Счастье™ - Фергюсон Уилл - Страница 9

• Предыдущая
• 9/60
• Следующая

Но Дженни только улыбнулась:

– Мне нравится, когда мои слова светятся.

Дженни работает дома, то есть у нее – уйма свободного времени. Поэтому у кота Пуси всегда чистый ящик. Поэтому в туалете холла регулярно обновляются освежители (им никогда не пользуются, он для помета гостей). Поэтому безделушки, все эти хобби, бесконечные диеты и терапевтические курсы мета-витаминов. Жена Эдвина щедро финансирует половину местных врачей-шарлатанов.

Дженни верит. Неважно, во что, – просто верит. Любая случайность для нее – знак свыше, обычное совпадение – предзнаменование великих событий. Когда они покупали китайскую еду, она водила рукой над печеньями с предсказанием, ловя вибрации, прощупывая течение вселенной. «Да это просто печенье! – хотелось крикнуть Эдвину. – Их штампуют в Ньюарке. И пакуют в пластик, черт возьми». Но он молчал. Эдвин в глубине глубин души боялся Дженни. Она одурачила всех, но только не его. Он-то знал, что у нее внутри стальной клинок. Она – то засахаренное яблоко, о котором городские легенды и байки на Хэллоуин гласят, будто у него внутри спрятана бритва. Эдвин понимал, что напороться на лезвие – лишь вопрос времени.

И вот он опять дома. Четыре ступеньки, ключ в замочную скважину, плечи поникли. Эдвин напоминал Вилли Ломана, только помоложе и не такой представительный. (Ломан обычно не выходил на сцену в птичьем помете и яичной скорлупе. По крайней мере, не в той постановке, что видели Эдвин и Дженни. «Да это же я, – сказал потом Эдвин, – я через двадцать лет». «Ерунда, – ответила жена. – Он гораздо ниже ростом».)

Эдвин снял пальто. Потом галстук. Посмотрелся в зеркало: лицо осунулось, глаза – словно дырки, прожженные в дешевом линолеуме. «Надо было идти в писатели, – подумал он. – У меня дар к сравнениям».

Он с таким нарциссическим вниманием изучал свои попранные жизнью черты, что не сразу заметил желтую бумажку в нижнем углу зеркала. Это была самоклейка и она гласила: «Улыбнись! Ты лучше, чем думаешь».

Какого ч…

– Привет, милый! Рано ты сегодня! – Жена лилово-розовой вспышкой эластика проскочила из кухни в гостиную. Доносились слабые монотонные звуки, гипнотический напев: «И раз, и два, и три, веселее, веселее!»

Их кот – кот Дженни, – заинтригованный запахом тухлой рыбы и пищевых отходов, потерся о ноги Эдвина, урча и подергивая хвостом.

– Уроки не впрок, да? – Эдвин пнул кота по коридору. Тот заорал и исчез, просквозив среди ножек мебели серебристой рябью.

Идя по коридору, Эдвин обнаруживал на пути все больше и больше желтых бумажек – просто фейерверк мотивационных посланий. «Помни: ты настолько хорош, насколько сам считаешь! Даже еще лучше!» «Познать жизнь – первый шаг в познании любви». «Да, ты это сможешь! Да, ты это сделаешь!»

Что за черт?

Он сорвал одну бумажку. На ней бодрым почерком было написано: «Ты не забудешь похвалить себя сегодня?»

– Лю! – позвал он, входя в гостиную. (Дженни считала, что это сокращение от слова «любимая». На самом же деле – от «людоедки».) – Лю, – повторил он, – что это за хрень?

– Я не толстая? – Она качала пресс, высоко подбрасывая колени, но остановилась и посмотрела на него. Однако блестящие темно-рыжие волосы, стянутые резинкой, подпрыгивали еще долго. Какая же она толстая? Дженни стройная. Подтянутая. Ей с трудом удавалось нарастить достаточно целлюлита, чтоб было о чем беспокоиться. За это подруги не слишком ее любили. – Я так растолстела. – Некоторые любят напрашиваться на комплименты. Но Дженни за комплиментами высылала целые флоты либерийских глубоководных тральщиков.

Что же ты не спросишь, почему я весь в птичьем дерьме и от меня воняет помойкой? Тебе неинтересно, почему я так рано вернулся? Как умудрился в одночасье отправить на дно свою карьеру?

– Ты совсем не толстая, – сказал он в 327304-й раз. – Совсем не толстая.

– А как шотландка? Не толстит меня?

– Шотландка?

– Ну да, шотландка. Только честно. Что ты думаешь насчет шотландки?

– Что я думаю? Что я думаю ? Да ни хрена я о ней не думаю. Ты испортила мне жизнь. Зачем я только женился на тебе, на такой мегере, на такой стерве? – На самом деле, конечно, он так не сказал. Эдвин побаивался Дженни, поэтому ответил: – Шотландка тебе очень идет.

– Честно? Ты же не просто от меня отмахиваешься? Сегодня я просто чувствую себя толстой. Даже не знаю почему. Такое ощущение. Значит, не поправилась, точно?

Эдвин вздохнул:

– Писательница Бетти Джейн Уайли однажды сказала: «Многие люди считают, что заживут полной жизнью, стоит им лишь сбросить десяток фунтов».

– Да, – сказала Дженни, – это правда.

– Что правда? – Эдвин ответил раздраженно, хотя не собирался. – У тебя неточный синтаксис. Правда, что люди так считают, или правда, что это действительно правда и жизнь станет полной, стоит сбросить десять фунтов?

– Не знаю. И то, и другое, наверное. Вот, смотри, самоклейки. – И она протянула ему упаковку.

– Я как раз хотел спросить, что…

– Вихрь, – ответила она таким тоном, словно это все объясняло. И в самом деле: на кофейном столике с гордым видом возлежал номер журнала «Вихрь» за этот месяц. И, конечно же, на обложке заголовок: «Лучше жить лучше по самоклейкам!»

– Пишешь себе на бумажках мотивации и развешиваешь их по дому, как записки.

– Зачем?

– Чтобы стать счастливой! Попробуй.

Она протянула бумагу и ручку, но ему в голову пришла только такая мысль: «Постарайся за день никого не убить». Скорее всего, Дженни говорила о чем-то другом.

Эдвин всегда бродил по собственному дому, словно чужак по чьей-то жизни. Часто, сидя в гостиной, оглядывался в поисках чего-нибудь – чего угодно – своего. Но все вокруг отдавало Дженни: начиная с веселеньких тонов и цветочных узоров и заканчивая полированным фортепиано в дальнем углу, к которому никто не притрагивался. От Эдвина нет ничего. Он – просто квартирант.

Теперь повсюду желтели бумажные квадратики – на кухне, в столовой и наверняка в туалете. На абажуре («Экономь электроэнергию! Думай о нашей голубой планете!»), над посудомоечной машиной («Чистая посуда – ясные мысли!»), на холодильнике («Будь здоровее – станешь еще красивее!» Вот она, суть Дженни – не просто красивой, а еще красивее). Эдвин открыл холодильник и взял банку пива. А на банке – на каждой банке пива – маленькая пометка Дженни: «Точно хочешь пива? Совсем точно? Кое-кто в последнее время слишком много пьет».

С чувством огромного облегчения Эдвин понял, что, наконец, знает ответ. Точно ли он хочет пива? «Абсо-блядь-лютно». Он вскрыл банку и опрокинул ее, более-менее попав в рот. «У меня трудовая хандра», – подумал он с тоской.

Раньше Эдвин предпочитал шведский ликер и коньяк цвета красного дерева – долго смаковал их, массировал язык оттенками вкуса. Но, попав в издательский мир, где все впритирку, решив, что ему нужна «работа», он понял: придется собрать всю волю в железный кулак и спуститься на землю. Поэтому он разумно и мужественно решил пить только отечественное пиво. Прямо из банки. Как пьют настоящие американцы. (Хотя, в общем-то, он любил пиво. Предпочитал его коньяку или мятному шнапсу. Тем более это не просто пиво. Нет, что вы. «Настоящее пиво холодной фильтрации, выдержанное в буковых бочках». Правда, Эдвин не понимал, что это значит. Но этого не понимал никто.)

Дженни прибежала на кухню, когда Эдвин допивал.

– Твой день? – спросила она. – Как он?

– Мой день? Мой день… – Он вскрыл новую банку. – Наобещал с три короба, рылся в человеческих отходах, на меня насрали пернатые летучие крысы и… ах, да… и я погубил свою карьеру.

– Как? Опять? – Эдвин губил свою карьеру уже в третий раз за этот месяц.

– На сей раз точно. Придется продать закладные, поселиться в картонной коробке, отдирать засохший сыр от упаковок из-под пиццы, возить пожитки в магазинных тележках. Вот в таком духе. – Он сделал большой глоток и поморщился: – А у тебя как?

– Чудесно! Узнала про самоклейки.

Эдвин прикончил вторую банку так быстро, что носом чуть не пошла пена.

• Предыдущая
• 9/60
• Следующая