из проектов ноты МИД довольно откровенно обещал Варшаве в виде доли добычи и вознаграждения за укрепление сотрудничества владение Украиной; в полном соответствии с этой линией Гитлер в беседе с Браухичем 25 марта говорил о нежелательности насильственного решения вопроса о Данциге, однако считал все-таки заслуживающей обсуждения военную акцию против Польши при «особо благоприятных политических предпосылках» [257].

У примечательного безразличия Гитлера к альтернативе – завоевание или союз – он хотел сохранить за собой возможность пойти и по первому, и по второму пути – была убедительная причина. Фактически Данциг его особенно не интересовал, этот город был лишь предлогом, которым он пользовался, чтобы поддерживать диалог с Польшей и, как он надеялся, наладить сотрудничество. Свое предложение он, вероятно, считал весьма заманчивым, ибо оно сулило Польше огромные приобретения в ответ на небольшую ответную услугу. Данциг был немецким городом, его отделение от рейха было уступкой в Версале потребности поляков в престиже, вес этих амбиций с годами падал, в перспективе Польша едва ли удержала бы город. Требование проложить коммуникационную магистраль с Восточной Пруссией было небезосновательной попыткой как-то уладить проблему территориальной разобщенности Восточной Пруссии и рейха, справедливость которой представлялась сомнительной. Однако то, чего Гитлер хотел на самом деле, было связано с последней великой целью всей его политики – завоеванием нового «жизненного пространства».

• Предыдущая
• 35/108
• Следующая