Сумрачная дама - Морелли Лаура - Страница 27

А она что тут делает?

На минуту Эдит показалось, что ее вытолкнули на сцену какого-то сюрреалистичного представления – будто бы она жила в каком-то сне. Паровоз тихо пыхтел и успокаивающе стучал колесами, везя их вперед, в Краков. В других обстоятельствах она бы быстро задремала, но сейчас нервы ее были на пределе и спать не получалось.

Поездка была совсем не похожа на ее дорогу из Мюнхена в Краков, в одиночестве в безликом, едва отличающемся от казармы, спальном вагоне. Сейчас Эдит с Каем занимали купе первого класса в отведенном целиком для них пульмановском вагоне. Две дюжины картин, отобранных ими и аккуратно завернутых и упакованных, были бережно расставлены в окружении бархатных сидений, занавесок с кисточками и столиков из вишневого дерева – всех атрибутов роскошного вагона. В шкафчиках со стеклянными дверцами приятно позвякивала с ритмичным стуком колес тяжелая серебряная посуда.

С обоих концов вагона были выставлены жандармы, у каждого из них в кобуре на поясе – по пистолету-пулемету. Эдит видела, их силуэты периодически закрывают окошко, когда они ходят туда-сюда в узком переходе между тихо урчащими вагонами. Наверное их там поставили для безопасности помещения и его содержимого, но в этой странной измененной реальности Эдит совсем не чувствовала себя в безопасности.

Кай распахнул глаза и зашелся тяжелым кашлем. Эдит быстро отвернулась и принялась разглядывать кленовую рощу; листья деревьев уже начали желтеть. Заметил ли он, что она на него смотрит?

– Когда мы разгрузим картины в Берлине, вы сможете вернуться в Мюнхен, – сказал он, откашлявшись. Он говорил тихим, глубоким голосом, растягивая гласные в узнаваемой австрийской манере. Сердце Эдит забилось чаще: она задумалась, правда ли он спал, или же чувствовал, что все это время она его разглядывала.

Эдит кивнула, но ничего не сказала, глядя, как за окном пролетает безлюдный польский пейзаж. Вдалеке она заметила поднимающиеся в небо клубы дыма: где-то что-то тлело. Ферма? Город?

Наверное, она заметно нахмурилась, потому что Кай спросил ее:

– Разве вы не рады, что едете домой?

Эдит встретилась с ним взглядом.

– Конечно рада. Просто… Есть шанс, что мой жених Генрих будет по пути в Польшу проезжать мимо. Думаю, он будет тут через несколько дней. Или, может быть, он уже тут. Я думала, что смогу с ним повидаться, хотя бы на минутку. – Она пожала плечами. – Глупо с моей стороны так думать…

Доктор Мюльман кивнул, потом потер друг о друга ладони, будто согревая их.

– Тяжело. – Его лицо словно потемнело, а губы вытянулись в мрачную гримасу.

– Это была просто надежда, больше ничего.

– В надежде нет ничего плохого, – сказал он. – Но когда он вернется, все будет иначе. Ваш жених будет другим человеком. Вы должны готовить себя к тому, что все будет другим. Он будет другим. Я видел, как это происходило с моими друзьями, воевавшими в Первой мировой.

Эдит не хотела об этом думать. Она хотела, чтобы Генрих вернулся к ней. Разве Кай не мог посочувствовать ее желанию вернуться к прежней жизни?

Доктор Мюльман сжал губы.

– У вас в Мюнхене есть близкие? – спросил он.

– Только отец и дальние родственники, – сказала она. – Мой папа уже старый и немощный. Когда-то он был известным профессором в Академии изящных искусств, но сейчас он не помнит даже мелочей. Каждую минуту своего отсутствия я о нем переживаю. Найти надежную сиделку было очень трудно… – Эдит усилием воли замолчала. Не слишком ли много она рассказала?

– Что же, – сказал он, опять крепко сжав губы. – Надеюсь, вы скоро вернетесь домой и увидите отца.

– Я тоже, – ответила она, глядя ему в глаза. – Тут не место для историков искусства.

Кай засмеялся, и от этого опять раскашлялся. Отдышавшись, он сказал:

– Да. Я защитил диссертацию по фонтанам в стиле Барокко в Зальцбурге. Никогда в жизни не планировал становиться специальным представителем по охране художественных ценностей на западных оккупированных территориях. – По его лицу расплылась скупая улыбка.

– Но должно же быть что-то, что мы можем сделать? – Эдит почувствовала, что голос ее дрожит. – Наверняка же есть и лучший способ обеспечить безопасность этих работ. – Она обвела рукой аккуратно расставленные между плюшевых сидений ящики.

Кай в задумчивости провел рукой по заросшему подбородку.

– Уверяю вас, что в наших руках – и в пределах Германии – эти работы в куда большей безопасности, чем были бы там. – Он махнул на унылый пейзаж за окном. – Польшу скоро сравняют с землей, для вас это наверняка очевидно. Кроме того, фройляйн, хоть я и не оспариваю, что вы уже внесли значительный вклад, вы наверняка понимаете, что этот проект – куда больше нас с вами. Наша роль ничтожна.

– Но… – перебила его Эдит. – Мы могли бы вмешаться раньше… До того, как князя и его жену… До того, как эти картины так безжалостно отобрали у владельцев! Разве обязательно им было покидать Польшу в лапах Гестапо?

По лицу Кая будто бы прошла тень – будто туча закрыла солнце. Эдит замерла и пожалела, что поделилась своим мнением. Может ли Кай сделать так, чтобы ее арестовали? Или даже казнили?

Он будто бы прочитал ее мысли.

– Губернатор Франк, – сказал он, – не станет слушать таких разговоров, и я настоятельно рекомендую вам, фройляйн, придерживать такие мнения при себе. Почти ничто из происходящего в Польше не ускользает от глаз и ушей губернатора Франка. У этого могут быть… нежелательные последствия. Считайте, что я вас предупредил.

Между ними повисла долгая тишина, и Эдит задумалась, в силах ли она изменить хоть что-то.

– Можно задать вам вопрос? – начала Эдит, наклонившись вперед. – Верите ли вы сами в то, что вы… в то, что мы с вами… делаем?

Кай помедлил. Эдит смотрела, как его взгляд метнулся к силуэту одного из охранников у входа в вагон. Потом он подался вперед, посмотрел ей в глаза и понизил голос.

– Мы на войне, фройляйн. Нам приказано конфисковывать и описывать вражескую собственность, это наша работа. И как я уже сказал, мы заботимся о том, чтобы эти творения дожили до будущих поколений. Помимо этого, наши личные мнения значат очень мало.

Эдит заметила, как по лицу Кая пробежала еще одна тень, на мгновение состарив его на много лет. Пронзительно засвистел гудок поезда. Они въехали в тоннель, и вагон погрузился во тьму.

Наверняка совсем недавно музей Сюрмонда[35] был великолепен. Доминик увидел огромный лестничный марш, проходящий через весь центр здания, колоннады атриума, сводчатые потолки, расписанные видами неба, в котором летают мифические создания. Но сейчас он, как и множество других виденных им в последние месяцы старых зданий, был в руинах. Даже внутри холодный зимний, пронизывающий до костей ветер продувал рабочую форму Доминика насквозь.

Судя по недовольному выражению лица капитана Хэнкока, инспекция очередной коллекции произведений искусства вновь принесла разочарование. Краем глаза наблюдая за обстановкой на предмет возможных угроз, Доминик следил за тем, как его командир открывал ящики огромного пыльного стола одного из кабинетов музея в поисках хоть какой-то информации о местонахождении шедевров музея Сюрмонда. Доминик перешагнул через гору гипсовой пыли и кирпичных осколков – результат огромной пробоины в стене – и прошел на другой конец комнаты, где еще двое изучали содержимое архивного шкафа.

Все поверхности были покрыты толстым слоем пыли, и не только из-за боев. Осень сменилась зимой, и Доминик знал, что вне стен музея руины города покрылись искорками льда. Ветром подхватило несколько бумажек, они вылетели сквозь дыру в стене наружу и смешались со снежинками.

На противоположной стороне комнаты капитан Хэнкок сел в пыльное офисное кресло. Он открыл ящик и вытащил оттуда стопку блокнотов; взял ближайший и начал его листать. У Доминика ноги были будто налиты свинцом, и он удивлялся, где Хэнкок берет столько энергии.