Леонид Красин. Красный лорд - Эрлихман Вадим Викторович - Страница 11

Когда семнадцатилетний Леонид Красин прибыл в столицу Российской империи, он даже не думал об участии в революционном движении, мечтая о научном или техническом поприще. Позже он вспоминал: «В сущности говоря, все мы из средней школы вышли политически совершенно нейтральными юношами, с устремлением больше в сторону химии, технологии и других прикладных наук». Примером для него был земляк Дмитрий Менделеев, который в это время деятельно участвовал в создании первого в Сибири Томского университета (откройся он годом раньше, Красин вполне мог бы поступить туда). Экономика России в те годы бурно развивалась, ей требовались технические кадры, и спрос на выпускников Технологического института был очень высок. К концу 1880-х годов он стал вторым по величине институтом империи, уступая только Рижскому политехническому. В годы реформ его возглавлял видный ученый-механик И. А. Вышнеградский, ставший позже министром финансов, а в 1879 году его сменил химик Н. П. Ильин — возможно, это было для Красина дополнительным аргументом для поступления именно на химический факультет.

Поначалу в институте ему не очень понравилось: «С сожалением вспоминал о более просторных, светлых и богаче оборудованных лабораториях захолустного сибирского городка, по сравнению с большими, запущенными и неприветливыми конюшнями-лабораториями тогдашнего Технологического института, с формалистами-лаборантами и никогда не имевшими свободного времени для беседы со студентами профессорами». Привыкнув к сибирской открытости, он не принимал питерской холодности, официальности отношений, дистанции между преподавателями и студентами. Но довольно скоро оценил преимущества учебы у лучших научно-технических специалистов и вообще жизни в столице, где к его услугам были не только библиотеки и музеи, но и всевозможные развлечения.

На последние ему, впрочем, приходилось смотреть со стороны из-за постоянных проблем с деньгами. Герман, поступивший в тот же институт годом позже, вспоминал: «С деньгами приходилось быть очень начеку, так как никаких прямых доходов не было, стипендии же получались в зависимости от успехов и от обстоятельств, а последние <…> были подчас чрезвычайно осложненными. Старики наши, — впрочем, тогда еще молодые, — жили в Иркутске с тремя малыми детьми, сами сильно нуждались и, несмотря на убедительные наши просьбы о нас не беспокоиться, изредка все-таки присылали нам небольшие суммы. Сами мы были крепкими ребятами, умели держать себя в руках и умели использовать свою рабочую силу, добывая себе разного рода работу, благодаря чему в общем более или менее удовлетворительно „держались на поверхности земли“, лишь изредка впадая в состояние более острой нужды».

Братья по-прежнему регулярно писали родным, сообщая им последние новости: «Гера получил урок 18 р. в месяц — пальто ему сошьем». Где-то удавалось заработать пять рублей, где-то семь, и так всё время — уже на четвертом курсе Леонид признавался: «Ищу чертежную работу, пока есть еще свободное время». При этом они успевали читать книги, посещать спектакли и художественные выставки, а потом важным тоном просвещали родных — например, о том, кто такие передвижники, и о том, что они, оказывается, уже не задают тон, а появились какие-то модернисты. В далеком Иркутске об этом ничего не слыхали.

Студентам-провинциалам часто оказывали помощь их земляки, объединенные в землячества или «товарищества взаимопомощи». Сибиряки не были исключением, но их в то время в Технологическом было еще немного: Герман пишет, что его брат поступил в институт с «вторым эшелоном» тюменцев. На первом году обучения Леонид общался в основном с ними (это были 5–6 человек), а с одним из земляков — кто это был, осталось неизвестным — вместе снимал квартиру на Забалканском (ныне Московском) проспекте недалеко от института; после приезда Германа братья поселились вместе. Они часто бывали у кузена Карпова, общаясь с его гостями — молодыми разночинцами. Еще чаще навещали товарищей из землячества, вместе готовились к занятиям, читали учебники и прочую литературу, которую, как и продукты, обычно покупали в складчину. Среди книг попадались и нелегальные, которые тогда широко распространялись по столице и другим крупным городам. Но в те первые годы братья, как и другие сибиряки, еще чуждались политики, отдавая все силы учебе.

Т. О’Коннор пишет: «Программа и методика обучения в Технологическом институте способствовали возникновению студенческих кружков и обществ. <…> И программа, и методика обучения были ориентированы скорее на коллективные, а не на индивидуальные занятия студентов. В результате товарищеская взаимовыручка и политическое сознание достигли в институте необычайно высокого уровня, да и сама его структура создала ему репутацию одного из оплотов академических свобод в Санкт-Петербурге».

Правда, уже в 1887 году права студентов Технологического были сильно урезаны; в институте ввели институт инспекторов (педелей), бдительно следивших за учебой и поведением студентов. То же происходило тогда во всех российских вузах: новый закон о высшем образовании, принятый в 1884 году, ограничивал университетскую автономию и подчинял вузы Министерству народного просвещения — оплоту консерваторов. Правила для студентов 1885 года запрещали создание независимых от начальства студенческих обществ, а после покушения на Александра III 1 марта 1887-го от всех поступающих потребовали предоставлять сертификат о благонадежности, заверенный в полиции. В сравнении с идеологическим контролем советских лет эти меры кажутся не такими уж строгими, но тогда ими бурно возмущались как студенты, так и преподаватели. Менделеев, например, в 1890-м покинул Санкт-Петербургский университет, когда министр просвещения И. Делянов отказался принять петицию студентов, недовольных ущемлением их прав.

^{Столовая Технологического института}

Протесты студентов понемногу разжигали огонь революционного движения, почти задавленный репрессиями власти. Главную роль в нем, как и прежде, играли народники, перешедшие от террора к пропаганде, но на сцену уже выходили их соперники — марксисты. В 1872 году вышел русский перевод первого тома «Капитала», который среди прочего изучался в студенческих кружках. В 1883-м уехавший за границу молодой революционер Г. Плеханов создал на идейной базе марксизма революционную группу «Освобождение труда», листовки которой тоже входили в круг чтения студентов вместе со статьями народников, философскими трактатами, запрещенным романом Чернышевского «Что делать?» и стихами Некрасова. В неокрепших юных головах варился бульон из самых разных, нередко противоречивших друг другу теорий и идей. К нему примешивались честолюбие, борьба за лидерство, муки первой любви и прочие достоевские страсти «русских мальчиков» и девочек.

В этой обстановке Красин на рубеже 1888 и 1889 годов впервые оторвался от учебы и включился в бурную студенческую жизнь. Яркий портрет его в то время оставил Г. Соломон, посетивший с сестрой Верой одну из вечеринок, где собирались студенты разных вузов. Он пишет: «В комнате, по обыкновению зло накуренной, пахло пивом и вообще напитками. В соседней, меньшей комнате визжала гармошка, и под звуки ее часть молодежи плясала „русскую“. Когда мы вошли, плясали двое — какой-то юноша с длинными по тогдашней „нигилистической“ моде, слегка вьющимися волосами, в красной рубашке. Его партнершей была какая-то бесцветная курсистка. Юноша лихо и ловко отплясывал „казачка“, с чисто русской удалью и грацией выделывая самые замысловатые па. Стройный, высокого роста темный шатен с прекрасными карими глазами, он плясал с неподдельным увлечением, импровизируя всяческие выкрутасы; вдруг садился на пол, хлопал ладонями по полу, затем вскакивал, словно на пружинах, и вприсядку пускался вдогонку за своей дамой. Он был весь огонь и стремление. Все не танцовавшие окружали плотным кольцом эту пару, всячески подзадоривая плясавших — особенно юношу, хлопали в ладони и подкрикивали: