Цеховик. Книга 1. Отрицание - Ромов Дмитрий - Страница 10

Мы садимся в двадцать первую «Волгу». Ничего себе, разве такие ещё есть на предприятиях в восьмидесятом-то году? В детстве мне нравилась двадцать первая. Голубой прозрачный щиток спидометра, кремовый костяной руль, такие же прозрачно-голубые, яркие жизнерадостные солнцезащитные щитки. Ну, и олень на капоте. Мамина машина, правда, без оленя.

– Привет герой, – обращается ко мне чернявый водитель в годах.

– Здравствуйте, – скромно отвечаю я.

– Ну что, можно ехать?

– Да, Амир Каримович, мы готовы, – отвечает мама.

Мы трогаемся и я с интересом смотрю в окно.

– Эх, Егорка, – говорит она. – Повезло, что дежурная была вторая городская. Хорошая больница, вон тебя как быстро на ноги поставили.

Наверное. Повезло. Мы доезжаем за пять минут. Дом оказывается на этой же улице, на пятьдесят лет Октября. Мы выходим из подъезда и поднимаемся на третий этаж. Ну что же, как говорится, дом, милый дом. Что меня там ждёт, интересно?

Мама поворачивает ключ в замке и я слышу жизнерадостный лай. Бобик?

Ко мне бросается пёс. И это явно не мой Боб. А что это такое, я даже сразу и понять не могу.

– Ах, ты ж мой… – говорю я, присаживаясь на корточки, – красавчик…

Как зовут-то тебя, чудо природы? Напирать на амнезию при «матери» мне не хочется, чтобы лишний раз её не ранить и не вгонять в депрессию, поэтому я выжидаю, когда она первой назовёт его имя. Собака явно непородистая, похожа… я не знаю, как если бы бульдога скрестили с овчаркой.

Высота в холке мне до колена примерно, шерсть короткая. Тёмно-пёстрый, как у гиены, окрас, с коричневыми подпалинами на груди, хвост прямой, недлинный, полностью чёрный. Башка у него крупная, напоминает чем-то моего Бобика. Не такая длинная, как у овчарки и не такая сплюснутая, как у бульдога, чёрная, как хвост, с серебристыми бровями. Один глаз голубой, как у хаски, а второй медово-янтарный. Кто ж тебя так? Как будто нейросеть постаралась…

Пёс повизгивает от счастья, топчется точно так же, как и мой стаффи, фыркает, пытается что-то сказать, выговаривает за долгое отсутствие.

– Раджа, ну-ка отойди от Егорки.

Вот значит ты кто. Это тебя в честь индийского кино так назвали, типа «Любимый Раджа»? Ну-ну, Радж, ты мне уже нравишься, чувствую, мы подружимся. Пёс встаёт на задние лапы, тянется ко мне, пытаясь лизнуть и вдруг отшатывается, отскакивает в сторону и, взвизгнув, поджимает хвост.

– От тебя ещё больницей пахнет, вот он и не поймёт, вроде ты, а вроде и не ты.

Боюсь, он чего-то другого понять не может, да я и сам многого пока не понимаю. Пока… Хотя, может, и не пойму уже никогда.

– Ну давай, не стой, заходи скорее, – торопит меня мама.

Из узкой и тесной прихожей ведут две двери. Одна, открытая – в комнату, вторая в ванную.

– Я сейчас, в туалет только заскочу, – говорю я.

Санузел совмещённый, ванна, умывальник, унитаз, с бачком под потолком… Стены покрашены голубой масляной краской, бетонный пол – такой же масляной, только тёмно-коричневой. Почти всё свободное место занимает стиральная машинка «Белка» с отжимными валиками.

Мне в детстве нравилось пропускать через эти резиновые валики мокрое бельё… Кажется, можно снова заняться любимым делом. Мда… Достаток так и прёт из всех щелей… Глянув на себя в тусклое зеркало выхожу из ванной.

С кухни уже доносится шипение и звон посуды.

– Егорка, проходи сразу на кухню. Я котлетки подогреваю.

– Ага, – рассеянно бросаю я, – иду…

Иду-иду… Я вхожу в комнату. Ёлка с разноцветными лампочками, стол, сервант с посудой, как у моей бабушки, и книжный шкаф. У стены стоит диван. У меня такой же был, раздвижной. Нужно было тянуть за низ, за деревянную раму. Она выдвигалась вперёд и на неё укладывались подушки, служившие до этого диванной спинкой.

Хороший диван, мне всегда нравился. У моего подушки были зелёные, а у этого тёмно-кирпичные, с чёрными крапинками. Судя по всему, здесь я и сплю. Я приоткрываю горизонтальную дверцу тумбочки и вижу там одеяло и подушку. Всё это мне знакомо…

В углу, около балкона стоит здоровенный телевизор на тоненьких ножках. «Каскад». Да… Я телек уже тысячу лет не смотрю, но, в отсутствие ютубчика даже не знаю, наверное снова приучусь…

Как говорится, пока ждал, когда подключат интернет, перебивался суррогатами развлечений – читал, ходил в кино и гулял в парке…

Я подхожу к книжному шкафу. Радж следует за мной, цокая когтями по крашенному дощатому полу. Держится он настороженно, переживая, судя по всему, когнитивный диссонанс. Ничего, собачка, ты привыкнешь к новому Егору, но привыкнет ли к себе он сам? Это вопрос.

На полочке, прислонённая к книгам, стоит фотография. Мама, я, то есть Егор Брагин и мужчина в военной форме со значками связиста на петлицах. Похож на меня, отец, наверное. И где он сейчас? Погиб при исполнении или ушёл к другой? На присутствие мужика в доме ничего не указывает. Мне на фотке лет десять… Ладно, разберёмся.

– Ну где ты там? – доносится с кухни.

– Иду!

Едой пахнет очень соблазнительно, и я иду на этот запах.

– Садись, остывает же! – по-доброму журит меня мама.

На столе стоит вазочка с квашеной капустой и две тарелки. Я, не заставляя себя упрашивать, падаю на табуретку и хватаю вилку.

– Ты чего? – удивляется моя родительница и даже плечами пожимает.

А чего? Что я сделал или наоборот не сделал?

– Я руки вымыл, – на всякий случай сообщаю я.

Что не так? Вряд ли она ждёт, что я прочту молитву перед едой или процитирую пару фраз из кодекса строителя коммунизма. Но если надо, я могу…

– Ты же всегда у окна сидел, – с тревогой говорит она, боясь, что я от удара по голове всё позабыл, даже такие базовые вещи.

– Я подумал, что это не честно, – выворачиваюсь я. – Тебе же тоже хочется у окошка посидеть, а то я занял лучшее место и не сдвинуть меня. Насладись и ты видом.

Она неуверенно качает головой, но садится на свободное место, а я всё внимание уделяю тому, что лежит на моей тарелке. А на ней я вижу две небольших котлеты и горку картофельного пюре. Посерёдке в ней сделана ямка и там золотится растаявшее сливочное масло. Только сейчас я понимаю, насколько голоден и с азартом набрасываюсь на еду.

Ммм… Как же вкусно!

– Ой, я же капусту не полила!

Мама вскакивает и достаёт из шкафа бутылку с подсолнечным маслом. Я даже есть прекращаю, залюбовавшись, густой золотисто-зелёной жидкостью, играющей на свету. Я и забыл, как выглядит настоящее масло. От масла идёт крепкий аромат семечек. Мой отец, мой настоящий отец, обожал это масло и никак не мог найти замены вот этому натуральному советскому. Эх папа, вот бы ты попал сюда вместо меня…

Как же всё это вкусно. Просто восхитительно вкусно. И даже глаза не нужно закрывать, чтобы представить прошлое. Вот оно, доподлинное и натуральное.

– Мама, как ты вкусно готовишь, обалдеть! – произношу я с набитым ртом. – Мишлен отдыхает!

– Чего? – недоверчиво улыбается она. – Оголодал ты просто на больничных харчах. Чего тут вкусного, всё самое обычное. Мишеля какого-то придумал…

Это тебе, милая барышня, обычное, а мне вот совершенно диковинное.

Чай, конечно, так себе, грузинский. Я ожидал увидеть индийский со слоником, но приходится довольствоваться тем, что есть. Зато халва просто тает во рту. Я тут, наверное, очень быстро отожрусь до размера совхозного хряка. Надо держать себя в руках. Но не сейчас, сначала всё перепробую, а уж потом и сяду на диету.

Хотя этому телу ещё очень долго не грозит жирок. И кстати, что касается тела. Надо срочно взяться за его улучшение. А то оно совершенно дохлое, вон ударить даже не мог как следует. Позорник ты, Егор Брагин. Ну ничего, я из тебя сделаю человека. Шварц, наверное, не получится, но силу мы с тобой наберём. Да же, Радж?

Я подмигиваю псу и кидаю ему маленький кусочек хлеба. Он с невозмутимым видом ловит его, хлопнув челюстями, как капканом и неотрывно следит за моими руками – не прилетит ли ещё чего.