Сепаратист (СИ) - Курилкин Матвей Геннадьевич - Страница 21

— Понимаете, братья, как только мерзкие вероотступники подняли восстание, город оказался как бы в окружении враждебных сил. Нет, никто не собирался стрелять в нас, однако поток товаров, что шел через нас к побережью резко прекратился. Очень быстро закончились запасы, и мы начали голодать. Многие оказались слабы и уехали, бежали из города. Другие ударились в разбой, брали штурмом лавки и склады с продовольствием… во время одной из стычек бандиты уничтожили отряд жандармов! Хотя говорят, это случилось из-за того, что часть жандармов сами перешли на сторону грабителей. Три декады назад оказалось, что в городе почти не осталось еды и власти. И тогда чистый брат Перес взмолился богу, и тем спас его! Теперь нам не нужны ни жандармы, ни пища ибо на город снизошла благодать. Однако иногда все же так хочется вновь почувствовать на языке вкус хлеба или мяса, овощей, рыбы… — Мартин мечтательно зажмурился. — Знаю, это грешно. Господин наш дает нам достаточно сил, чтобы прожить еще один день, и это просто неблагодарно мечтать о большем. Но человек все же грязное, слабое существо, и я уповаю на прощение нашего милостивого господина!

Я переглянулся с Доменико, который молча слушал весь разговор, стараясь не отвлекаться от управления. Кажется, странности, увиденные в городе у обоих одновременно сложились в понятную мозаику. Голод! Это просто голод. Сразу стали заметны исхудавшие лица прохожих, темные круги под глазами. И блеск во взглядах, которые сопровождали локомобиль — люди надеялись, что мы везем что-то съестное. Непонятно только, каким образом их спасает бог. Но, думаю, мы скоро это увидим.

— У меня есть немного сала и хлеба, — я достал из сумки бутерброд. — Возьми, и не нужно платы. Только ешь осторожнее! Нельзя наедаться после долгого воздержания!

— Да, да, я понимаю, — бормотал Мартин, судорожно заталкивая в рот пищу. Он устроил это так ловко и быстро, что я и не успел помешать! Пара мгновений, и немаленький кусок соленого сала с прожилками мяса, а также внушительный шмат хлеба были перемолоты крепкими зубами нового знакомого. Что-то объяснять уже поздно. Впрочем, его дело — может, и не помрет, или чистый спасет.

По мере приближения к центральной площади города, народа становилось все больше, так что ехать на локомобиле было все труднее — люди заняли всю ширину дороги. Мартин, справившись с бутербродами, теперь боролся со стыдом от содеянного. Не нужно обладать особыми способностями, чтобы прочитать по лицу размышления кающегося грешника. Стыд и сожаление о содеянном сменились поисками виноватых, и конечно, на эту роль идеально подошли пришлые, особенно один из них, устроивший искушение. Слава богам, сообщать о своих выводах вслух он не стал. Пробормотав что-то неопределенное — то ли благодарность, то ли проклятие, выскочил из локомобиля прямо на ходу, благо скорость у нас была даже ниже, чем у пешеходов, и тут же затерялся среди таких же, спешащих на проповедь.

— Вот что, Доменико, — я даже обрадовался, что «ценный источник информации» само ликвидировался. — Давай помедленнее. И вообще, останавливайся потихоньку. Мы же не хотим оказаться в центре этого комиция[1]?

— Безусловно, — согласился друг. — Будь моя воля, я бы уже сваливал отсюда по-тихому. Что-то меня знобит от этого веселья.

Вокруг действительно становилось слишком весело. По мере приближения к площади, люди говорили громче, размахивали руками, некоторые даже приплясывали… Благостные улыбки постепенно сменялись лихорадочным весельем, за которым мне вдруг почудился плохо скрываемый страх.

— В общем, мы никуда не торопимся. Но посмотреть, что тут происходит нужно. И знаешь, если что, разворачивайся. Даже если под колесами будут люди. Сможешь?

— Ты меня совсем за нежную нимфу не принимай, — криво усмехнулся Доменико. — Понадобится — развернусь.

— Ну и отлично.

«А я к пулемету встану», — решил я. Не нравится мне этот религиозный экстаз, густо замешанный на страхе и голоде. Перебравшись в кузов, был встречен бледными от испуга лицами подчиненных, и лежащей на полу Керой.

— Она так уже минут десять, — пояснил Ремус, который держал голову девушки на коленях. — Сказала не тормошить ее, и улеглась. А из уголка рта кровь стекает. Это она свой манн применяет? — совсем уже шепотом спросил мальчишка. — А какой?

«Дьявол!» — мысленно выругался я. — «Да она без всяких маннов головы руками отрывает!»

— Ева! Ева, что с тобой? — я принялся изо всех сил трясти ее за плечи. Голова беспомощно болталась из стороны в сторону. Это продолжалось несколько секунд, но вот, девушка приоткрыла глаза, и не разжимая зубов, прошипела:

— Отстань от меня, смертный! Ты не видишь, что я занята? Хватит мне мешать!

Объяснение не слишком информативное, однако я слегка успокоился. Раз все под контролем, паниковать не стоит. Узнаю, что случилось позже.

Локомобиль, тем временем, окончательно остановился. Выглянув, я обнаружил, что Доменико ухитрился выбрать самое удачное место. До площади мы так и не доехали, но при этом явно не отбиваемся от коллектива. Впрочем, и внимания слишком сильно не привлекаем. Стоим возле стены, позади небольшой переулок, пустой, потому что из него не видно центра площади. Самое то, если понадобится разворачиваться — сдать назад и вправо, и можно двигать вперед. Мелькнула было мысль предложить Доменико заехать туда уже сейчас, и оставить машину, а самим выйти, но нет. Я буду чувствовать себя слишком уязвимо, находясь посреди толпы. Да и внимание привлекать будем еще сильнее, в одинаковой-то форме. Один человек в легионерском хаки без знаков различия — вполне нормальное зрелище, а вот десяток — уже совсем другое дело. Вот почему Рубио смотрел на нас так скептически, когда мы выезжали. Наверняка увидел ошибку, но не стал указывать. В последнее время старик решил, что я уже достаточно оперился, и теперь пришло время самостоятельного полета, так что советов давать избегает. И в разведку с нами не поехал, остался с доминой Петрой.

Васкона — город не слишком большой. Однако когда в одном месте собирается все население даже небольшого поселка, это выглядит достаточно внушительно, что уж говорить о десятитысячном сборище. Люди не молчали. Приветствовали друг друга, спрашивали о новостях, и не слушая ответа начинали восславлять очередной день, дарованный чистым богом. Обнимались и расцеловывали друг друга знакомые, раскланивались дамы, бедно одетый горожанин почтительно поклонился юной красавице с чахоточно горящими щеками, а она в ответ смущенно захихикала… Выглядело это все приторно до отвращения.

На помосте возле церкви началось какое-то шевеление. Издалека мне невидно подробностей — я различил только фигуру в белом одеянии, что-то там жестикулирующую или танцующую. Не совсем понятно. В следующий момент храм за спиной у чистого брата будто бы засветился изнутри — даже ясным днем стало хорошо видно, как из окон и дверных проемов забили световые потоки. Это событие послужило сигналом — вся площадь замолчала, даже дети. Все глаза устремились к мелкой на таком расстоянии фигуре священника. Один я, пользуясь тем, что нахожусь на возвышении, смотрю еще и на лица прихожан. Счастливые, восторженные улыбки, веселье, а в глазах нет-нет, да проглянет страх. Странно, при таком-то религиозном рвении!

[1] Народный сбор в др. Риме. Что-то вроде митинга.

Кера была растеряна, раздражена, возмущена, расстроена и удивлена одновременно. Слишком много событий за такой ничтожный срок, и совсем непонятно, как к относиться к каждому из них по отдельности, и тем более в совокупности. Начиналось все очень многообещающе. Еще на подъезде к городу она почуяла неладное. Сквозь густой муар сладковатой, белесой силы чистого пробивались изысканно-горькие нотки отчаяния, надежды, голода, бессилия и увядания. Очень знакомое сочетание, чем-то похожее на флер, сопровождающий осажденный город, только не хватает привычной глухой ненависти к захватчикам. Нет, злости хоть отбавляй, но это злость на окружающих — близких, соседей, и даже себя. Такое характерно для любых массовых несчастий, смертным нужно обязательно кого-нибудь обвинить в своем плачевном положении, и кто как не ближний подходит на роль виновного лучше всего?