Красивая женщина умирает дважды - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 10

Решила выждать – все равно газета только четвертого января выйдет. Да и голова болела смертельно, а коньяк дома кончился. Сходила за новой бутылкой, поправила здоровье и завалилась спать.

Назавтра в криминальных новостях услышала: по подозрению в убийстве Рыжкиной задержан ее сожитель. Да, теорию, что маньяком является Павел Климентьев, следовало срочно перекраивать. Ну, пусть тогда будет: парень из Борового не виноват! И этот мужик, кто Рыжкину грохнул, тоже. Но раз убили обеих ночью (одну – в лесу, вторую – в парке), значит, точно маньяк орудует! Не ошиблась она! Во всех детективах серийный убийца всегда выбирает похожих жертв и приблизительно одинаковые декорации. По возрасту, правда, не очень сходилось (первой – семнадцать, второй – тридцать два). Но внешне чем-то похожи (обе оторвы, у одной – шрам на лице, у другой – пирсинг). А главное – беременные! И одна, и вторая на девятом месяце!

Второго января после обеда взялась писать. Но только успела отстучать на компьютере, что «теперь в опасности все беременные страны» – в дверь звонок. Посмотрела в глазо́к – мужик незнакомый. Выкрикнула:

– Кто там?

Гость хмуро отозвался:

– Полиция.

И приложил к глазочку распахнутое удостоверение.

Перед соседями позориться нельзя – пришлось открывать. Залепетала испуганно:

– В чем дело?

– Просто поговорить, госпожа Кременская. – И добавил со значением: – Пока – просто поговорить.

Полицию Ксюша не жаловала еще с тех пор, как школьницей подворовывала из магазинов (просто по приколу) и попалась. Но сейчас-то что? Забавы прошлого давно отставлены, а что с налогами у нее заваруха – так это не полиции дело.

Мужик сочувственно даже говорит:

– Что, девонька, облажалась? Климентьева на тебя в суд подает.

– Это кто? – попыталась придуриваться.

– Да знаешь ты кто. Про сына ее писала. Как он трупы во дворе якобы прятал. И по всей стране беременных убивал.

– У меня в тексте пометка, – начала защищаться Ксюша, – по непроверенным данным!

– Для иска за клевету материала хватит, – заверил гость. И зловеще добавил: – Так что на штраф тысяч в пятьсот ты налетела. Человек, которого ты на всю страну объявила маньяком, сейчас в тюрьме. Новое убийство совершить никак не мог.

– Но… это моя работа – писать о преступлениях. И выдвигать различные версии.

– Никто не запрещает. Как я понимаю, про Рыжкину тоже будешь клепать. Вперед, с песней! Любые идеи выдвигай. Единственное «но»: народ запугивать не надо. Приплетешь «маньяка» – пожалеешь. Поняла?

– Да кто вы такой?

– Ксюша, – сказал гость ласково, – в «XXL»-то про твою судимость знают – за кражи из магазинов?

Она побледнела.

– А почему тебя в «Молодежные вести» не взяли, на работе рассказывала?

– Я сама туда не пошла.

– Но интересная, однако, закономерность. Пока на практике в газете была – у сотрудников деньги из сумок пропадали. Как покинула «Молодежные вести» – ни одного прецедента.

– Да вы! Вы сами клевещете!

– Деточка, не надо громких слов. Я просто предупреждаю. Пока по-хорошему. Про маньяка в своей газетке – больше ни слова. А то ведь можем и наркотики у тебя найти. Хорошо меня поняла?

И Ксюша испуганно закивала.

Когда Надя узнала про «новогоднее» убийство, горько расплакалась. Жалела, впрочем, не столько женщину. Всхлипывала:

– Почему такая несправедливость? Ее малыш в этом году родиться должен был, мир увидеть! Но вместо этого – мертвый…

А как по телевизору объявили, что в гибели женщины, вероятно, повинен ее сожитель, сказала злобно:

– Сама бы ему глаза выцарапала! Нет, лучше печень вырвала!

Дима нетипичным для Нади жестоким словам поразился, но ничего не сказал. И спорить не стал – пусть лучше думает, что виноват близкий Рыжкиной человек.

Сам он очень надеялся, что Савельев воспринял его предостережение всерьез, и верещать про маньяка, запугивать таких, как Надя, Ксюше Кременской не позволят.

…Праздники прошли скомкано. Митрофанова то безудержно весела, то смотрит по телику сентиментальную глупость, и сразу слезы на глазах. Кучу денег спустила на тесты, по несколько раз в день делала, докладывала:

– Вторая полоска все ярче!

Дима браво отвечал:

– Ну, прекрасно!

Хотя с каждым днем перспективы представлялись все менее радужными. Хлопот прибавится несомненно. Да и Надька как-то очень быстро обращалась из заботливой подруги в царственную особу. Никакого тебе больше кофе в спальню: сама валялась, просила, чтобы чаю принес. Сапожок подставляла: молнию ей, видите ли, сложно расстегнуть. Мучила его разговорами, что гостевую комнату надо будет переделать в детскую, а ей теперь обои клеить нельзя – беременным руки поднимать нежелательно.

Митрофанова прежде посмеивалась над котиками и прочим няшным, но нынче вдруг обратилась в преданную почитательницу его «Несерьезных новостей». А самому Диме рубрика, наоборот, поперек горла. Даже подумать страшно, что праздники кончатся и опять придется писать бесконечные милые истории.

Он снова и снова (втайне, конечно, от Надьки) перечитывал материалы по делу Павла Климентьева. Мониторил, как продвигается расследование убийства Рыжкиной. Вытащил из архива собственный (еще семилетней давности) текст по похожему делу.

Насколько легко получалось быть отстраненным тогда – и как сложно теперь, когда его любимая женщина тоже ждет ребенка!

Никак не мог отделаться от мысли о нехорошем предзнаменовании.

Но в расследование влезть чертовски хотелось.

Дима создал в компьютере новую папку, защитил от случайного Надюшкиного взгляда паролем и начал набрасывать план действий.

Демьян Степанович по Машке скучал. Вроде чепуховая девка, склочная, и с Юрой плохо жили, но к нему нормально относилась. Хотя старику-инсультнику ничего хорошего от жизни ждать не приходится. Сколько случаев, когда невестки инвалидов гнобят, в дома престарелых спихивают.

А у них наоборот. Юра, сын родной, не обижал, но и только. «Привет, батя. Фу, сколько насрал. Хавать будешь?» Никогда не спросит: «Как настроение у тебя?» О том, что у отца парализованного есть иные потребности, кроме базовых, даже в голову не приходило. Телевизор в комнату поставил, сетку от комаров на окно приспособил – вот и вся забота.

А Машка ему – и мазь от пролежней дорогущую. И вентилятор, когда Москву жара накрыла. И даже специальные очки-наушники заказала в Китае. Только она и подумала: в ящик круглыми днями пялиться – совсем с ума спятить, а читать тоже тяжело. Притащила подарок, улыбается, щебечет: «Вот, дядь Демьян, держи. Сможешь и дремать, и всякий ютуб слушать или музончик».

– Что ты возишься со мной? – прослезился тогда старик.

Она простодушно ответила:

– Да потому, что вы на Юрку похожи! Только умнее и водки не пьете!

Сын у Демьяна Степановича – чего перед собой лукавить – получился не слишком удачный. Воспитывал вроде как положено, но все равно парень лет с пятнадцати дурить начал. Попивал, дрался, мотоциклы угонял, мелочовку из магазинов таскал, в полиции на учете. А в восемнадцать присел за грабеж.

Больше всего отец опасался: пропитается тюремной романтикой и окончательно по наклонной покатится. Но Юра вышел с настроем правильным: «Баста. Больше никакого криминала. И так тебя, батя, до инсульта довел». Устроился на автобазу разнорабочим, вечерами грузчиком калымил. Денег в обрез, но Демьян Степанович не уставал повторять: «Заработанный ломоть лучше краденого каравая».

Юра вроде сам теперь понимал: не стоят шальные деньги многих лет за решеткой. Но от размеренной жизни скучал – слишком неугомонный характер. Вот и начал попивать, чтоб тоску развеять. Да не так, как в юности: когда налакался, а на утро на спиртное смотреть тошно. Нет, теперь Юра употреблял вдумчиво, подолгу. Неделями. Настоящие запои – и капельницы ставить приходилось, и учет в наркологии маячил. Ни Машка, ни даже ее беременность от дурной привычки сына не избавили.