Когда я вгляделся в твои черты (СИ) - "Victoria M Vinya" - Страница 66

― Что ты делаешь? ― с удивлением спросила Микаса. ― Это моё.

― Больше не будет твоим, ― Дементьев достал ножницы и занёс их над тканью.

― Совсем из ума вышел, пьяная скотина?! ― строго крикнула она и бросилась к мужу. ― Сейчас же верни!

― А не то что? С балкона выбросишься?

― Это моя вещь. Верни и иди спать! Хватит с меня истерик.

― Что, так сильно дорога?

― Представь себе.

― Тогда умоляй меня. На коленях.

― У тебя и впрямь крыша поехала. Я сказала, верни! Ты не имеешь права! ― Микаса попыталась выхватить шарф у Дементьева, но он занёс руки над головой и попятился в сторону. ― Прекрати издеваться надо мной. Верни!

Дьявольски усмехнувшись, он сделал надрез и не без удовольствия заметил ужас в глазах жены. Из-за наготы она казалась ему уязвимой и жалкой. Микаса прикрыла ладонью рот и зарыдала. Не выдержав, рухнула на колени, вцепилась пальцами в ткань брюк Вадима и принялась с силой оттягивать её.

― Верни! Верни! Сейчас же верни! ― захлёбываясь слезами, кричала она. ― Верни мне его!..

― Вернуть тебе… его?

«Вернуть тебе твоего дикого мальчишку?.. Он никогда не оставит нас в покое. Будет жить в этой клятой старой тряпке, пока окончательно не сведёт меня с ума. Но я могу покончить с этим раз и навсегда».

Рассвирепев, Дементьев разрезал шарф на лоскуты и швырнул их к ногам жены. Затем с нарочитым равнодушием обступил её, забрал стакан с бутылкой бренди и ушёл в гостевую спальню.

Микаса припала лбом к полу, не переставая лить слёзы и дрожать от отчаяния. Пустота и холод пронзили её до костей. Она сгребла в охапку раненые лоскуты и прижала к груди, пытаясь хоть немного сбить озноб. Уничтоженная и распятая, она целовала мягкую вязку, прикладывала к мокрым воспалённым щекам. «Верни мне его, верни мне его», ― бормотала она в забытьи.

Когда солёная влага на её коже высохла, а за окнами стемнело, Микаса медленно поднялась с пола и села на кровать. Плюнув на жуткую головную боль, она достала игольницу и без единой эмоции принялась кропотливо сшивать куски шарфа воедино. Закончив, она вернулась к зеркалу и устало оглядела всю себя: «Госпожа Дементьева, ― дурашливо разведя в стороны руки, ядовито протянула Микаса себе под нос. ― Супруга представительного человека! Сексуальная глупышка и манипулирующая сучка!» ― И обессиленно рассмеялась. Взяла со столика алую помаду и аккуратно очертила рот. Загримировав себя под довольную жизнью богатую жену, она надела самое вызывающее платье из своего гардероба ― короткое, с глубоким декольте и открытой спиной, влезла в летние туфли на высоченных шпильках, накинула плащ и обернула шею замученным шарфом.

Микаса обошла пару ресторанов, пообещав себе, что обязательно сегодня переспит с первым попавшимся под руку. Ей сделалось пьяно и легко. По дороге к очередному элитному бару она зашла в табачную лавку и купила пачку сигарет с яблочным ароматизатором. Кутаясь в плащ на холодном ветру, с блаженством затянулась, давясь удушающим кашлем и полубезумной улыбкой. Она втягивала в лёгкие яблочный дым, как кислород, как бесценное лекарство, и голова шла кругом. Микаса была свободна и принадлежала себе одной.

На входе в бар-ресторан она столкнулась со знакомыми мужа и тотчас наградила их пошлыми шуточками и флиртом. Микаса с отвращением наблюдала за трясущимися при хохоте усиками Валтера и делала вид, что его ответные шутки приводят её в восторг. «Нет, с этим шутом я ни за что не лягу в постель. Ни с кем из них, ― разочарованно решила она и двинулась к стойке, без интереса окидывая взором всё, что в помещении было мужского пола. ― Рыжий и с веснушками в углу ― урод. Лысый старикашка. Блондинчик с накачанными силиконом губами. Урод в жёлтом пиджачке. Урод в сиреневом пиджачке. Патлатый дылда… с металлическим подносом вместо лица? Ну, у него хотя бы задница хороша!..»

Сев за барную стойку, Микаса заказала себе выпивку. Ей было неинтересно отвечать на дурацкие вопросы, неинтересно глядеть на скучные лица, неинтересно, что Валтер похотливо гладил её обнажённую спину. Звякнув кольцами браслета, она подняла голову и увидела в противоположном конце стойки букет розовых магнолий в пузатой дизайнерской вазе. Приглушённый свет ламп превратился в ослепительное солнце, обливающее сад милой мадам Ренессанс. И смешной зеленоглазый мальчуган вновь забавно гримасничал и устраивал Микасе пантомиму с пожиманием цветущей ветки.

― Ты только погляди! Это же магнолии! ― сдерживая слёзы, воскликнула она.

Её магнолии ― похожие на первую любовь. Любовь, которую невозможно украсть.

Комментарий к 16. То, что невозможно украсть

Кто ещё в прошлой главе обратил внимание на то, что шарф был сшит из лоскутов, тот молодец, остальным добрый вечер))

Спасибо, что мотивируете отзывами, ждунами и прочей активностью не задерживать проды. Обнимаю!)

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_4208

Группа автора: https://vk.com/public24123540

========== 17. Головокружение ==========

Леви давно не приезжал в родные края, но тоска по близким, в особенности по восьмилетней племяннице, выдернула его из рутины. Харуми в письмах жаловалась на нехватку денег и оправдывала мужа, который ленился искать новую работу. О его беспробудном пьянстве она, разумеется, умолчала, как и о том, что он с недавних пор стал поднимать руку на неё и дочь.

У Леви тоже было скверно с финансами, но почти на всю зарплату он купил подарки Микасе. «До конца месяца теперь буду один хумус жрать… Ладно, подумаешь. Как у мало́й глазёнки зато светятся!» ― с теплотой думал Аккерман, глядя на то, как племянница разворачивала игрушки, сладости и новые школьные принадлежности. Она напоминала ему жёлтенького светлячка в своей длинной растянутой футболке. Микаса носилась по гостиной, показывая то маме, то Бруно очередную безделицу или одежду, найденную в груде подарков.

Ей не место в этом унылом грязном доме с выцветшими обоями и обшарпанным ковром, на который лился пепельный зимний свет из окна.

― Дядечка Леви, ну ты прямо добрый фей! ― счастливо визжала Микаса, обвив тонюсенькими руками его шею.

― Тц! Задушишь, горластая, ― нежно пробурчал он, улыбнувшись одним уголком губ.

Вечером, когда он смотрел вместе с ней мультфильмы и заметил торчащий из-под футболки синяк, Леви через силу смог вытащить из Микасы реальное положение дел. Она говорила неуверенно и всё махала рукой, дескать, ерунда. Отвернув ворот футболки своего светлячка, он увидел ещё одну гряду гематом. Леви представил, как грязные и все в жиру руки Бруно хватались за детскую кожу, впивались в неё неуклюжими ударами, и пришёл в ярость.

Он не слышал криков Харуми, не слышал плача Микасы, мнущейся за дверным косяком, — только шлепки, глухой треск плоти и жалкий пьяный вой.

― Тебе мало, свинья? Мало? Я могу вмазать ещё! ― безжалостно чеканил он, оттаскивая Бруно за волосы от стены. ― Руки и ноги все переломаю, мразь! Ты у меня не то что к ребёнку притронуться не сможешь, рюмку будешь не в состоянии держать.

― Я не виноват! Я не хотел! Я больной человек… ― хныкал Бруно, пытаясь вырваться.

Леви тошнило от его приторного скулёжа, от убогого вранья и наглости. Он принялся пинать горе-родственника в живот, бить ногами по лицу. Склонившись, вывихнул ему руку и готов был её сломать, навалившись на противника, но вдруг ощутил, как к его спине прильнуло маленькое дрожащее тельце, в шею уткнулось мокрое лицо.

― Микаса, уйди оттуда! ― кричала ей мать, в испуге пытаясь оттащить.

― Дядечка Леви, пожалуйста, перестань! Ты же хороший! Ты же хороший! ― обливаясь слезами, до хрипа причитала Микаса.

Ноздри безостановочно выталкивали из лёгких горячий воздух, сжатые в кулаки пальцы пульсировали и кровоточили. Леви чувствовал, как сверху к нему рвалось крохотное сердце, и у него всё похолодело внутри. Поднявшись, он прижался к стене и посмотрел в окно, на зажигающиеся фонари и ползущие по грязным кирпичным блокам сумерки, на опускающийся в перламутровые сугробы невесомый снег. Весь мир был пропитан угрюмым холодом ― тем же, что расползался внутри него, как яд. Харуми ворчала, тыкала Аккерману в грудь пальцами, бросаясь обвинениями, затем помогла подняться Бруно и отвела его в спальню, чтобы обработать раны, пока тот с театральной мужественностью булькал «не надо никакую скорую». Серость сдавливала пространство убогой комнатушки, и Леви всё сложнее давался каждый новый вздох. Он продолжал глядеть на падающий снег, тяжело сглатывая под звон в ушах. Голова раскалывалась от боли. Обернулся ― в комнате никого. Тихо подойдя к детской, он заглянул в щель приоткрытой двери и наблюдал, как Микаса ползала по полу, монотонно переставляя в самодельном кукольном домике мебель и что-то напевая себе под нос. Леви представлял, как распахивает дверь, падает перед Микасой на колени и просит прощения за устроенную сцену, но его тело не двигалось.