Спасти «Скифа» (СИ) - Кокотюха Андрей Анатольевич - Страница 6

Виноградов вскинул руку, взглянул на циферблат наручных часов.

– Полтора часа назад Скиф вышел на связь. Он передал следующее: время на выполнение задания ограничено, потому списки выкрасть не удалось. Зато он сделал другое, – генерал снова выдержал паузу. – Скиф захватил носителя информации. Начальника агентурного отдела Генштаба, майора Крюгера.

Теперь остальные не спешили отвечать.

– Лихо! – проговорил наконец Ватутин. – И дальше как?

– А вот с этим, товарищ генерал армии, нам нужно сейчас определиться, – теперь начальник разведки фронта заговорил быстро и отрывисто, как человек, давно принявший решение и не спрашивающий совета, а лишь излагающий план действий. – Пленного Скиф не допросил. По крайней мере на тот момент, когда выходил на связь. Теперь же, даже если захваченный им майор выложит сведения и раскроет агентуру, сведения передать невозможно. Скиф сжег за собой все мосты, рассекретился, его ищут по всему городу, гестапо бросило на это все силы.

– Да уж я думаю!.. – проговорил начальник штаба.

– Потому третьей возможности выйти на связь у Скифа уже нет и, как мне сообщили, не будет. Он и его пленник на нелегальном положении в прифронтовом городе, удержание которого является стратегически важным не только для немецкой ставки, но и лично для Адольфа Гитлера. А это, как вы понимаете, ко многому обязывает немецкое командование. Думаю, выводы уже сделаны и причины похищения начальника агентурного отдела вполне ясны. Но, – Виноградов многозначительно поднял палец, – пока Скиф не вывез своего «языка» из Харькова и не переправил его или полученные от него сведения через фронт, работу агентуры в нашем тылу сворачивать не станут.

– Почему вы так думаете?

– Проще блокировать все выходы из Харькова. И планомерно прочесывать город, чтобы в конце концов поймать Скифа, сделав утечку информации невозможной. Получается, товарищи генералы, что больше двух, максимум – трех суток Скиф на нелегальном положении просто не продержится. И уйти сам не сможет.

– Предложения есть, Илья Васильевич? У нас ведь тоже времени не больше, – напомнил Ватутин. – Пока фронт способен держать оборону. Но если есть малейшее подозрение, что о подготовке контрудара на любом участке, на любом направлении или же по всему фронту станет известно противнику благодаря окопавшимся где-то в штабах агентам, Ставке придется срочно менять тактику.

– В условиях, когда начались упорные бои и немцы не стоят за ценой, это равносильно поражению, – констатировал начальник штаба, тут же поправившись: – Я всего лишь просчитываю ситуацию, товарищ командующий.

– Если не углубляться в детали, Семен Павлович, в целом я с вами согласен. И, что более серьезно, такого же мнения придерживается Верховный.

– Таким образом, нет другого решения задачи, кроме как отправить в Харьков группу диверсантов, способную за двое, максимум – трое суток отыскать в городе неизвестного им человека, откликающегося на позывной Скиф. И вырваться оттуда либо же с ним и захваченным Крюгером, либо же – с ним и полученными от пленного сведениями, либо, – снова пауза, – только со сведениями. Если группа не уйдет сегодня до конца дня, времени для выполнения задания Ставки останется еще меньше. А потом его не будет совсем. У меня все, Николай Федорович.

– Вы готовы отправить такую группу?

– Так точно. Причем напоминаю, товарищ командующий, – нужна не просто группа разведчиков, а лучшие, проверенные много раз. Задание особой сложности, к тому же есть нюанс: среди тех, кто пойдет на задание, обязательно должен быть человек, хорошо знающий Харьков. Без местного жителя, без проводника команде окажется еще сложнее.

Ватутин только сейчас обратил внимание, что по-прежнему сжимает в руке пустой стакан, и поставил его на подоконник.

– По вашему тону, Илья Васильевич, я уже догадался: с кандидатурами тех, кто уйдет спасать Скифа, вы уже определились. Даже готовы назвать их поименно. Что-то еще нужно?

– Так точно, товарищ командующий, – начальник разведки расстегнул нагрудный карман, вытащил сложенный вчетверо лист бумаги, протянул Ватутину. – Это – рапорт на имя начальника особого отдела фронта. Двое из тех, кого я хочу сегодня же отправить за линию фронта, находятся под арестом и будут доставлены в особый отдел после того, как я этот рапорт подпишу.

Командующий недовольно нахмурился.

– Что у вас там происходит, генерал? Фронтовые разведчики опять не помирились с НКВД?

– На этот раз все может быть гораздо хуже, Николай Федорович.

Ватутин пробежал глазами рапорт.

– Нападение на офицера, – жестко сказал он, сложив документ вдвое. – Пускай младшего по званию, но оперуполномоченный особого отдела выполнял свои обязанности. Потом, товарищ генерал, вы же понимаете… В общем, сын врага народа получил возможность ходить в тылы противника… Сами же понимаете: в лучшем случае трибунал и штрафбат обоим, в худшем – одного расстреляют по законам военного времени.

– Тот, у кого казнили отца, – коренной харьковчанин, – начальник разведки смотрел теперь прямо в глаза командующему. – А тот, который дал по морде молокососу-особисту…

Ватутин жестом остановил Виноградова.

– Не надо меня агитировать, Илья Васильевич, – он сложил рапорт вчетверо и положил в свой нагрудный карман. – При других обстоятельствах я не счел бы нужным вмешиваться. Это – война, и если хочешь жить, надо быть осторожным. Но в данном случае я полагаюсь на вас, а вы, в свою очередь, ручаетесь за своих подопечных. Езжайте в полк, освобождайте арестантов. Соответствующий приказ я подготовлю. Только этого, – командующий похлопал себя по карману, сложенная бумага хрустнула под ладонью, – никто не отменял. Пока рапорт побудет у меня. Выполнят задание – там решим. Пускай вернутся сперва…

6

С появлением начальника гестапо следователь, а вместе с ним – мобилизованный переводчик, обиженный советской властью учитель немецкого языка, поднялись со своих мест.

Гауптштурмфюрер Хойке уже не раз наблюдал эту картину и снова отметил: следователь, немец, поднимается без чинопочитания, исключительно соблюдая субординацию. Переводчик же вскакивает, как медведь, всем своим видом демонстрируя преданность, словно старается показать себя нужным и важным своим новым хозяевам. Хойке понимал причину такого поведения, знал историю переводчика, его ведь как следует проверили. Когда Харьков пал впервые, в сентябре 1941 года, этот человек сам явился в комендатуру. Он, как оказалось, просто не успел уйти с теми, кто в спешном порядке бежал из города. И вот пытался найти хоть какую-то работу.

Тогда на месте Гюнтера Хойке работал другой офицер, он и составил любопытный документ, который переводчик показал в марте нынешнего года, когда город пал вторично, уже самому Хойке. Как переводчику удалось уговорить его предшественника написать что-то вроде служебной характеристики, гауптштурмфюрер понятия не имел. С таким подходом он вообще сталкивался впервые: документ датирован декабрем, вернее – последним днем уходящего 1942 года, почерк предыдущего начальника гестапо был заметно нетвердым. Вероятнее всего, переводчик подсунул шефу чистый лист во время новогоднего празднования. Однако бумага даже в таком виде была действительной: не только подпись, но даже печать не вызывали сомнений.

Откуда переводчик мог знать, что такая бумажка ему понадобится, Хойке до сих пор не мог понять. Зато он знал точно: когда Красная армия стремительным ударом отбила Харьков, этот человек не успел уйти со своими новыми немецкими хозяевами. Хорошо представляя себе свою участь, он спрятался в подвале одного из взорванных еще в сорок первом зданий, где и просидел, как крыса, больше двух месяцев, выбираясь на воздух только по ночам и питаясь неизвестно чем. Все это время переводчик бережно хранил на груди составленный начальником гестапо документ, хотя прекрасно понимал: за такую бумажку коммунисты его даже судить не станут – расстреляют на месте.